Глава шестая. Беспредельный мир духа

Отыскалось и вошло в неустроенную жизнь Грина прямодушное и доверчивое существо, жизнерадостное и отзывчивое, с причудливым и легким характером, но с твердыми принципами.

Она родилась для трудной жизненной роли — быть женой художника. Касаясь особенной духовной структуры близкого человека, понимать все и без аффектации. Учиться смотреть его глазами, не теряя себя. Поддерживать без навязчивости, подсказать почти неслышно и вовремя, владеть собою, когда надежды рушатся.

Они познакомились зимой 1918-го и поженились в феврале 1921 года. Ей было двадцать шесть, ему сорок. Молодая женщина оставила прежнюю жизнь и мужа ради непонятной притягательности нежного, сумрачного, бесконечно заботливого и странно отчужденного человека. Ее пугали. Говорили, что Грин был на каторге за убийство первой жены, что выдает себя за другого — хорошо знает английский, но от всех скрывает.

Молчаливый, неприступный Грин нечаянно плодил врагов.

Характер сплетен вокруг писателя отчасти зафиксирован в «Блистающем мире» — на той страничке, где обрисована атмосфера острого интереса и тупого недоверия за кулисами цирка к личности летающего человека.

Друд объясняет, что «это» — его летание без всякого аппарата — случается само собой, является, как являются некоторым сочинителям сюжеты и темы.

Несомненно, Грин, когда писал, думал о легкости и трудности своих творческих взлетов. «Это» являлось к нему, было сильнее всех других соображений.

Герой Грина вмешивается «нематериальным проявлением воли в материальную связь явлений», в рассказе 1918 года «Преступление Отпавшего листа» индусский йог заградил «безмолвными приказаниями» путь бомбардировщику к цели бомбометания. Событиями движет дух «слишком непокорный», «но и не заслуживающий уничтожения» внешними силами именно ввиду благородства его целей.

Грин обдумывал и опробовал слагаемые для романа о «блистающем мире» человеческого духа.

Двадцатые годы были и для самого Грина временем парящего духа. Была добровольность интенсивной работы, была большая любовь.

Уверовав в душевную самостоятельность своей подруги и хранительницы, он шутливо величает жену — «Нин Николаевич Нин»¹. Почти Грин, звучит похоже, но — свое.

Ежегодно в день свадьбы — 23 февраля, 7 марта по новому стилю, Грин подносил жене стихи. Строки бывали веселыми и печальными, такими, какой была минута жизни, но всегда звучали глубокой благодарностью другу-жене. Подписи под стихами — «Твой Полкан», «Пес Трезор».

От подаренного письменного прибора Грин оставил себе только бронзового пойнтера, сказав однажды:

— Он похож на меня. Выражение пытливое и достойное.

Бронза пережила хозяина, статуэтка пытливо глядит на посетителей дома-музея. Их много, и они молчаливы. Это не та обязательная тишина, которая диктуется общими музейными правилами. К желанию понять творчество и судьбу художника присоединяется другое волнение — чувство личной ответственности за сохранность бедного дома, в котором при гитлеровцах была конюшня, потом, до восстановления, курятник. Репутация музея долго казалась некоторым крымчанам ненадежной.

Когда благодарили за рассказ, Нина Николаевна говорила, чуть сердясь:

— Не благодарите. Вы гости Александра Степановича, которых у него здесь не было при жизни...

Теперь уже нет в живых и самой Нины Николаевны, но дом, к счастью, уцелел.

...Однажды Грин нарушил традицию подношения стихов, чтобы просто сказать жене счастливым письмом: «...шесть лет твоего терпения, любви, внимания и заботы... Ты дала мне столько радости, смеха, нежности и даже поводов иначе относиться к жизни, чем было у меня раньше, что я стою, как в цветах и волнах, а над головой птичья стая... На сердце у меня весело и светло»².

