Глава 9. Музей созывает друзей

Слава Александра Грина в конце пятидесятых — начале шестидесятых быстро возрастала. Вскоре после появления его книг, издание которых возобновилось спустя 12 лет, в Крыму начали снимать фильм «Алые паруса». Картина эта вызвала в публике самые разные суждения. Лично мне картина понравилась, моим друзьям — тоже. В «Комсомольской правде» и «Известиях», наоборот, появились ругательные рецензии. Нине Николаевне «Алые паруса» также не пришлись по душе. «Какая гадость сделана Птушко из "Алых парусов",¹ — писала она одесской знакомой 2 сентября 1961 года. — Позавчера видела их в Алуште. Скорблю. И радуюсь, что печать отмечает бездарность постановки».

Хотя мастера кино не раз уже за минувшие два десятка лет обращались к произведениям Грина, приходится отметить, что, как правило, труды их оборачивались неудачей. Грубо и, явно вопреки мысли автора, сделана лента «Колония Ланфиер»,² опошлен один из лучших рассказов Грина «Пролив бурь» — в фильме Дербенева «Рыцарь мечты»;³ в недавно вышедшей на советский экран картине режиссера Мансурова «Блистающий мир»⁴ нет ни духа Грина, ни удивительного света его одноименного романа. Нельзя назвать полной удачей и фильм «Бегущая по волнам», хотя соавтором сценария был любимец московской публики Александр Галич.⁵

Нина Николаевна болезненно воспринимала все эти неудачи, равно как и неудачи в комментировании творчества ее мужа. Возможно, иногда она бывала субъективна в своих оценках. Но вкус не покидал ее в тех случаях, когда в печати появлялись действительно талантливые произведения о Грине. Так с восторгом восприняла она очерк рано умершего, ярко одаренного Марка Щеглова.⁶ В кино, однако, никто из советских мастеров ее не порадовал.

Тем не менее, фильмы, книги, телевизионные спектакли по Грину притягивали внимание к его домику. Быть в Крыму и не посетить домик стало вроде бы неприлично. Нашествие посетителей начиналось уже с июня. Нина Николаевна писала Московским друзьям: «Не обижайтесь на меня, если редко пишу, <...> не успеваю. Но сосчитайте, дружок, мои обязанности: ежедневно прибираю комнату А.С.; если накануне было много народа — мою полы в ней, иногда два раза в день, ношу воду за сто метров, не менее пяти и не более десяти ведер ежедневно. Заведя цветы, не могу их не поить и не кормить... Стою в очереди за хлебом (это у нас теперь водится). Ухаживаю за могилами А.С. и мамы. Отвечаю на письма. Посетило меня за полтора месяца триста человек. Это только начало, так как большая волна начнется с конца июня. Со всеми, значит, разговариваю... Так устаю к вечеру, что передать Вам не могу. Разваливаюсь. И весь день мысль — что бы еще успеть сделать. И обида — на бессилие...»

Стремительно заполнялись страницы книги отзывов домика. «Романтики всех стран, соединяйтесь!» — написал поэт Борис Серман из Симферополя. Вскоре он стал одним из верных друзей Нины Николаевны.

«Глубочайшую приношу благодарность Нине Николаевне Грин за ее труды по сохранению памяти о великом писателе, за ее искреннюю любовь к нему, которую я почувствовал в ее рассказах о нем. Архиепископ Алексий. 4 июня 1961 г.»

Украинский поэт-классик Максим Рыльский, посетив домик, оставил запись: «19.XI.61 р. Низько кланяюсь пам'яті прекрасного письменника, чистого сердцем, Олександра Степановича Гріна». Рыльский в дальнейшем тоже принял живое участие в борьбе за создание музея Грина.

