Глава 11. Сентябрь 1927-го. Второе землетрясение. Чтение отрывка из «Бегущей» на Никитинских субботниках в Москве. Сворачивание НЭПа. Знакомство с Крутиковым

Тринадцатого сентября прошел слух о втором землетрясении в Крыму.¹ Радио и газеты молчали, но рассказы о случившемся ходили по Москве один страшнее другого. Грины не знали, что предпринять. Но четырнадцатого утром получили телеграмму от Ольги Алексеевны, днем вторую: она сообщала, что жива, здорова, дом цел.

К пятнадцатому из Крыма начали приезжать бежавшие курортники; они рассказали, что первые толчки возникли ночью с двенадцатого на тринадцатое. Сильнее других городов Крыма пострадала Ялта: большая часть домов разрушена, сильно поврежден большой Ливадийский дворец, много раненых, есть убитые,² люди живут в палатках или под открытым небом. Хорошо, что пока тепло и солнечно.

Самые сильные толчки наблюдались на юге Крыма; в его северо-восточной части было почти спокойно.

Нина — Ольге Алексеевне: «Москва, 15.IX.27 г. Дорогая мамочка! Мы очень беспокоились, когда узнали о землетрясении. Благополучно ли у тебя всё? Напиши, как его пережила. Две телеграммы от тебя получили — спасибо. Неужели так ужасно было, как в Ялте? А нам-то повезло — второй раз от него уезжаем. <...> Купить в Москве нечего — ничего нет. Целую тебя крепко. Саша сердечно кланяется, он очень о тебе беспокоился. Пиши».³

Первые сообщения появились в газетах лишь 17 сентября. Газеты помещали фотографии страшных разрушений в Ялте, где полторы тысячи раненых нуждались в срочной эвакуации. Эпицентр землетрясения переместился в Севастополь, где было разрушено 1140 домов. Наступили ранние холода. Возникла волна простудных заболеваний среди населения Крыма.

После письма от Ольги Алексеевны, Грины успокоились. Александр Степанович получил почетное приглашение: Евдоксия Федоровна Никитина позвала его прочесть что-либо на свою «субботу»; он решил взять для этого отрывок из «Бегущей».

Пять лет назад, в 1922 году, в Москве было организовано кооперативное общество писателей, названное «Никитинские субботники», по имени организатора его — Евдоксии Федоровны Никитиной, литературоведа и историка. Ее «субботы» или «субботники» происходили на Тверском бульваре, в доме № 24, при большом стечении народа и были популярны в литературных кругах.

— Первым будет читать Дмитрий Федорович Сверчков, — предупредила Грина по телефону Евдоксия Федоровна, — он, вы знаете, бытовик. После него хорошо будет послушать вас, Александр Степанович.

Грин долго перебирал листы рукописи — что взять для чтения — и, наконец, остановился на двадцатой главе: Гарвей на «Нырке».

— Мне кажется, это подойдет. А, впрочем, Бог их ведает, братьев-писателей — могут устроить такую баню — месяц не отдышишься.

Впоследствии Евдоксия Федоровна рассказывала, что, когда она предупреждала писателей об участии в вечере Грина, многие морщились: «Бог его знает, что он будет читать. Да и собеседник не ахти какой, того и гляди услышишь от него какую-нибудь гадость».

Вечер начался в семь часов, Евдоксия Федоровна, странная женщина, еще совсем молодая, с простым, миловидным лицом, приветливо встретила Гринов. Нину она усадили за длинный стол, на котором всё было приготовлено к чаю. Александра Степановича увела к концу стола и устроила там. Когда все расселись, она постучала по столу и сказала, что сегодня читают писатели Сверчков и Грин, что Дмитрий Федорович выступит с рассказом, недавно опубликованном в «Красной нови» — «Дело 3576».

Над столом поднялся плотный человек и положил перед собой портфель. Нина запомнила только этот портфель, набитый бумагами. Сверчков был очень известен и много печатался в двадцатые и тридцатые годы. В период репрессий он исчез, что было понятно — в свое время Сверчков был другом Троцкого и его соратником по революции 1905 года. Вместе с Троцким он был тогда избран в Совет Рабочих и Крестьянских депутатов, вместе с ним впоследствии отбывал ссылку и помог ему бежать. Им были написаны воспоминания об этом периоде его жизни — «Проблески света», изданные в 1922 году.

Рассказ, который он читал на вечере, был растянут и повествовал о том, как жена рабочего родила ребенка от случайной связи, призналась мужу в измене и, замученная его ревностью, убила младенца, напоив его уксусной кислотой. Справедливый советский суд оправдывает героиню.

