Глава тринадцатая

Жизнь была милостива к нему, порою она надевала фантастические маски, и он въявь рассматривал на изумрудном небосклоне создания своей мечты, тяготевшей к сказочному, чудесному. Все это понятно, надо было знать, среди кого он жил.

Записки Гуно

Что это за звезда блестит над замерзшим озером? Она ярко-голубая, крупная, ослепительно лучистая; все другие звезды в сравнении с нею крохотные, помигивающие светлячки. Грину кажется, что эта звезда в упор смотрит на него.

О, каким одиноким чувствует он себя здесь, среди внимательно вытянувшихся деревьев, под светлым зимним небом, на промерзшей, позванивающей под ногами земле. Невидимый оркестр звучит вокруг Грина, и никто не слышит его, кроме него одного.

— Вот играет волторна, слышите?

— Ничего не слышу, вам это кажется, — говорит буфетчица. Она ведет Грина под руку, кокетничает с ним, она взволнованно дышит и просит его не придавать какого-либо значения тому обстоятельству, что с нею так любезны многие из посетителей буфета, — ну, одним словом, все пустяки.

— Конечно, пустяки, — соглашается Грин. — Но вы послушайте, моя дорогая: явственно играют трубы. Где-то там, между небом и землей. Слышите? Экая вы деревянная, право!

— Благодарю вас, вы очень любезны. Я деревянная и только потому ничего не слышу.

— А я слышу постоянно. Стоит только захотеть. Но — ладно. Меня беспокоит эта звезда. Там что-то неблагополучно. Она призывает меня, а я ничего не могу сделать.

— Вы бы опустили глаза на землю, дорогой мой, — обидчиво говорит буфетчица, прижимая Грина к своему боку. — Вас призывает женщина, а вы о небесах тревожитесь. Видимо, на земле вы ничего не в состоянии сделать, бедный!

— Пошлость! — воскликнул Грин, и в голосе его буфетчица уловила тоску и боль. — Золотая, вечная, с золотым тиснением и обрезом пошлость!

— У вас нет зимнего пальто, — вдруг смягчилась буфетчица, счастливая от поцелуев, встревоженная от прикосновения к мечтам и мирам иным.

— У меня нет зимнего пальто, — автоматически проронил Грин, плохо слушая то, о чем говорит буфетчица.

— От мужа мне досталась чудесная шуба, Александр Степанович, — прошептала она тоном интимным, доверительным. — Она будет вам впору. Я бы хотела, чтобы вы примерили ее, Александр Степанович!

— Непременно! — воскликнул Грин. — Идемте скорее, мне холодно в моем осеннем пальто, я давно мечтаю о роскошной шубе!

— Господи! — в экстазе говорит буфетчица. — Ты меня совсем не понимаешь, милый! Мне не нужны твои цитаты из романов, они способны обольстить мою горничную. Мне нужно фундаментальное, житейское, крепкое! Но ты не возьмешь шубы, я знаю!

— О, возьму! Да! Рай мой! Сердце мое! Любовь, западня и мышеловка! Поджаренный шпиг и гусиные потроха! О ты, мое бесплатное приложение к «Синему журналу»!

— Чудак! Роднуся моя, — щебечет буфетчица. — Кто учил тебя говорить такие интересные вещи?

— Ирония, — отвечает Грин. — Она еще продолжает учить меня. Я плачу ей очень дорого за учение. У меня уже нет денег для уплаты за второе полугодие.

— Дятлик ты мой! Солнышко! Ты постой минутку на крылечке. Я не хочу, чтобы Маша видела тебя. У нее страшно длинный язык. Ровно через пять минут ты входи. Даешь слово?

— Два, три, четыре слова! Через пять минут! Слушаю-с!