Было настоящее, невыдуманное счастье, и в нем, как в каждом невыдуманном счастье, туманные дни, «без которых, как без насморка, не проходит ничья жизнь»³.

В журнале «Дон» опубликован забытый рассказ «Пьер и Суринэ» (впервые напечатан в 1926 г. в «Красной ниве»), один из многих рассказов Грина о загадке психофизических состояний. Умерший возвращается к жизни огромной силой внушения, силой беззаветного чувства.

Рассказ о выпрямлении любовью угловатой мужской души и о возрождении подлинного человека, оторванного «от всего, кроме своей профессии»⁴.

Раскрытие и цветение душ на почве завоеванного единства и намек на поглощенность героя своей профессией позволяют догадываться о настроении, в котором писался рассказ, ни в чем, кроме этих признаков, не сходный с жизнью Грина.

Скиталец Грин жаждал семейного тепла и покоя для работы.

Весной 1921 года он уехал из Дома искусств, они сняли квартиру на Пантелеймоновской улице, 11, зажили своим домом.

«Блистающий мир» он начал писать 14 ноября 1921 года, и в том, что писал он в течение полутора лет, отпечатывалось его собственное новое состояние. Самоутешительная игра в отъединенность была погребением или случайной растратой жизнелюбия. Счастье открыло шлюзы истинным сокровищам его души. «Старое настроение говорит: «Игра и упорство». Новое настроение будет выражаться словами: «Чудо и счастье».

Вечерами они выходили на прогулку по своему излюбленному маршруту, вниз по Пантелеймоновской — теперь Пестеля, — мимо старой и доныне живой Пантелеймоновской церкви, воздвигнутой во славу русского флота, к мостику над Фонтанкой с чугунными светильниками без огня, сворачивали к Летнему саду, выходили на Дворцовую набережную и медленно двигались до Николаевского моста (мост лейтенанта Шмидта) вдоль широкой Невы. Угловатость и прямизна городских линий, за которыми виделись Грину другие, свободные, причудливые и стремительные очертания.

На лето Грины решили уехать из Петрограда, нашли пристанище в Токсово. Расплатились с хозяином накопленной пайковой солью и спичками.

Пока добирались от станции, Грин, радуясь, оценивал пейзаж, серьезные леса севера, дорогу, заросшую вереском, громадное озеро, обрамленное неподвижными зелено-коричневыми камышами, и другое, изогнутое, узкое, под сенью темных елей. В архиве хранится набросок под названием «Озеро «Кривой нож». Автограф начинается словами: «На севере — да, — но не на том, где живете вы: на более совершенном севере...»⁵ Грин задумывал сюжет, в котором, судя по началу, повествователь — ученик рисовальщика — должен был уметь убеждать без излишней картинности.

Пошли рассветы и закаты на озерах. Сорокалетний человек внезапно ощутил детство, каким его никогда не знал, — беззаботность на сердце, доверие близкой души, бессознательное ожидание чуда по утрам. С азартом мальчишки вернулся он к своим детским страстям, к блужданьям в чаще, к лодке, удочкам.

В тиши озерного и лесного края после скудной, хлопотливой городской жизни душа прояснилась и успокоилась.

«Алые паруса» уже колыхались в море житейских превратностей. Произошло то отчуждение вещи, когда, еще не опубликованная, она уже оставила автора, и он ощущает пугающую опустошенность, сомневаясь в удаче и почти не веря в новый успех. Но неусыпно идет подспудная работа собирания новых впечатлений. Возникает попытка романа, явилось название — «Алголь — звезда двойная».

Раньше Грин задумывал, обдумывал и держал сюжеты в голове. Роман потребовал лаборатории — системы, планов, вариантов. Легенда об астрономическом уникуме, о странной звезде и ее вечном спутнике не реализовалась у Грина. Он оставил емкий образ «двойной звезды» для другого романа. Под этим именем будет выступать Друд, герой «Блистающего мира», загадочная движущаяся точка под куполом цирка и неба.