Слушали, томясь. Когда Сверчков закрыл журнал — он читал по «Красной нови», напечатавшей рассказ — все облегченно вздохнули. Было задано несколько вопросов, автора пожурили за растянутость, за излишнюю откровенность альковных сцен. Сверчков отвечал, записывал замечания, поблагодарил и ушел, сославшись на занятость.

В перерыве Евдоксия Федоровна, известная как хлебосольная хозяйка, угощала гостей чаем.

Когда аудитория собралась вновь, место Сверчкова занял Александр Степанович. Внешне он выглядел спокойным, только лицо его было бледнее, чем обычно. Евдоксия Федоровна сказала, что Александр Степанович Грин прочтет отрывок из недавно оконченного романа. Грин усмехнулся по поводу «недавно оконченного», раскрыл папку с рукописью и начал читать. «Сначала слушали невнимательно, — вспоминает Нина Николаевна, — а потом жадно, сосредоточенно, в полной тишине. Заблестели глаза. Александр Степанович читал негромко, своим глуховатым голосом».⁴

В кратком вступлении Грин рассказал слушателям завязку романа. Поэтому, когда Проктор спросил Гарвея: «Слышали вы историю Фрези Грант?», Нина явственно ощутила, как аудитория напряглась и замерла.

Во время рассказа матроса Вольта о прекрасной дочери генерала Гранта, она почувствовала, что вот-вот расплачется, как Дэзи, ее близнец. Украдкой взглянув на соседа сбоку, она со сладким ужасом увидела, что у пожилого, усатого литературоведа, несколько ей знакомого, глаза полны слез.

«Вольт не подозревал, — продолжал читать Александр Степанович, — что у него не было никогда такого внимательного слушателя, как я. Но это заметила Дэзи и сказала:

— Вы слушали, как кошка мышь. Не встретили ли вы ее, бедную Фрези Грант? Признайтесь!

Как ни был шутлив вопрос, все моряки немедленно повернули головы и стали смотреть мне в рот.

— Если это была та девушка, — сказал я, естественно, не рискуя ничем, — девушка в кружевном платье и золотых туфлях, с которой я говорил на рассвете, — то, значит, это она и была.

— Однако! — воскликнул Проктор. — Что, Дэзи, вот тебе задача.

— Именно так она и была одета, — сказал Вольт. — Вы раньше слышали эту сказку?

— Нет, я не слышал ее, — сказал я, охваченный порывом встать и уйти. — Но мне почему-то казалось, что это так».⁵

— Как хорошо! — произнес женский голос около Нины.

Дочитав главу, Александр Степанович закрыл папку с рукописью и поднял голову.

— Это всё, — сказал он.

Сперва было тихо — и вдруг все заговорили, встали.

«"Вот это настоящее!" — раздались голоса, когда закончилось чтение, — вспоминает Нина Николаевна. — Все были растроганы духом красоты, пролетевшим над нами. Чувствовалось, что писатели были объединены ощущением прекрасного. Александр Степанович, сам взволнованный и довольный, оставался у Евдоксия Федоровны, отвечая на вопросы».⁶

Грины вышли из дома Никитиной. Было тепло, и они решили пройтись, хотя до Кропоткинской набережной путь лежал немалый. Шли молча. Александр Степанович задумался, и Нина ждала, когда он заговорит первым. Наконец, он сказал:

— Мне представилось нечто совершенно несбыточное, но я тебе расскажу. Представь: выходит в «Мысли» мое Собрание. Его переводят на разные языки, и я получаю — не смейся! — Нобелевскую премию.

— Она большая, Саша?

— Кажется, сто тысяч долларов.

— Что же мы сделаем на такие огромные деньги? — Нина растерянно посмотрела на Александра Степановича.

— Ты спрашиваешь так, словно эта сумма уже у меня в кармане. Были бы они. Купим пароход и поедем в кругосветное путешествие.

— А кто нам позволит?

— Уж и помечтать нельзя. Купим дом.

— Виллу Молли? Саша, а ее ведь, наверное, уже нет.

Они заговорили о землетрясении.

Нина смотрела на спокойное лицо Александра Степановича. «Если бы всегда было так!» — думала она.

В сентябре двадцать седьмого года рапповцы торжествовали: «Воронский Карфаген», действительно, был разрушен, как предсказывал Авербах год назад. Воронского исключили из партии и сняли с поста в журнале «Красная новь». Теперь редактором стал Федор Раскольников — в семнадцатом председатель Кронштадского совета, любимец Ленина. Тот самый Раскольников, который в 1937 году, находясь в Париже, был лишен подданства и опубликовал письмо Сталину — документ, равный по разоблачительной силе письму Курбского⁷ — за что вскоре поплатился жизнью.

