Глава 2. Письмо Веры Павловны: «Положение Саши с литературой теперь трагично». Непонимание Грина — давняя ее печаль. Статья Калицкой о творчестве Грина: хорошо, что не была напечатана, получился бы донос

Относительно адвоката в Питере можно было спросить только Веру Павловну. При возникшем охлаждении Нине очень не хотелось писать ей.

Как-то, еще весной, Вера Павловна прислала письмо с поучениями да еще на просьбу о займе: Нина написала ей в отчаянии. «Письмо произвело на меня очень тяжелое впечатление, — писала тогда Вера Павловна. — Как-то Вы выбьетесь? И как помочь Вам? О небольшом долге нам не вспоминайте. <...> Если мне удастся выкроить некоторую сумму, то я Вам пришлю... Мне кажется, Нина Николаевна, что нельзя очень доверяться адвокатам. И, вообще, надо избегать судов. И врагов наживаете, и трата денег огромная. <...> Рада, что у Вас всё хорошо с Ал. Ст. Ваше письмо я положу в папку со всеми материалами об Ал. Ст., а на ней сделаю надпись: "В случае моей смерти прошу переслать Н.Н. или А.С. Грин".

Напишите, милая Нина Николаевна, о дальнейшем ходе дел. Мне так хотелось бы узнать, что стало легче.

Привет Ал. Ст. и матушке Вашей. Крепко Вас целую.

Любящая Вас В. Калицкая».¹

В письме Веры Павловны чувствовалось — хотя с Александром Степановичем отношения прерваны, однако, к Нине она не изменилась.

Перечитали его, подумали и решили, что другого выхода нет — Борис охотно бы сделал всё, о чем попросил бы его брат, но как?

Самое неприятное было в том, что надо просить по поводу суда, против которого Вера Павловна была так настроена. Но делать было нечего, и Нина села за письмо:

«Феодосия 3.VI.30 г. Дорогая Вера Павловна! Это письмо я пишу по просьбе Саши; он говорит, что у него не хватит спокойствия и убедительности, чтобы написать его как следует. Убедить надо Вас, что это письмо и просьба, заключенная в нем, никоим образом не должна Вас, Вера Павловна, ни к чему обязывать».

Далее Нина рассказывала суть дела с Вольфсоном и отношений с Крутиковым.

«И вот просьба: Вера Павловна, может быть, Вы и Ваши знакомые знаете адвоката, не забитого и приличного в пределах адвокатской честности... <...> Если у Вас есть такой знакомый, не передадите ли Вы ему наше заявление с тем, что он сам проведет его в коллегию и сам будет выступать. <...> Если не можете, то, пожалуйста, сразу известите, так как до срока подачи в Верховный суд осталось два с половиной месяца (срок годичный, как мы здесь узнали), и мы предполагаем, что наш поверенный <...> подозрительно всё оттягивает и путает, не объясняя нам ничего по существу дела. <...> В общем, трудно нам, мы устали, а бросить это дело никак нельзя. Не сердитесь на нас, Вера Павловна, если же Вам удастся исполнить нашу просьбу — будем чрезвычайно благодарны. <...>

Живем как? Минимально сыты и больше ни о чем не думаем, даже о будущем месяце или неделе. Всё, что есть, очень дорого. Это и у Вас одинаково».

Александр Степанович приписал:

«P.S. Пожалуйста, милая Вера, исполни нашу просьбу.

Твой А.С. Грин.

Будь здорова, не сердись! Все объяснения и документы по этому делу мы вышлем, как потребуются».²

Письмо отправили заказным, а на следующий день получили от Веры Павловны — ответ на предыдущее:

«28 мая 30 г. <...> Простите за долгое молчание. Причина его вот в чем: Вы так мучаетесь нуждой, что Вам не до платонических писем, и писать их в таком положении людям совестно. На днях я вышлю Вам 50 р., и это сознание дает мне возможность написать. Примите их, пожалуйста, просто: что могу, то и посылаю, простите, что такой пустяк. Я о Ваших денежных делах боюсь и думать. Положение Саши с литературой теперь трагично. <...>

Желаю Вам от всей души бодрости душевной и здоровья. И думаю: если Вам обоим дана вера, то дастся и всё остальное.