Осенью они вернулись домой, в серую дождливую мглу. Грина мучил фурункулез, он слег, наперекор унылой серости начал писать «Блистающий мир».

По словам Нины Николаевны, он тогда работал ровно, много, успешно. Писал больше, чем печатался. Дореволюционные журналы были закрыты, а издание новых в Петрограде только налаживалось. В ту пору затерялась у него «Ива». Он ценил рассказ, хотел восстановить текст, по не смог.

— Нет, не выходит, похоже, но не то, — сказал он жене о своей новой «Иве».

Самое трудное в творчестве — переключение, переход состояния в мысль. Ушло состояние, и не удавалось зафиксировать психологическое отчетливой мыслью.

Иногда говорил и так: «Пишу чепуху за медный грош; читать тебе не буду»⁶.

Как-то, в 1921 году, в журнале «Красный милиционер» появился рассказ «Гриф», озорной рассказ Грина про то, как лев сбежал из зоопарка, как испугался лопнувшего красного шарика в руках ребенка и как отступил перед мужеством молодой матери, спасавшей своего малыша. «Красный милиционер» подкармливал авторов пайком. В голодные годы это было немаловажно. Страницы журнала пестрели крупными именами. В тринадцатом номере журнала за 1920 год появилось давнее юношеское стихотворение Блока — «Жизнь — как море — она всегда исполнена бури». При редакции существовала литературная студия, журнал издавался на хорошей бумаге, иллюстрировался крупными художниками.

Грин прочел жене начало «Блистающего мира», и показалось ей «таинственным и чудесным, что эти красивые слова, это чудесное действие родилось здесь, рядом со мной, от этого человека, мне близкого, родного и любимого и неизвестного... Это было мое крещение в жены писателя»⁷.

Грин мучился сомнениями. Он писал о необъятном духе, неподвластном ни крупному злу, ни мелким практическим соображениям, хотел говорить о масштабном герое и его интеллекте, надеялся, что замысел будет отвечать грандиозности новой эпохи. Смог ли он это выразить?

Октябрьская революция принесла титаническое обновление человека. Грин по-своему запечатлел новое мироощущение и символику эпохи. Правда исключительного воплотилась в образе человека безмерной энергии — «в нем заложены гигантские силы... Он определяет и разрешает случаи, по его воле начинающие сверкать сказкой...».

Символическое действие отчасти вобрало признаки реальности, описанной Блоком во вступлении к поэме «Возмездие», времени, когда в воздухе носился запах гари, железа и крови — канун первой мировой войны. В России родилась тогда «мода» на авиацию. «Все мы помним ряд красивых воздушных петель, полетов вниз головой — падений и смертей талантливых и бездарных авиаторов»⁸.

Циркомания, наряду с авиационными состязаниями, стала второй повальной модой. Старое цирковое зрелище влекло толпу атмосферой нарочитого возбуждения, уродством, которое демонстрировалось наряду с красивой плотью.

Авиация и цирк вошли в замысел Грина. Цирк занимал его воображение тем же нарушением законов тяжести, что и авиация. Тут была почва для переноса отношений человека и пространства в фантастический план.

Чтобы крупно менять жизнь, «надо одной ногой стоять на земле, другой на небе», — замечает один из персонажей «Алых парусов». Герой «Блистающего мира» охарактеризован с той же требовательной щедростью: «Друд — крупная душа», «его влияние огромно, связи бесчисленны». Мир одного недюжинного человека должен стать миром многих — так думает Грин, когда говорит о бесчисленных связях Летающего человека — «одно, другое, третье, десятое имя открывают ему доверчивые двери и уши». Масштабность рождена характером замысла, герой — творец, а творить — значит вводить «свое в массу чужой души».