«Был в гостях у Грина, — написал житель Казани Р. Сафийуллин 29 июня 1961 года. — Давно мечтал об этом. Ухожу с ощущением громадной светлой грусти. Грин был великим сказочником-философом. Он и сейчас, в 1961 году, нужнее нам, чем многие "серьезные" реалисты. Больше Грина в литературе! Больше о Грине!»

Чувство любви, признательности и боли за писателя прозвучало и в адресованных Грину стихах поэта В. Орлова из Симферополя:

Бросаясь на скалистые рога,
Штурмуют волны берег неизвестный,
И если морю тесны берега,
То в сердце и подавно морю тесно.
А он встает с постели. И с трудом
Идет к столу нетвердыми шагами,
И каждая страница под пером
Морскими заполняется ветрами.
Гремит прибой на дальнем берегу,
И сквозь наплыв предсмертного тумана
Он ясно видит площади Гель-Гью,
Зеленый Лисс и бухты Зурбагана.
В последний раз волшебная страна
Встает пред ним в таком великолепьи,
Что вновь воображения волна
Сорвать готова якорные цепи.
И я спрошу — пусть с резкостью в словах,
У тех, кто смел винить его за это:
Он к нам приплыл на алых парусах,
А вы на парусах какого цвета?

Когда такие стихи появились на страницах книги отзывов, Нина Николаевна читала и перечитывала их со слезами на глазах. И не в таланте авторов тут было дело. Ее волновало, что в новых поколениях сохранилась любовь к Александру Степановичу, не утратилось понимание Грина. Бог с ними, с каждодневными огорчениями, пусть работы для нее будет еще больше. Главное — вот эти строки, свидетели того, что Грин нужен людям...

Многих гостей, однако, заботили более прозаические проблемы: почему государство не возьмет на себя заботу о домике? «Нужен музей, настоящий музей, — писал житель Феодосии. — Неужели Александр Степанович не заслужил его?» Ученый из Кишинева, однако, предостерегал: «Такой необыкновенный, нестандартный писатель, как Грин, выглядел бы совершенно несоответственно, если бы его мемориальный дом попал в руки, управляемые Стандартной Директивой».

И это было верно. Друзья домика видели, тем не менее, что сил у Нины Николаевны становится год от года всё меньше. Денег тоже. Надо было спешить, чтобы успеть передать гриновское наследие в руки государственной организации, прежде чем хозяйка домика полностью потеряет возможность вести его. Власти, между тем, хотя и загребали миллионы рублей, распродавая тиражи гриновских книг и демонстрируя фильмы по Грину, не желали создавать музей. Александра Грина воспринимали в официальных кругах по-прежнему как временного «попутчика», ведь 12-й том второго издания Большой советской энциклопедии с поносной статьей о нем был опубликован совсем недавно, а другое издание энциклопедии пока еще было далеко. Но главное, — виновников пугали росказни о Нине Николаевне, которые проникли благодаря стараниям крымского партаппарата и в министерства, и в редакции газет, и в ЦК партии в Москве и Киеве. Проверять эти росказни никто не собирался. Ведь они касались частного лица...

Неожиданно нашелся, однако, человек, который взялся разрушить заговор клеветы и наветов, возведенных на хозяйку домика.

Саше Верхману не было и тридцати, когда он во время своего летнего отпуска заехал в Старый Крым. Инженер из Киева, человек вовсе не политичный и не облаченный никакими полномочиями, этот рыжий лохматый парень был рядовым из армии читателей и почитателей Грина. О своих чувствах к писателю он рассказывал позднее так: Грина я полюбил в 1956-м, когда вышел его однотомник. Вся наша "стая" во Львовском политехническом — восемь человек — восприняла эту книгу как событие. В следующие шесть лет, закончив институт, я продолжал искать произведения Александра Степановича, а в 1962-м твердо решил после отдыха на Кавказе заехать на несколько дней в Крым, к Грину и его жене».