Я нигде не могу номер второй "Следопыта", нет его. Если у Вас он есть, пришлите мне его, пожалуйста. Я его верну Вам быстро. Мне хочется прочитать про Гуля.

Я с большим интересом прочла "Дорогу никуда" и "Огонь и вода".

"Дорога никуда" — прекрасная вещь. Я думаю, что это одна из лучших Сашиных книг. Читала я ее со смешанным чувством — фабула увлекала и торопила, но столько читалось между строк, так в этой вещи выявлен Ал. Ст., разные стороны его души, его прошлое, даже кое-что, что касается его прошлого со мной, что это тормозило чтение. С точки зрения постороннего читателя совершенно захватывающе: погоня Давенанта за семьей Футрозов и весь конец с момента, когда Давенанта хотят освободить из тюрьмы.

Хороша "Повесть, оконченная благодаря пуле", "Два обещания" и "Гнев отца". Вообще, талант А.С. всё развивается. <...>

Деньги я вышлю на Ваше имя, так как думаю, что А.С. может быть где-нибудь в поисках денег. <...> Дай Бог, чтобы Вам всем было легче жить. Привет Маме. Саше пишу отдельно.

Ваша В. Калицкая».³

— Ну, она совсем пересердилась, Саша. А тебе отдельно, наверное, мирится.

Александр Степанович взял письмо, предназначенное ему.

— Однако! — сказал он, пробежав глазами первые строки. — Почитай.

Нина взяла, посмотрела.

— Она пишет, что это только тебе.

— Вера знает, что мы одно.

«Милый Саша, — писала Вера Павловна, — это письмо именно тебе. Нине Николаевне пишу отдельно. Долго думала: зачем писать и логически не знаю, зачем. Так, по внутреннему голосу, который надо слушать. Еще и потому, что часто думала: почему ты не хочешь порвать со мной? Что за паутинка тянется от тебя ко мне? Я не понимаю, ее существование удивляет меня. <...> Я с годами поняла, что не должно и не нужно поддерживать кое-какие, а, главное, "ненастоящие" отношения. Пусть они будут как угодно малы, но пусть будут настоящими. <...>

Так вот, милый Саша, мы с тобой не муж и жена давно, мы просто знакомые. <...> Я теперь вижу и знаю тебя, а раньше не видела, а только чувствовала. Чувствовала иногда нежность, а чаще обиду и боль. Было у меня еще одно заблуждение: я думала, что ты искренне не понимаешь, что делаешь. Задумывалась: умен ты или не умен. А теперь знаю, что ты умен и психолог, и что ты всегда знал, что делал, делал сознательно. Ты меня однажды спросил: — Как ты могла столько спускать мне? Да вот потому, что думала, что "не ведает, что творит". Я это пишу тебе затем, чтобы объяснить, что, если я требовала, чтобы ты оставил меня в покое, то главным образом потому, что я "спускать" тебе решительно ничего не стану, нет у меня для этого сил да и смысла я в этом никакого не вижу. Если ты почему-либо хочешь сохранить дружбу со мной, то будь другом корректным; большего я не требую, а если я тебе просто не нужна, что естественно и понятно, то зачем, собственно, тянуть фальшивые отношения? Это только унижает обоих. Лично видеться с тобой я все-таки не могу, но тут причины другие, а насчет переписки — реши сам. Пойми, что я имею право требовать к себе элементарного уважения. Ведь в моем отношении к тебе нет решительно никакой заинтересованности. Но я слишком устала от жизни, слишком много, в частности и от тебя, вынесла горя, чтобы не иметь права, наконец, на спокойствие и уважение. Вражды у меня к тебе нет. Всего хорошего. Будь счастлив. В.»⁴

— Да что же это, Саша? Ведь она пишет так, словно ты ей сейчас нанес какое-то глубокое оскорбление.

— Пытаюсь понять и ничего не понимаю. Погоди, что она пишет тебе о «Дороге никуда»?

Александр Степанович взял книгу и стал перелистывать.

— Неужели это? Послушай: «Со скукой <...> Ван-Конет, лицемеря осторожно и кротко, начал играть роль любящего — одну из труднейших ролей, если сердце играющего не тронуто хотя бы симпатией». И раз я в ее глазах — Ван-Конет, тогда и это: «Так как мы расходимся, — продолжал Ван-Конет, ослепляемый жаждой мести и желавший кончить всё сразу, — я могу сделать остальные признания. Я вас никогда не любил. <...> Я рад, что развязался с вами так скоро». Ты поняла, Нинуша? Это в стиле Веры: больное самолюбие и истолкование в лоб.