Сюжет подчинен идее движения — романтическому символу вечного непокоя и обновления. На этой основе построены многие сюжеты. Об одном я рассказывала вначале, это «Смерть Ромелинка», рассказ 1910 года, где герой и идея показаны в конфликте. На замкнутого эгоиста ополчилась океанская стихия, и борьба длилась до предсмертной минуты, когда просветленный Ромелинк, осознавший себя человеком для других, увидел и просветленную землю. То была одна из кризисных ситуаций, в которой личность до глубины обнажает свое «я». Время царизма убивало светлое в зародыше, время революции дало безграничную свободу творческим порывам человека.

Герой «Блистающего мира» исследует «анатомию и психологию движения в воздухе». На состязании авиаторов Друд поднимает крутой спиралью ввысь свое, похожее на лебедя, сооружение из четырех тысяч серебряных колокольчиков движением собственного тела.

В сфере научно-фантастического прогнозирования такой поворот был бы наивностью, в сфере романтической символики оказался уместным и убедительным.

Движение — символ целеустремленности и способ предельной мобилизации ресурсов человека на одухотворенном пути. Идея движения и его формы постоянно занимали фантазию Грина. Краткая запись в архиве: «Движение. Человек в беспрерывном движении»⁹.

За год до Октябрьской революции был напечатан рассказ «Огонь и вода» (другое название — «Невозможное, но случилось»). Леон Штрих отбывал ссылку на острове, ему сообщили, что дети погибли в огне пожара и жене осталось жить меньше суток. Не помня себя, он бросился к материку через чащу и горы, а потом по морской воде, как посуху, и подоспел к последнему вздоху жены, чтобы сойти с ума при виде забинтованного, недвижного тела. Кошмар насильственной разлуки сжег судьбу целой семьи. В этом рассказе есть точки касания с «Блистающим миром» и «Бегущей по волнам». Намек на «оппозицию диктатору области», за что пострадал Леон Штрих, разовьется в «Блистающем мире» в борьбу животворных идей Летающего человека с эксплуататорской сущностью «государственного пасьянса, имя которому Равновесие», а лихорадочный бег по затуманенному морю трансформируется в светлый символ путеводной мечты человека в образе героини морских легенд Фрэзи Грант.

Плывущий в небе, бегущие по волнам... Необычное — принцип изображения, зеркало внутренней жизни героя. Исключительное было органическим свойством поэтики Грина, мерой восприятия и отображения фактов. В давнем «Синем каскаде Теллури» герой предстал один на один с целым стихийным бедствием, но эгоцентрическое кружение вокруг своей исключительности обесценило подвиг.

«Сложный шифр» Двойной звезды читается по-другому. Писатель раскрывает шифр — это грандиозная поэзия окружающего и человечная «мысль, равная ей и ею рожденная». Мысль, «этот удар вихря».

Для избранной публики на состязании Клуба воздухоплавателей полет Друда и невиданное оснащение его колесницы остаются и смехотворной и пугающей загадкой. Четыре тысячи серебряных колокольчиков — один из атрибутов «Причудливого», каких много в романе. Не они играют роль двигательной энергии, их могло быть больше или меньше, поясняет Друд. Небывалая музыка — сигнальный звон движущейся, нарастающей духовной мощи, а весь полет выражает неодолимость обновленной жизни. Сначала рыцари косного издеваются над небывалым, потом хотят подрезать ему крылья.

В. Шкловский рассказывает о замыслах, пронизанных пафосом дерзания и человеколюбия у людей двадцатых годов: один большой художник в башне Новодевичьего пытался сделать летающий аппарат на одном вдохновении¹⁰. Аппарат должен был летать без мотора, и полет обещал быть доступным даже для людей с больным сердцем.

Такой была атмосфера. Она могла сказаться по-разному — в космизме «Кузницы», в «Аэлите» А. Толстого, в «Блистающем мире» Грина¹¹. Но было и общее. Революция принесла и укрепила веру в то, что невозможное — возможно, и дала новую почву романтической гиперболе. В названии гриновского романа, в глобальном образе героя олицетворено духовное и физическое раскрепощение человека, его мир, блистающий дерзостью и новизной красок. Фантазия писателя в этом сюжете исполнена глубокой мысли, драматизма, мощи, благородства; комплекс средств выражения, сущность и облик героя, композиция, словарь — все отвечает характеру небывалой идеи.

