Зависть

Вывел заглавие и осекся. Тема-то неподъемная! Не то что очерком, диссертацией не осилить. Даже если сузить площадку. Например: «Зависть в литературном мире». Беру еще уже. Только в связи с жизнью и творчеством А.С. Грина. Его беззаветно обожали и столь же неотвязно преследовали враждою и завистью.

Для начала надо бы уточниться, как это слово трактуют официально. В словаре Ожегова находим. Зависть — это «чувство досады, вызванное благополучием, успехом другого». И только-то?

Александр Грин умел внушать страх иным людям. Он умел отвечать резко, сговорчивостью и ложным добродушием не отличался. И в литературе он был несговорчив, упрямо от книги к книге прокладывал свой особый путь.

Михаил Слонимский

С досады, выходит, уничтожали Есенина, а другого поэта понуждали к самоубийству («Маяковский, когда вы застрелитесь?»).

Досада — это слишком спокойно. Зависть — она кипит, иную темную душу пережигает!

Критика не баловала Грина. Его принимали, охотно печатали, читали, но «литературные львы» его не замечали. Они не вдумывались в его произведения. Боялись коснуться их как чего-то, совершенно не отвечающего общему стилю со временной русской литературы.

Н.Н. Грин

В словаре Даля — куда все красочнее, с народной усмешкой и опытом. «Добрый плачет от жалости, злой — от зависти». «Лихоманка да зависть — Иродовы сестры». Завидовать означает «болеть чужим здоровьем». «На погибель тому, кто завидует кому!»

Со словарями разобрались. А жизнь? В чиновничьем мире своя формула: «На каждого заведующего есть свой завидующий». Просто и жестко. Сегодня это может означать даже пулю от киллера, причем заказчика не найдут, хотя все знают — кто. Но об этом неинтересно.

Из так называемых нравственных качеств, которые я имел возможность отметить у Грина, меня больше всего привлекали: доброта, врожденная и естественная деликатность и то, что мы понимаем под словом порядочность — душевная чистота.

Николай Вержбицкий

Представьте год 1920-й, Петербург, разруха. На вокзале — солдат Гриневский, Грин, голодный, он болен. За спиной — вещмешок, в котором пара портянок, смена белья и — непонятный сверток, главная ценность: рукопись «Красных парусов» — будущие «Алые паруса»...

Солдат подходит к санитарному поезду, видит главврача у дверей.

— Возьмите меня.

— Что болит?

— Все болит.

— Идем. — В вагоне врач — медсестре: — У него туберкулез. Переодеть, накормить.

— Ты спас меня, — шепчет солдат.

Грин — талантлив, очень интересен, жаль, что его так мало ценят...

Максим Горький

Он в госпитале. У него тиф, сыпняк. Отчаянный призыв к Горькому. Тот прислал чаю, меду, белого хлеба. Дальше — комната в Доме искусств. Академический паек — все Горький. Нина Николаевна, вдова писателя, вспоминает: «Горький буквально спас Грина от гибели. Александр Степанович рассказывал мне: «Я был так потрясен переходом от умирания к благополучию, своему углу, сытости и возможностью снова быть самим собой, что часто, лежа в постели, не стыдясь, плакал слезами благодарности...»

До своего спасения Грин успел-таки опубликовать несколько рассказов чисто «гриновских», и это было замечено. Вот и начали возникать «легенды». Будто некий режиссер готовил атаку. Бить надо по автору, а не по его сочинениям! Вот вам «легенда». Грин убил свою жену Веру, а говорит, развелся. Вера Павловна жива-здорова, вышла замуж, есть питерский адрес... Но кто станет опровергать? Зато повторят охотно.

Грин не чувствовал себя обыкновенным, и даже внешняя его структура другая.

Максим Горький

Или еще: Грин занял в кассе взаимопомощи 11 тысяч рублей и, чтобы не отдавать, поджег кассу. Уголовник, мол, не читайте его. Но следует как-то разделаться и с творчеством! Возникает легенда еще одна, посложнее: будучи матросом, Грин где-то в Африке убил капитана английского и украл у него чемодан с рукописями, переводит на русский и печатает как свое, скрывая, что знает английский..