В 1927-м Раскольников был членом коллегии Наркомпроса и начальником Главискусства. Вина Воронского была в том, что по ряду вопросов, касающихся становления культуры в новой стране, он солидаризировался с Троцким.

Первого октября газеты опубликовали «Извещение об исключении т.т. Троцкого и Вуйковича из Исполнительного комитета Коминтерна». 7 ноября Троцкому исполнилось 50 лет.

Через несколько дней после вечера у Никитиной Александр Степанович заболел: у него начался тяжелый бронхит с энфизе-мой легких. Температура доходила до 39.

Близилась зима; Нина написала матери, чтобы прислала теплые вещи.

Пришла посылка, поднялся Александр Степанович, и Грины выехали в Питер. Как и в Москве, в Ленинграде снабжение за последние несколько месяцев резко ухудшилось. Страна болела индустриализацией, планы были непомерны, знания скудны. Грины остановились, как всегда, в ЦКУБУ. В «Прибой» к Сарычеву Александр Степанович пошел в первый же день.

— Вы что-то путаете, товарищ Грин, — холодно сказал Сарычев, когда Грин попросил дать разрешение на неустойку за «Бегущую». — Напротив, это вы должны издательству аванс и восемьсот рублей.

— То есть цену договора?

— Именно.

— Но вы же сами завизировали весной мое заявление и обещали выслать деньги.

— Извините, не разобрался. Я ведь тогда только что принял дела. Договор нарушен вследствие запрещения Гублита, так что «Прибой» не виноват. Если вы не уплатите деньги, придется возбудить судебное дело.

Грин молча повернулся и вышел. В коридоре общежития ему встретился высокий человек средних лет с округлым, приветливым лицом; это был главный юрист Федерации писателей Николай Васильевич Крутиков.

— Вы чем-то расстроены, Александр Степанович? — поздоровавшись, спросил он.

Грин рассказал историю с «Прибоем». Тот заинтересовался. Они пошли в номер Гринов. За чаем Крутиков подробно обо всём расспросил, делал пометки в блокноте. Узнав о том, что Грин приобрел сигнальный экземпляр «Бегущей», Крутиков живо заинтересовался. Нина принесла. Внимательно рассмотрев книгу, Николай Васильевич сказал: «Можно считать, что вы выиграли дело. Поглядите!»

На последней странице книги были очень мелко отпечатаны слова: «Разрешено Гублитом 21-XI-26 года».

— Ничего не понимаю, — сказал Грин. — Как же он будет подавать в суд? Ведь нужен документ о запрете Гублита.

— По всей вероятности, Сарычев запасся подложной документацией. А экземпляры «Бегущей» приказал уничтожить. И вот вам мой совет: никому ничего не говорите; пусть затевает дело. Мы выступим со встречным иском.

— Зачем же Сарычеву понадобился такой подлог? — недоумевал Александр Степанович.

— Скорее всего, из идейных соображений, — предположил Крутиков. — Разрешение-то было до его появления в «Прибое».

Прощаясь с юристом, Грин предложил ему стать поверенным в его, Грина, делах. Тот согласился.

— Как ни пакостят, а Бог за нас, — сказала Нина, когда Александр Степанович, проводив Крутикова, вернулся.

— Да, просто чудо эта встреча.

На следующий день Грины пошли к Калицким. Казимира Петровича не было — недавно он с группой ученых уехал в Америку. Вера Павловна была больна — простудилась, ухаживая за умирающим Сологубом: после трагической гибели Анастасии Николаевны Федор Кузьмич жил одиноко.

— Ему очень трудно, — рассказала Вера Павловна. — И меня-то он не очень жалует: по необходимости мирится. Боже мой, как с ним было трудно работать!

Калицкая встречалась с Сологубом в секции детской литературы Питера.

— Завидую я Калицкому, — признался Александр Степанович Нине, когда они вышли от Веры Павловны.

— Ну, Саша, мы тоже неплохо путешествовали это лето.

Вечером Грины обнаружили в «Правде» разносную статью о сборнике «Брак Августа Эсборна», подписал ее какой-то Береговой. Рецензия была малограмотна; попадались перлы вроде: «Мы ценим Джека Лондона, автора сильных людей», «Такова фантастическая канитель сюжетов Грина».