«Теперь, пока еще ново явление» свободной мысли, Грин исследует ее природу сквозь магический кристалл поэтического образа. Движение сюжета определяется свободными построениями фантазии героя.

Герой «Крысолова» вышел к свету в стойкой борьбе с темными силами разложения, преодолев барьер сбивчивых ощущений и представлений и разлом привычных связей. В «Крысолове» зазвучала тема, полифонически воплощенная в романе, — воспевание духовности человека, способного заступить дорогу злу.

Летающий человек «сознавал, что опасен», сознавал меру своей социальной ответственности. Духовное могущество больше, чем любой другой вид энергии, требует контроля и самоконтроля: «Без сомнения, путем некоторых крупных ходов я мог бы поработить всех, но цель эта для меня отвратительна».

К этой цели зовет Друда царственная племянница министра Дауговета. В необъяснимых полетах человека она увидела незаурядность и, поняв ее по-своему, ощутила в себе пробуждение какой-то ответной энергии. Но то были «гигантские расчеты» духовной слепоты на мировое господство. Без «власти, не знающей ни предела, ни колебаний», нет для тщеславной красавицы «внутреннего блаженства».

Подняв Руну в небо, Друд «сурово сказал ей: «Смотри! От этого ты уходишь!.. Ты могла бы рассматривать землю, как чашечку цветка, но вместо того хочешь быть упрямой гусеницей».

Та же «задача счастья» стоит перед человечеством, но сурово осмысливается как бы за «кругом текущего действия» в свете «доступных средств» и «недоступных».

Колоссальная духовная цель Летающего человека — будить «нематериальным усилием воли» бескорыстное самосознание властелина и творца в человеке. Ослепительная Руна оказалась гусеницей. В мишурном образе «инфернальности» открылся практицизм показной культуры сильных мира сего. Кажущийся антистандарт обернулся многозначительным стандартом, благодаря принадлежности Руны к «обществу, сильному связями и богатством».

Друд — образ высокой просветленности. Ни в одном из прежних героев Грина нет такого сочетания ясности, мощи, доброты и требовательности.

«Двойная звезда» — человек с чувством полета несет с собой «впечатления, не имеющие ни имени, ни мерила», — это его способность открывать истинную суть и масштабы прекрасного. «Стоит мне захотеть, — а я знаю тот путь, — и человечество пошло бы все разом в страну Цветущих лучей, отряхивая прошлое с ног своих без единого вздоха».

Стоит захотеть... В биографии Друда отсутствует «идеально прямая черта действительного события», но не в ущерб действию показаны размышления героя. В кажущейся «бесцельности» Друда сокрыта новая и важная цель автора. На этот раз событиями управляет не целеустремленное действие героя, а движение человеческой мысли, величайшей реальности мироздания. Действенность образа, по замыслу Грина, выражена в том впечатлении, которое он производит.

Связи Друда, о которых с ненавистью говорит Руководитель, зловеще отразивший глубокую пропасть безверия и бездуховности, указывают на множество людей, наделенных чувством нового. Бесчисленные Связи подразумеваются, они за пределами сюжета, но их органическая почва обнаружена — это жизнь каждого человека, отдельный и характерный гриновский «случай» в образе Тави Тум. Сама того не зная, скромная Тави побеждает блестящую Руну в споре двух принципов существования — безоглядного служения добру и расчетливого присвоения духовных ценностей. Руна — коллекционер. Она хотела бы присоединить живой гений к своему набору предметов искусства и роскоши.

Наиболее реалистический образ романа — Тави, девушка из бедного предместья Сан-Риоль, символична по-своему. Как и в «Алых парусах», линия героини указывает на близость героя к «густоте жизни». Тави вовремя и храбро сказала Друду «нужное слово» на летном поле: «Я знаю, что полетит» — и Друд в нужную минуту охранил жизнь Тави. Как и в «Алых парусах», линия героев глубже, чем просто лирическая, интимная линия, но у нее другой аспект.