Первая встреча с Ниной Николаевной принесла Саше чувство радости и узнавания. Хозяйка домика была доброжелательна, ее рассказы звучали искренне и горячо. Когда Саша собрался уходить вечером в гостиницу, она разрешила ему взять с собой на ночь книгу отзывов. А утром начались для поклонника Грина разочарования. В гостинице, в случайных разговорах на улице, на кладбище незнакомые люди рассказывали ему истории про то, как Грин умирал один на соломе, брошенный женой, как Нина Николаевна шпионила для немцев и т. д. и т. п. Все эти неожиданно обрушившиеся на него сведения поразительно не вязались с образом жены писателя. Саша решил разобраться в этой истории. Отправился в горсовет. Председатель Егоров, маленький лукавец с мышиными глазками, явно принял его за корреспондента. «Что вы мне всё домик да домик, — сказал он, покосившись на Сашин фотоаппарат. — Смотрите, какую у нас большую больницу построили».

«Не интересует меня больница, — наступал Верхман. — Вы лучше объясните, почему Нина Николаевна в ее возрасте должна тащить одна такой груз?» Егоров вытянул из стола довольно затрепанную бумажку и прочитал по ней всё то, что Верхман уже слышал: бросила, предавала, сотрудничала. Саша попытался выяснить, кто именно подписал бумажку, но Егоров торопливо спрятал «документ» в стол: «Это на руки не выдается».

Был в этой встрече еще один забавный эпизод. Верхман потребовал, чтобы хозяин города указал, кто именно в Старом Крыму пострадал от предательства Нины Николаевны Грин при немцах. Егоров указал на жертву предательства — завхоза местной школы Надежду Ивановну Шерстюк. Саша разыскал Шерстюк. Та продолжала болтать, как и все, о том, что Нина Николаевна бросила мужа, но добавила, что сама она с Грин никаких дел никогда не имела. «Да Грин в авторитете у немцев и не ходила», — добавила Шерстюк.

После этого Саша начал искать в городке людей, живших тут до войны. Человек общительный, нашел он и таких. Бывший командир партизанского отряда Водопьянов, мужчина лет шестидесяти, сдержанный и немногословный, хмуро выслушав вопросы Верхмана, заметил: «Порассказать теперь тут могут что угодно. Что до Нины Николаевны, то она нам не вредила, никого не предавала, но вроде бы и не помогала. А впрочем, может быть, я чего-нибудь и не знаю». Водопьянов, действительно, не знал о том, что Нина Николаевна спасла жизнь тринадцати жителям города, которым, как уже говорилось выше, грозил расстрел. Хотя у Саши Верхмана было всего пять свободных дней, он успел опросить довольно много горожан. Вскоре выяснилась важная закономерность: о предательстве Нины Грин говорили лишь люди, приехавшие в Старый Крым после войны. Те, кто жили тут в 1930-е годы, сообщали добровольному следователю совсем иное. Особенно интересные сведения дал Дмитрий Павлович Панков, проживший в городе более полувека.

Верхман пишет: «Мы разговорились на улице. Мне указала на этого старца с апостольской бородой случайная женщина. Я попросил его посидеть со мной и рассказать, как умирал Грин. Дмитрий Павлович присел на скамейку и показал палкой на большой белый дом, стоящий напротив домика: "Мы со старухой тут жили, — сказал он. — А Грины сначала жили ниже по Октябрьской улице. Когда Александр Степанович был здоров — много ходил и один и с Ниной Николаевной. Иду как-то вечером — ночи у нас летом темные — смотрю две фигуры, одна высокая, другая маленькая. Высокая маленькой что-то на небе показывает. Это Александр Степанович жене звезды рассказывал... Всегда, когда идут вместе, тихо о чем-то говорят. Дружно жили... Мы с ними познакомились, когда они уже сюда переехали. Его на линейке перевезли, он был плох совсем... Ольга Алексеевна с Ниной Николаевной чего только для Александра Степановича не делали! Ведь год был голодный, где для больного еду достанешь? А они доставали... Захотелось Александру Степановичу чаю с лимоном, она весь город обегала. У одних тут лимонное дерево было, дали два, она бежит с лимонами, радуется, глаза светятся. "Вот, достала", — говорит. Всё продавала, только чтобы он ел. А он и есть уже не мог. Вот она поставит перед ним еду, а сама уходит. И — под окно — поглядеть: ест или не ест. Иногда улыбнется — значит, поел. А то стоит и плачет — не захотел, видно... Очень она его любила"».