Главное, что вменялось в вину Грину, было «игнорирование сюжетов нашей жизни», «отстранение живой действительности». Ничего хорошего, кроме «Крысолова», Грин не написал, но «автор при своих богатых возможностях мог бы создать кое-что и более ценное помимо "Крысолова"».

— То-то Сарычев обрадуется, что не издал «Бегущую», — невесело сказал Александр Степанович. А «Брак Августа Эсборна» вышел до него, ему не отвечать. Вообще, дела наши нехороши, Нинуша. Вольфсон тянет с Собранием. Вместо тех изящных томиков, которые он обещал в Феодосии, выпускает какие-то лапти. С Куликовым, как я просил, не связались. Книги идут вразнобой. Завтра придется разговаривать с Вольфсоном, и разговор с ним будет очень неприятный.

«Маленький Гиз» со времени их последнего свидания сильно изменился: поблек, осунулся. На претензии Грина он отвечал вяло, но в тот же день написал ему письмо: «10.X.27 г. Многоуважаемый Александр Степанович! Я впервые встречаюсь в своей практике с такими совершенно, я даже скажу больше, исключительно необоснованными претензиями. Я считаю, что со стороны издательства никакого нарушения договора не было. Наоборот, Вы и по сей день в авансе. Поэтому я не могу согласиться на расторжение договора. Могу Вам предложить одно — если Вы находите наши действия неправильными, обратитесь в местком писателей — пусть он нас разберет. С ув. Вольфсон».⁸

Однако, на следующий день после этого разговора Карнаухова попросила зайти, чтобы получить в издательстве деньги.

Оценивая отношения между издателем Вольфсоном и писателем Александром Грином, следует заметить, что в их конфликте было повинно время, система, но менее всего злополучный издатель. Давая в Феодосии заверения в том, что собрание сочинений Грина выйдет на высоком уровне, Вольфсон не обманывал: он верил в то, что обещал. В дальнейшем, спасая издательство, он сделал ряд поступков, которые нельзя считать поступками порядочного человека; однако, он был загнан в угол, прижат к стенке — трудно осуждать его. Помимо запретов Губ. и Главлитов, чудовищно выросли налоги. Наступление на НЭП шло энергично и целенаправленно.

Из доклада Бухарина на седьмом губернском съезде 12 октября 1927 года: «Мы теперь имеем больше хозяйственных возможностей, мы сейчас политически крепче и можем поэтому повести более систематическое и энергичное наступление на капиталистические элементы».

Получив в «Мысли» деньги, успокоившись относительно «Прибоя», Грины готовились к возвращению домой. Погода в Питере стояла скверная — типичная петербургская осень; Горнфельд в эти дни писал сестре: «Погода такая, что в ней умирает всякий оптимизм. С утра мелкий, холодный, злой дождь».

Грины несколько раз заходили к нему; Нина слушала Горнфельда со странным чувством: было время, когда она из разговора Александра Степановича с писателями почти ничего не понимала, даже тайком плакала о своей малограмотности — «Просто дурой себя чувствовала, особенно, когда у нас были Шкловские — Виктор говорит, все понимают, а я нет» — рассказывала она автору этих строк.

Теперь она всё воспринимала, как близкое, свое. Не вмешиваясь в разговоры Грина с Аркадием Георгиевичем, Нина внимательно слушала, запоминала и не раз потом удивляла Александра Степановича.

Примечания

1. ...о втором землетрясении в Крыму. — О землетрясениях 1927 г. в Крыму см. статью А. Никонова «Раненый Крым: По следам разрушений крупнейшего на полуострове в XX веке природного бедствия» и подборку свидетельств людей «Земля ходуном: Очевидцы о крымских землетрясениях 1927 года» — обе публикации в кн.: Крымский альбом 2002: Альманах. [Вып. 7]. Феодосия; М.: Издат. дом Коктебель, 2002. С. 72—111.

2. ..много раненых, есть убитые... — По данным Госкомиссии, опубликованным уже к концу 1927 г., в результате землетрясения 16 человек погибло, 830 — ранено (из них 375 тяжело). 17 тысяч человек осталось без крова в одном только Ялтинском районе.

3. Пиши». — РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 193.

4. ...своим глуховатым голосом». — РГАЛИ. Ф. 127.

5. ...что это так». — Грин А. Собр. соч. 1965. Т. 5. С. 87.

6. ...на вопросы». — РГАЛИ. Ф. 127.

7. ...письму Курбского... — Имеется в виду послание к царю Ивану Грозному.

8. С ув. Вольфсон». — РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 178.