Новая действительность родила глубокую мысль, отнюдь не иллюзорную в символическом романе. Непреходящую мысль об ответственности, «коммуникабельности» гения, если применить к роману современную характеристику.

Мобильный образ капитана Грэя, который «мысленно опережал ход событий» в жажде дать им нужный темп и направление, выразил упоение революционизирующим действием. Новизна изначально революционна, качественный рывок резко отличается от постепенного эволюционного хода событий. Всеобъемлющая новизна — такой была атмосфера послеоктябрьских дней, и писатель откликнулся на эту атмосферу «Алыми парусами». Грэй с предельной остротой воспринял новизну впечатлений и дополнил их стремительностью целенаправленного действия. Образ Двойной звезды, выражая величие одухотворенности, символизирует и почву и вершину деяния.

Двойная звезда... Двоякость выражена и портретно. Его «руки были малы», у него легкое, созданное для полета тело, но «светлый, как купол, лоб» полон «высокой тяжести» размышлений о жизни. Портрет героя видоизменился согласно задаче. Друд — «человек среднего роста... с естественной и простой манерой» — не обладает атлетизмом Грэя. Он лишь «прямой, как пламя свечи». Пламя поднятой свечи, как пламя прямой и ясной мысли, освещает большой круг видимого, поэтому «выход — вверху, единственный прямой выход Друда».

Взгляд на местность сверху не мешает, а помогает ориентироваться внизу. Мысль поднимается над землей, чтобы лучше видеть землю. Грин указывает место мысли впереди действия, ставит интеллект в ряд с деянием. Без осмысленной, сознательной тяги к прекрасному нет и осмысленной потребности идти в нужном направлении. Бездушная жажда яркости у ранних романтических героев как раз и определила короткую дистанцию их замкнутого движения в стороне от главных интересов человечества.

Крупная форма в романтизме обнимает не просто цепь случайностей, осложняющих сюжет. Обычно здесь наличествует тот сложный и драматический ход сюжета, когда за пределом очевидных событий стоят таинственные высшие силы — рок, провидение, влияющие на судьбы людей и характер земных событий. Так выглядят чудесные повороты и в судьбе Тави Тум. За ними неслышно стоит планетарный Друд, Но это не бог и не демон, а «Дитя-Гигант веселой природы», символ дерзания в образе человека, гигантски осознавшего свои полномочия. Мысленным взором Друд обнимает бесконечные толпы, материки, моря, пустыни. Герой Грина творит свое представление о мире в сознании собственного могущества.

Против творческого духа сплотились гипнотические звенья охранительной системы насильственного правопорядка — обольщение, ограничение, прямое истребление — тройственное согласие, своеобразная «антанта» в лице Руны, министра и Верховного идеолога. Друд отказывается от участия в их игре и характеризует такое «человечество» как «старую, истрепанную колоду». Равнодушный к бесчестным посулам, не подвластный ни мистике, ни стали, Летающий человек «смеясь перешел границу, раскинутую страшной охотой».

Характеризуя духовную сущность социалистической революции, Ленин писал, что «отныне никогда человеческий ум и гений не будут обращены в средства насилия, в средства эксплуатации»¹².

Грин в присущей ему манере, оставаясь романтиком и в подходе к действительности, и в манере письма, восславил величавую борьбу свободного человека с собственническими притязаниями на ум и гений.

«Гигантские расчеты» на порабощение честного и страстного интеллекта рухнули, попытки эксплуатации свободного духа сметены, Верховный руководитель зла «сломан». Мы видим перед собой всесильного героя, однако роман кончается его гибелью.

Друд лежит ничком на тротуаре, истекая кровью. Но самого его не сломили. У смерти Летающего человека — героическая основа и символический характер, он погиб как баррикадный боец. Его конец говорит о сознательной способности человека пожертвовать своими привилегиями ради выстраданного идеала.