Звезды распылались, как перекаленные угли. На часах тридцать пять двенадцатого. Последний поезд сегодня уходит в город через полчаса. Пора возвращаться домой, всюду все одинаково однообразно, а вот эта звезда будет гореть и над Петербургом. Черт, забыл, как она называется! Если встать у ворот своего дома, то она придется как раз над куполом Троицкого собора. Домой! А название звезды легко определить по атласу неба.

Штраусы были удивлены, когда Грин заявил им, что уезжает. Булочник испугался за деньги, внесенные жильцом вперед за неделю, — не потребовал бы возвращения за недожитые три дня! Нет, этот странный человек ничего не требует. Он собрал свои вещи: две книги, карандаш, перья, дорожную чернильницу, маленькую фотографическую карточку, коробку с табаком, трубку. Он перемотал шарф на своей шее, рассовал по карманам вещи и произнес краткую речь перед собравшимся семейством Штраусов.

— Государственные дела зовут меня в столицу, — сказал Грин дюжине выпученных глаз. — Секретная работа, возложенная на меня, выполнена на три года ранее указанного выше срока. Умственное состояние населения Дудергофа признано мною удовлетворительным. Что касается немецкого насилия п данной местности, то Министерство Колбас, Сосисок и Внутренних Органов Пищеварения, а также Департамент Выпечки Сдобных Булок и немецких царских розанчиков дают мне дополнительные указания, а с ними и все необходимое для сухопутного боя оружие. Примите мое искреннее отвращение к ларам и пенатам дома Гогенцоллернов. С уважением А.С. Грин.

Со шляпой, приподнятой над головой, прусским шагом прошествовал Грин через столовую Штраусов к выходу. Во избежание встречи с буфетчицей он дошел до вокзала кружным путем и через десять минут занимал место в вагоне последнего поезда. Народу было мало. Грин закрыл глаза, его одолевала дремота. Уснуть ему мешал сидевший напротив него человек, по виду мастеровой, — он вслух читал газету своей соседке. Грин сквозь дорожную дрему слушал:

— «...Прибывшие на место преступления чины сыскной полиции нашли ужасную картину: перед ними лежали три женщины, и все они были задушены. Внимательный осмотр комнаты не дал никаких результатов. Нашему сотруднику удалось на месте сфотографировать ужасное преступление, и читатель, взглянув на снимок, с ужасом содрогнется. За работу по розыску убийцы взялся наш знаменитый следопыт Филиппов. Подробности в завтрашнем номере».

— Найдут, — сказала женщина. — Еще там что есть?

— Ясно, что найдут, — согласился мужчина. — Ну, тут самоубийство, еще одно убийство, таинственное исчезновение сына художника Потапова, покушение на убийство, кража дрессированной обезьяны у знаменитого дрессировщика Чезвилта, скоропостижная смерть в вагоне трамвая...

Грин открыл глаза:

— Извините за беспокойство, дорогой друг! Я прошу вас прочесть про обезьяну.

— Можно, пожалуйста. Про обезьяну я и сам хотел прочесть. Это интересное происшествие, раз про обезьяну. Слушайте: «Вчера во время дневного представления в цирке «Модерн» при загадочных обстоятельствах пропала дрессированная обезьяна, принадлежащая знаменитому артисту Чезвилту, гастролирующему в России. По-видимому, умное животное было украдено в тот момент, когда сам господин Чезвилт проводил свой номер высшей дрессировки на манеже цирка. В помещении для обезьян найден был окурок папиросы «Дядя Костя» и обрывок газеты «Современное слово» от 23 августа 1913 года. Ведутся энергичные розыски. За поимку вора и нахождение дрессированного предка человека Чезвилтом объявлена награда в размере одной тысячи рублей».

— Фотография обезьяны есть в газете? — спросил Грин. — Нету? Это очень хорошо!