— Как жаль, что мы отослали вчера письмо.

Через полгода Вера Павловна напишет Нине: «Когда я прочла "Дорогу никуда", многое мне было тяжело, например, непонятная для меня психологическая вещь: я поняла из этой книги, что Ал. Ст. желал порвать со мной, ждал этого, тяготился мною, а, между тем, когда я уходила, сколько было тяжелых и ненужных сцен. Эти сцены очень меня мучили, а оказалось — они были деланными».⁵

Трудно понять, почему Вера Павловна, человек добрый, мужественный, великодушный, могла быть мелочной и неблагодарной по отношению к Грину при его жизни, к его памяти — после смерти. Одно бесспорно: Вера Павловна не понимала главного в творчестве Грина — света, глубины, высокой человечности, поднимавших Грина-писателя над Грином-человеком. Зная, как нелегко живется Гринам («Положение Саши с литературой опять трагично»), зная, что, лучше не будет; получив отчаянные письма Нины о помощи, Вера Павловна уколола — не постеснялась уязвить Александра Степановича фразой: «Ведь в моем отношении к тебе нет решительно никакой заинтересованности».

Да, Калицким жилось лучше, чем многим в то время. Казимира Петровича выпустили, извинившись. Он занял прежнее место в Институте нефти, — место, хорошо оплачиваемое, с обильным по тем временам пайком.

В письме Нине Николаевне Вера Павловна — в какой-то мере наивно — тщится показать свою объективность по отношению к творчеству Александра Степановича, нахваливает «Дорогу никуда», говорит о развитии его таланта.

То ли жила в ее душе прочная женская обида за их несложившуюся жизнь — ведь с другой он счастлив, а она с другим — нет?

Через пять лет после смерти Грина Вера Павловна напишет о нем воспоминания, мелочные и злопамятные. Получив гневное письмо Нины Николаевны, которой она эти воспоминания отошлет, Вера Павловна растерянно ответит ей: «Удивило меня до боли то, как строго Вы меня осудили за "Воспоминания". Эта осуда заставила меня многое понять по-новому. Я уже раньше писала, что относилась к Вам, как к сестре. Это вытекало из такого понимания наших отношений: и Вы, и я несли одинаковый крест, прожив с А.С. Разница только в том, что я помогала А.С. встать на ноги, а Вы были идеальной женой для сложившегося писателя и всячески облегчали его кончину. (Иными словами — я сделала из А.С. писателя, а Вы пришли на готовенькое — Ю.П.).

Но из Вашего письма я поняла, что это неверно. Если на всю жизнь согрел Вас А.С., дав Вам такой большой запас счастья, что его хватит до смерти, то жизнь с ним уже не крест, а всё мое построение было на песке. <...> Огорчать Вас своими воспоминаниями я не хотела, даже и не подозревала, что это может случиться»⁶.

Переписка по этому поводу будет длиться около года. К сожалению, все письма Нины Николаевны за это время Вера Павловна не сохранит (а попросту — уничтожит, как обидные для себя) и об их содержании мы сможем судить лишь по ее ответам.

Где-то Нина Николаевна не выдержала и напомнила Вере Павловне о письме Грина по поводу «Дороги никуда».

«Я, поверьте, не враг А.С., — писала ей Вера Павловна. — Этого никогда не было, а теперь, когда он — одна душа без тела, этого уж и совсем не может быть. Когда-нибудь, при личном свидании, я объясню Вам, чем вызвано было мое злое письмо к А.С. Теперь же скажу только, что об этом письме я много и горько плакала, и только после того, как я два раза говорила о нем на исповеди, стало на душе немного тише».⁷

Выше, в начале письма, была приведена выдержка из статьи Веры Павловны, попавшей к Ермилову, перечеркивающей Грина как писателя и человека. Письмо о горьком раскаянии написано в том же, тридцать седьмом, году. Поразительная непоследовательность!