До сих пор победительный герой Грина обуздывал обстоятельства. Такую и даже еще более безмерную власть мы находим и в Друде, но Летающий человек поставил идею служения людям выше жизни. Его символический образ олицетворяет протест против того миропорядка, который был свергнут революцией, в этой борьбе люди не щадили своей жизни.

Подлинное добро масштабно, как подлинное творчество, оно не частный филантропический акт, но факт героический и типичный для природы того человека, которого теперь воспевает. Грин. В этом первом, а потом и в позднем романе «Дорога никуда» гибель героя означает не гибель его дела, а трудность восхождения к цели. Чем крупнее натура, тем тернистее путь, но цель стоит борьбы.

Двойная звезда и отражает и опережает реальность. «...И что там, в том мире, где он плывет и дышит свободно? И нельзя ли туда сопутствовать, закрыв от страха глаза?» — так думает Друд «с улыбкой и грустью — безотчетной грустью горца» — о впечатлении, производимом на людей его личностью.

Драматургия конфликта в «Блистающем мире» показывает внутреннюю драматургию творчества Грина, Его требования романтика к герою становятся все глубже, серьезнее, строже, оценки человека во взаимодействии с миром — суровее. Проникновение в душу человека сочетается с желанием философски осмыслить его задачи и жизнь в целом.

В Феодосийском музее Грина выставлены бюст работы Владимира Ушакова и памятная медаль. Истолкование образа непривычное, а необычное поначалу побуждает протестовать. Двое из посетителей, математик Арташес Антонян и его друг, решили, что «это совсем не тот Грин, к которому мы приехали в гости... Он показался нам чрезмерно суровым, аскетичным, совсем не тем приподнятым романтиком и безудержным мечтателем, имя которого ассоциируется с «Алыми парусами», «Бегущей по волнам»... Хотелось поспорить с автором портрета, возразить ему, Но важно другое: работа запомнилась. И когда вскоре после этого мы оба, отдельно и независимо, еще раз перечитали Грина, мы читали как бы уже другого писателя. За романтическими феериями мы увидели сложный и трудный жизненный путь, мучительность творческого поиска. Мне кажется, — пишет математик скульптору, — что это Ваша работа помогла нам глубже понять человеческий образ А.С. Грина»¹³.

Искусство нашего современника помогло двум серьезным людям увидеть иного, серьезного Грина. Это непросто. Облегченность, отвлеченность и искаженность оценок Грина оказались въедливыми: «Феерии»... Слово толкуется не как стилевой прием, насыщенный символическим смыслом, а как обозначение чего-то расплывчатого и неопределенного.

В. Ушаков снял с образа привычный покров «романтической приподнятости» и «безудержности» мечтаний. Отвечая на это письмо и на другие, он сказал так:

«...меня всегда больше интересовала та глубинная жизненная основа, если хотите, тот фундамент, на котором Грин построил свою эстетическую систему, свою философию. Понимаю, что для большинства он, как теперь принято говорить, — «капитан романтиков». Мне он видится иначе».

И скульптор «попытался воссоздать облик не «капитана романтиков», а облик Александра Степановича Грина — человека сложной и трудной судьбы, большого писательского и личного мужества. Он был мыслителем в самом широком смысле этого слова. И в конце концов именно поэтому пришел к символичности, полагая, что символ емче, лаконичнее, вызывает больше ассоциаций у читателей.

В заключительных строках Грин характеризует свой роман как «скромное повествование о битвах и делах душевных». Так определяет он конструктивные признаки развернутого романтического повествования, основу которого составляет лирическое переживание героя. Оно показано в резких, контрастных ситуациях. Обобщенность фона и идеи писатель одухотворил трепетом страстей. Такова характерность его стиля. Он моделирует некую объективность мира, полную тайн и загадок, но символическое обобщение не исключает конкретности.