Это — чтобы надольше хватило: отныне все, что будет издавать Грин — все из английского чемодана.

Участие Горького в судьбе Грина выразилось не только в том, что он обеспечил Александра Степановича жильем и пищей. Вскоре Алексей Максимович вызвал его в издательство Гржебина и предложил написать два романа для юношества. Один из этих романов — «Сокровища Африканских гор» — ...был написан и издан а 1925 году, переиздан в 1926 году. Другой — «Таинственный круг» — был только начат и не закончен. Оба редактировались самим Горьким.

Н.Н. Грин

Не зависть ли это? А что же еще? Зависть к недосягаемой для них гриновской прозе. Вместо радостей сопереживания, когда спешишь поделиться прочитанным, завистника снедает досада, похожая на изжогу. Другие, талантливые писатели и люди порядочные, восхищались «колдовскими» гриновскими страницами.

Позднее, когда зависть пристроилась, как помощник и чуткий нерв, к политике, тем самым обрела она выход и своему накипевшему:

Александр Степанович Грин. Фото 1924 года

«Из под пера Грина вышли чудовищные, гнусные страницы... в творчестве его нет ни чистоты, ни гуманизма, которые приписывают ему апологеты; при малейшей попытке анализа этот миф разлетается, как дым, и остается мрачная, безнадежная злоба реакционера, ненавидящего народ». (Статья В. Важдаева «Проповедник космополитизма». «Новый мир», январь 1950 год). Кстати, автор статьи — писатель. Тоже прозаик.

В трехтомном советском «Энциклопедическом словаре» 1953 года есть четверо Гринов, все иностранцы. Александра Грина — нет.

В «Большой советской энциклопедии» 1952 года рассказано уже о семи Гринах. В том числе об Александре Степановиче, но как! «В произведениях послеоктябрьского периода Грин противопоставляет реальной советской действительности некую «страну-мечту» с несуществующими экзотическими городами Зурбаган и Гель-Гью — своего рода вненациональный космополитический рай».

Идеологи до этого почти не затрагивали романтика. Ну пишет свое, фантазирует, не мешает, и шут с ним. Но объявился тип литератора-наводчика и вмешался в процесс. Казалось бы, не терпишь данного автора, так не включай его имя в Энциклопедию! В большую, советскую. Ан нет, включили, но с такою подачей, что Старокрымский секретарь, прочитав, упрочился в своей правоте, а вся вообще идеология насторожилась.

Алексей Максимович Горький

Наводчики делают погоду. Что мог знать Жданов, секретарь ЦК, о Зощенко и Ахматовой? Да не читал он их и не слыхивал про такое.

Наводчики, челядь, политобслуга соорудили доклад, а грозный Жданов озвучил. И довольно об этом.

Все, что вы написали на моей рукописи, принял к сведению и не согласен лишь с упреком в аверченкоизме, так как он смеется вниз, а я смеюсь вверх, но не примите это как гордыню, а лишь как направление шеи.

А.С. Грин, из письма М. Горькому, 1920 г.

Но в чем заподозрить, не в зависти ли, известнейшего писателя?

Вот мнение Нины Николаевны: «...была и характеристика, данная Грину А.Н. Толстым, в какие-то последние годы его жизни (1944—45 гг.). Он назвал печатно Александра Степановича «жуликом и проходимцем». Имел ли он право на это? Никакого. Разны были среды их существования. Грин жил в бедности и неизвестности, замкнуто, оставаясь верным своему представлению о художнике и искусстве. Толстой шел по дороге все растущей известности... материального благополучия и своего представления об искусстве».

Силен, будет мастером, напрасно на пьесы разменивается.

А.С. Грин об А. Тостом

Застываешь в недоумении. Возможно ли вообще такое? Чтобы признанный советский классик, трижды лауреат сталинской премии, академик, чей общий тираж сочинений превысил двадцать миллионов экземпляров, — чтобы такой писатель в конце жизни вдруг ни с того ни с сего обхамил неписательскими словами — другого автора, бедного и от славы далекого, да и не было его в живых уже более десяти лет, — представить такое невозможно, хотя оно и случилось на самом деле.