Немало таких историй услыхал Саша Верхман от старожилов Старого Крыма. И наслушавшись, в последний, пятый день своего пребывания в городе, снова зашел к Егорову. «Могу сказать вам совершенно уверенно, — сказал Саша, — что будет в вашем городе и музей Грина, и памятник ему, и улица его имени». Председатель, привстав, сделал непонятный, но изящный жест над головой: «А вот и не будет». Тогда Саша, окончательно рассерженный, крикнул ему: «А ведь вы меня обманули относительно Шерстюк. Вы всё солгали. И бумажка ваша ничего не стоит. Вы мерзавец!»

Егоров растерянно посмотрел на гостя. Так с ним, очевидно, еще никто не разговаривал. Вконец растерявшись, он сказал: «Спасибо». Саша вышел, хлопнув дверью кабинета. Он возвратился в Киев счастливый, как герой «Золотой цепи» Санди Пруэль, перед которым открылся путь в удивительную страну. И для нашей жизни поездка Верхмана в Старый Крым оказалась событием. С этой поры в Киеве возникла тесная группа «борцов за Грина». Кроме Саши и меня, в нее вошла моя студентка Нина Комарова, та самая, с которой мы впервые попали в дом Нины Николаевны. Нас поддержало несколько писателей и даже чиновников министерств.

Примечания

1. ...сделана Птушко из «Алых парусов»... — Имеется в виду Александр Птушко, режиссер-постановщик фильма «Алые паруса». Картина была снята на киностудии «Мосфильм». Премьера состоялась 7 июня 1961 г. Главные роли исполнили Анастасия Вертинская и Василий Лановой. Натурные съемки проходили в Крыму, в окрестностях Коктебеля (тогда — Планерское), а также в Ялте, Пицунде, комбинированные съемки — в Баку.

2. ...сделана лента «Колония Ланфиер»... — Речь идет о фильме Яна Шмидта (режиссер-постановщик, автор сценария). Производство: «Мосфильм» (СССР) и «Баррандов» (Чехословакия), 1969 г.

3. ...в фильме Дербенева «Рыцарь мечты»... — В основу фильма режиссера Вадима Дербенева положены страницы жизни А. Грина. Производство: «Молдова-фильм», «Ленфильм», 1968 г.

4. ...картине режиссера Мансурова «Блистающий мир»... — Имеется в виду вышедший на экраны в 1984 г. фильм Булата Мансурова (режиссер-постановщик, автор сценария). Снят по мотивам произведений А. Грина. Поставлен на киностудии «Мосфильм».

5. ...любимец московской публики Александр Галич. — Фильм «Бегущая по волнам» (1967) был поставлен режиссером Павлом Любимовым. Производство: Киностудия им. М. Горького (СССР), Студия художественных фильмов (София, Болгария), «Бояна-фильм» (Болгария). Сценарий написали Александр Галич и Стефан Цанев. В фильме звучат песни А. Галича, в т. ч. и в его исполнении.

6. ...ярко одаренного Марка Щеглова. — Речь идет о статье «Корабли Александра Грина» литературоведа Марка Щеглова (1925—1956). Значительную часть жизни М. Щеглов, больной костным туберкулезом, был прикован к постели. Как критик он соединял в себе серьезную филологическую культуру с острым чувством современности, выступал против иллюстративности, полуправды в литературе. Его работам свойственны точный вкус, свободный, эмоциональный стиль.