«Крупная душа» крупна и в лирическом. Блистающий мир мысли и огненный мир чувств составляют поэтическую стихию романа, где дышат трагическое и трогательное человека и прелесть обыденного сплетается со стихией великого. Живое наблюдение явилось трамплином фантастических претворений, неудержимой выдумки, поразительной даже для литераторов. Об этом писал Олеша, его восхитил и потряс «Блистающий мир»¹⁴.

Встретится читателю в «Бегущей по волнам» метафора — «таинственный и чудный олень вечной охоты» за Несбывшимся, символ вечного пути вперед, к идеалу, к совершенству. Это путь бесконечный, как сама жизнь.

«Прекрасная Неизвестность» в «Алых парусах», «Причудливое» в «Блистающем мире», «Несбывшееся» в «Бегущей по волнам» — в гриновской романтике это кодовые обозначения неуемной силы пытливого духа, неугомонного поиска, вечной жажды людей обновить мир...

Закончив свой первый роман, Грин пошел на Бассейную. Там на углу улицы — теперь Некрасова — и Греческого проспекта до сих пор стоит «Дом собственников», выстроенный еще до революции пайщиками — актерами, художниками, литераторами.

На самом верху жил вынужденный затворник, человек с больными ногами, Аркадий Григорьевич Горнфельд. Самый тонкий и прозорливый из дореволюционных критиков Грина. Скованность болезнью создала домоседа, затворничество породило образованнейшего книголюба. Горнфельд, смеясь, внушал окружающим, что ежедневное трехчасовое систематическое чтение хоть кого сделает образованным. В свое время статьи Горнфельда о Толстом, Тургеневе, о писателях-демократах принесли ему широкую популярность у читающей молодежи.

В статье о Грине, которая была написана для журнала «Русское богатство» в 1910 году и на которую я уже ссылалась, критик, заметив, что «гипертрофии в области ощущения соответствует гипертрофия в области выражения», метко определил оригинальность тогда еще начинавшего писателя.

В беседе Горнфельд предрек успех «Блистающему миру», сказал, что «Алыми парусами» и этим романом Грин вошел в большую литературу. Понимая, что путь не будет легким, критик звал писателя к совершенствованию стиля, к строгости с самим собой.

«Маниаки сильных ощущений», — охарактеризовав этой фразой публику цирка, Грин проложил водораздел между своими прежними персонажами и новым типом героя с его проникающей мыслью и преобразующим действием. Утверждающая образность оставалась символической, но служила пользе социалистического идеала. Убедительное подтверждение так понятой послереволюционной позиции писателя — проблематика «Блистающего мира».

Гринландия по-прежнему была волшебно преображенным сколком живого мира в тех же трех измерениях широты стремлений человека, глубины его чувств, высоты его нравственных принципов, но в новом наполнении и освещении.

Примечания

1. ЦГАЛИ, ф. 127, оп. 1, ед. хр. 69, л. 3.

2. ЦГАЛИ, ф. 127, оп. 1, ед. хр. 69, л. 9.

3. Там же, л. 10.

4. «Дон», 1969, № 3, с. 172.

5. ЦГАЛИ, ф. 127, оп. 1, ед. хр. 187.

6. ЦГАЛИ, ф. 127, оп. 3, ед. хр. 15, л. 72.

7. Там же, л. 97, 98.

8. А. Блок. Соч. в одном томе. М.—Л., Гослитиздат, 1946, с. 240.

9. ЦГАЛИ, ф. 127, оп. 1, ед. хр. 62, л. 12.

10. В. Шкловский. Жили-были. М., «Советский писатель», 1966, с. 496.

11. См. об этом подробнее: В. Ковский. Романтический мир Александра Грина. М., «Наука», 1969.

12. В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 35, с. 289.

13. «В мире книг», 1977, № 2, с. 80—81, 132.

14. Юрий Олеша. Повести и рассказы. М., «Художественная литература», 1965, с. 503.