И вновь погрузился в дремотные размышления. Относительно обезьяны следует оповестить Илью Абрамыча, — он смастерит из этого первоклассную заметку для своей кунсткамеры. С вокзала — прямо к нему, на Моховую. Старая бестия до сих пор не платит денег за вышедшую книжечку рассказов. Жалуется на плохие дела. Книжечка издана в количестве трех тысяч экземпляров, цена ей шестьдесят копеек, издателю она обошлась в гривенник. Необходимо поприжать Илью Абрамыча, и немедленно же! В эту же ночь. Сам, небось, в Финляндии дачу купил, новую любовницу завел.

— «...С Троицкого моста бросилась в Неву неизвестная женщина лет тридцати на вид. Кинутый ей в воду спасательный круг упорная самоубийца оттолкнула».

— Где едем? — спросила слушательница городских происшествий.

Грин протер рукавом пальто оконное стекло, заглянул. Вровень с поездом летела над полями женщина в синем светящемся платье, в синих чулках, лакированных туфлях. Руки ее были простерты в стороны, взгляд, устремленный вдаль, был взглядом счастья, восторга, радости. Она летела, подобно птице, освещенная невидимо кем и откуда. Ослепительно яркая звезда из драгоценных камней плыла вместе с нею над ее головой.

— Где едем? — еще раз спросила женщина и, не получив ответа, взглянула в окно. Грин испугался, — вот сейчас и она увидит летящее видение, вскрикнет, схватит за руку... Но она не увидела того, что, возможно, примерещилось Грину.

— Горелово проехали, — сказала она равнодушно. — Через двадцать минут и дома.

— Вы ничего не заметили? — спросил ее Грин. Скосив глаза, он видел синее прозрачное облако и в нем летящую, распятую в воздухе, со звездою над головой.

— Что там увидишь, — отозвалась женщина. — А вы чего?

— Ничего, — дрогнувшим голосом ответил Грин, приникая к стеклу. Летящая повернула голову, взгляд ее встретился со взглядом Грина, он вскрикнул, улыбнулся и откинулся в изнеможении на спинку скамьи. Пассажиры косо поглядели на Грина. «Неужели я так сильно пьян», — подумал он и опять взглянул. Синее видение приближалось к вагону, пальцами левой руки оно стучало в оконное стекло. Тонкий свист сопровождал полет волшебного существа. Синее платье, прибитое ветром к ногам, казалось сотканным из света, а сама летунья ничем не отличалась от обычной петербургской дамы.

Грин встал и вышел на площадку. Он отворил дверь; холодный, пронизывающий ветер толкнул его в грудь. Он взялся за поручни и наполовину высунулся наружу. Яркий свет ослепил его, он поднял голову и отшатнулся: вплотную к его лицу приблизилось лицо глухонемой. Бриллиантовая звезда над ее головой потрескивала и гудела, руки были вытянуты, как у пловца, она переворачивалась на упругих воздушных волнах, ноги ее, длинные и стройные, были плотно сжаты, лакированные туфельки каким-то чудом не падали на землю. Она со свистом поднялась над вагоном, вытянулась, перевернулась и взмахнула правой рукой.

Грянула музыка. Победный оглушительный марш разорвал воздух, и на минуту перед взором Грина возникли золотые трубы, красные скрипки и зеленые смычки. Желтые барабаны и полосатые перламутровые арфы.

Поезд пробежал без остановок мимо Лигова, полустанка Дачное. Воздушная летунья бесстрастно и без устали сопровождала поезд.

— Господин, пройдите в вагон, здесь стоять строго воспрещается, — сказал Грину кондуктор и скрылся за дверью.

«И он не видел, — подумал Грин. — Что же это? Видение? Сон?»

Поезд влетел под крышу Балтийского вокзала, паровоз задымил, и в клубах черного, с золотыми искрами дыма исчезла Летящая.

Грин на ходу соскочил на платформу и оглядел морозное, гудящее пространство вокруг себя. Он увидел циферблат часов, железные балки, стеклянную крышу над головой. И — голубую, лучистую звезду, мигающую ласково и доброжелательно, подобно взору ребенка.