Об Алексее Толстом А.С. [Грин] говорил, что в начале его писанья казалось, что из него не выйдет хорошего писателя, потом с удовольствием читал его рассказы до заграницы.

Н.Н. Грин

Но все же была причина? Попробуем доискаться.

О судьбе и личности Грина знают довольно. О графе А.Н. Толстом, как ни странно, известно меньше. В революцию эмигрировал, что естественно. «Родина гибнет, промедление смерти подобно!» — объяснял он провожавшему его М.А. Волошину. В эмиграции все взвесил, решил вернуться. Тут есть над чем поразмыслить.

«Красный» граф Алексей Николаевич Толстой

Последние его сочинения были по духу своему «эмигрантскими». С таким багажом не одобрят, а то и посадят. Надобно как-то придать добротной прозе другой оттенок. Противоположный. Слегка белогвардейский прописать слегка большевистским. Не меняя ни самих персонажей, ни почерка.

Александр Грин, одинокий, нелюдимый, угрюмый, не был злым человеком и не был злым писателем. В этом большом и сильном теле жила страстная мечта о доброй жизни и добром человеке, воплощающем в жизнь мечты о счастье человеческом. Грин никогда не состоял ни в каких литературных группах, он жил и умер писателем-одиночкой. Он не понимал и не признавал групповой борьбы, отвергал зависть и склоку. Однажды он рассказывал мне о том, как два больших писателя чуть не подрались, споря, кто из них лучше пишет. И рассказ свой Грин заключил так: «А по-моему, мир широк. Всякому место найдется».

Михаил Слонимский

Как впоследствии наши интеллигенты меняли одну идеологию на противоположную... У Толстого все получилось. Талант!

Язвительный Маяковский выразился в том смысле, что граф перед возвращением «надраивает белую лошадь своих сочинений».

Маяковскому не приглянулось творчество Грина, хотя здесь нет и намека на зависть — только нетерпимость поэта революции ко всему «отживающему». «Осматриваюсь. Прилавок большого магазина «Бакинский рабочий». Всего умещается 47 книг... Из умещенных — 22 иностранных... Русский, таки то Грин...»

Владимир Маяковский «Подождем обвинять поэтов», 1926 г.

Толстой зажил в стране Советов полнейшим барином. Была, видать, личная также библиотека, мог быть и Грин, не изменивший себе ни разу, от «Алых парусов» до «Недотроги»... А может, и такое попалось под руку, гриновское, воспринятое превратно: «Искусство не терпит предателей, оно мстит им».

Выходит, опять то самое? Зависть к иному таланту, к его порядочности? Желание авторитетом своего имени, под занавес, отвадить читателей от гриновских книг?

Он [Грин] словно сам заботился о том, чтобы окружить себя атмосферой неприязни, отгородиться нарочитой грубостью от всякого непрошенного вмешательства в его внутренний мир. Годы бесприютной скитальческой жизни и порою полуголодного существования даже в относительно благополучные для литераторской среды времена приучили его к настороженности и осторожности. Грубость и резкость играли у него роль защитного средства. И мало кто из знавших его в то время подозревал, сколько настоящего светлого лиризма было в его душе, сколько подлинной любви к человеку, веры в светлые качества его существа и великие творческие возможности.

Всеволод Рождественский

Что гадать? Чужая душа — потемки. Все сложнее и проще. Пускай будет досада, в истолковании словаря Ожегова. Легкая досада в форме тяжелого высказывания. Неприязнь преуспевшего художника-реалиста к безукоризнейшему романтику.

А что народ? Он исподволь отучает себя от зависти. И даже пример приводит. Касьян завистливый (високосный, рожденный 29 февраля) на что ни глянет, все вянет. Николе благому помощнику два праздника в году. А Касьяну завистливому — раз в четыре года.