Прошло немало времени, и Грины получили телеграмму: «Была в суде подробности письмом Вера».⁸

Начало письма говорило о прощении и умиротворении: «Милые Нина Николаевна и Саша, только сегодня выяснила положение Вашего дела. Вчера я послала Вам телеграмму, зная, как Вы, вероятно, томитесь. Ведь с момента отсылки Вашего письма времени прошло немало. <...> Разыскав гражданскую канцелярию Ленинградского суда, я узнала только, увидела своими глазами, что два Ваших дела лежат в архивном шкафу. Когда же я стала расспрашивать, то мне сказали, что даже это было показано незаконно и что без нотариальной доверенности я никаких серьезных справок получить не могу. <...> Сегодня же ответ определенный. Дело было в кассационном суде, и суд подтвердил решение первого суда. <...>

Хорошо, что срок договора с Вольфсоном истек, и что Вы теперь свободны распоряжаться книгами. Я вспомнила первую Сашину книгу "Шапка-невидимка". Там были рассказы из революционного быта. Я уверена, что они подошли бы теперь.

От души желаю Вам поправить денежные дела. Могу понять, как Вы устали».⁹

— Молодец Вера! — сказал Грин. — По крайней мере, теперь мы знаем то, о чем умалчивает Крутиков. Ну, каналья, ну, друг!

— Здесь еще одно письмо только тебе, Саша.

Это была скорее записка: «Прости, что я не ответила быстро на твое коротенькое письмо о религии. Если бы не оно, я бы, вероятно, вообще не сумела написать тебе. У меня одно время пропало всякое доверие к тебе, самое минимальное. Но, когда я прочла твое письмо, я подумала, что ошиблась. Ведь только ханжи и лицемеры умеют писать легко и развязно о Боге. А ты написал очень хорошо. И опять блеснула та сторона твоей души, с которой не страшно. Но я не знала, что ответить, как написать. Потому так долго не писала».¹⁰

Александр Степанович был тронут. «Теперь и я смогу написать Вере», — и написал большое письмо, тоже — увы! — до нас не дошедшее.¹¹

Вера Павловна ответила обоим без промедлений:

«21 июня 1930 г. Милая Нина Николаевна и Саша, получила Ваши письма. Спасибо. Ты прав, милый Саша, что людей настоящих мало. И людей, и отношений настоящих до ужаса мало. Иногда поэтому жизнь кажется страшной. Бывают часы малодушия. Мне очень жаль, что в часы такого малодушия я написала тебе последнее письмо и расстроила Вас обоих. Впрочем, письмо было адресовано только тебе.

Милая Нина Николаевна, почему Вы подумали, что Вы в чем-то виноваты? Я и понять этого не могу. Но уверяю Вас, что это не так. Даже я придумать не могу, каким образом Вы можете быть виноваты в каких-то моих переживаниях. В искренности Вашего доброго отношения я никогда не сомневалась. Тому же, что у Саши такая хорошая жена, я могу только радоваться.

Письмо твое, милый Саша, мне доставило радость. Тон я чувствую безошибочно. И сразу поверила, что твое отношение ко мне подлинное. Этого мне и надо было. Значит, всё хорошо.

Мне очень неприятно, что мало надежд на дело с Вольфсоном, но что я могла поделать. А ложных надежд подавать нельзя. Пишите, как дела. Шлю обоим сердечный привет. Ваша В. Калицкая».¹²

Письмо это Грины получили уже в Москве, куда выехали двадцать третьего июня.

Примечания

1. Любящая Вас В. Калицкая». — РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 106.

2. ...как потребуются». — РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 4. Ед. хр. 46.

3. Ваша В. Калицкая». — РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 106.

4. Будь счастлив. В.» — Там же.

5. ...были деланными». — РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 200.

6. ...может случиться». — РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 2. Ед. хр. 44.

7. ...немного тише». — Там же.

8. ...подробности письмом Вера». — РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 106.

9. Могу понять, как Вы устали». — Там же.

10. ...долго не писала». — Там же.

11. ...до нас не дошедшее. — Имеется в виду письмо А. Грина В. Калицкой от 3 июня 1930 г. Ю. Первова не знала о том, что оно сохранилось. Ныне находится в фондах ФЛММГ (КП 4645/Д 1682). Впервые опубликовано в кн.: Крымский альбом 1998: Альманах. [Вып. 3]. Феодосия; М.: Издат. дом Коктебель, 1998. С. 242—243. См.: Я пишу вам всю правду. С. 104—105.

12. Ваша В. Калицкая». — РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 106.