Авиационная неделя

В апреле 1910 года в газетах появилось объявление, в котором Всероссийский авиационный комитет извещал население о том, что на Коломяжском ипподроме¹ с 25 апреля по 2 мая состоится «авиационная неделя». Еще сообщалось, что в состязании должны участвовать первоклассные авиаторы: Попов (Россия), Христианс (Бельгия), Эдмонд (Швейцария), баронесса де Ларош (Франция), Винцирс (Германия) и Моран (Франция). Внизу объявления мелким шрифтом стояло: «С.Петербургский авиационный комитет покорнейше просит почтенную публику, ввиду огромного стечения экипажей в дни полетов, приезжать на Коломяжский ипподром заблаговременно, чтобы не опоздать к началу состязаний».

Теперь мы так привыкли к полетам и к летчикам, что удивить или взволновать нас возможно только грандиозными перелетами или через всю Сибирь, или через Атлантический океан, или на Северный полюс. Чуть ли не каждый школьник знает, что такое «мертвая петля» или «бочка».² Мы много раз следили по газетам, как один за другим побивались рекорды высоты, и потому нам трудно представить себе ту степень восторга, какую испытывали петербуржцы в эту первую «авиационную неделю». Летное дело у нас только зарождалось, и все мы, за небольшим исключением, впервые видели монопланы и бипланы, реющие в воздухе. Удивительно вспомнить, как поразила тогда высота в 450 метров, набранная Мораном. В газетах писали, что ведь это — высота Эйфелевой башни. На подобную высоту могли подниматься только такие удальцы, как Моран и Попов, а Христиане, хотя и поднимался до 400 метров, однако, предпочитал зарабатывать призы на длительность полета, кружась над ипподромом на высоте 15—20 метров. Теперь подобные полеты вызывают улыбку, но тогда, в 1910 году, они вызывали слезы восторга. Это было сильное переживание — увидеть в первый раз, как «Блерио» или «Фарман»³ отделяются от земли и плавно поднимаются ввысь. Всех нас охватывало чувство радости и гордости за человека, собственными усилиями добившегося возможности летать, и восторг перед мужеством летчиков.

Когда авиатор начинал набирать высоту, публика аплодировала, махала платками, кричала... Общее чувство радостного возбуждения охватывало всех: военных и штатских, дам, чиновников, рабочих, студентов и уличных мальчишек, громоздившихся на заборах и деревьях. Толпа заливала не только ипподром и все поля вокруг него, но даже Каменноостровский проспект. Трамваи были невероятно переполнены, большинство зрителей валило на ипподром пешком, но ничего не портило радостного настроения.

В те годы от Новой Деревни⁴ к Озеркам, через Коломяги, вела веточка железной дороги, по которой курсировали небольшие дачные поезда. В «авиационную неделю» движение по этой дороге было сильно затруднено. С насыпи был хорошо виден ипподром, поэтому вся она вплотную была занята толпой. Как проехать поезду? Остановится поездишко, машинист дает свисток за свистком, никто не слушает: глаза устремлены кверху, руками машут, кричат. Машинист тоже кричит: «Господа! Честью прошу, сойдите! Надо ехать. Мы по графику!» Никто не обращает на него внимания. Наконец кондуктора начинают энергично расталкивать публику, требуя пропустить, и толпа неохотно уступает.

Ипподром был плохо приспособлен для разбега аэропланов, авиаторы ссорились между собой. Попов в течение недели поломал два «Райта»⁵, поломалась и «Антуанетт»⁶, на которой летал Винцирс. Моран попал в струю воздуха от биплана⁷ Эдмонда и упал, ранив несколько зрителей, де Ларош совсем не летала, но всё это принималось как неизбежное в новом, мало изученном деле и никому в вину не ставилось. Зато, когда в первый раз поднялся «летун» Попов и начал описывать круги над аэродромом, оркестр заиграл гимн, а когда публика пришла в восторг от всё увеличивающегося числа кругов, торжественно зазвучали военные фанфары.

Христианса и Эдмонда, не желавших рисковать и методически зарабатывающих свои призы на небольшой высоте, публика с мягкой усмешкой называла «извозчиками». Про Морана с одобрением рассказывали, что он ученик Блерио, который называл его «осужденным на смерть» за беззаветную смелость. Когда Попов разбил свой аппарат, то открыли подписку на сооружение для него новой машины, и в первые несколько минут подписки собрали 1305 рублей.

В дни полетов я не узнавала некоторых из своих знакомых. Мой начальник, заведующий лабораторией Б.Г. Карпов, проводивший всю свою жизнь между лабораторией и своей квартирой, находившейся в соседнем доме, человек характера созерцательного и малоподвижного, совершенно изменился во время «авиационной недели». Кончал работу не в десять часов вечера, как обычно, а в четыре и отправлялся пешком с Васильевского острова через всю Петербургскую и Каменноостровский — на ипподром. Этот немалый путь он проделывал в течение недели чуть ли не каждый день.

Писательница О. Миртов (Ольга Котылева), побывавшая на полетах со своим мужем, посмеиваясь, говорила: «Не отпирайся, я видела, когда Моран поднялся ввысь, ты чуть не заплакал». И написала рассказ, в котором изобразила упоение летчика при высоком подъеме.

Я была на ипподроме два раза. В первый раз с подругой и ее ученицей, девушкой лет пятнадцати-шестнадцати. Билетов для входа на ипподром мы, конечно, не достали, но сговорились с дожидавшимся своего седока извозчиком за небольшую плату стоять на сиденье его пролетки. Отсюда, через забор, видна была часть ипподрома. Видеть аэроплан только в воздухе казалось мало, хотелось уловить момент его отделения от земли. В этот день, помимо аэропланов, должен был еще подняться воздушный шар, а с него спрыгнуть парашютист. Наша молоденькая спутница очень волновалась во время полета аэропланов, смеялась от возбуждения, аплодировала, но наибольшую радость ей доставил парашютист. Когда продолговатый мягкий комок отделился от корзины шара, стремительно ринулся вниз и, распустившись через несколько тягостных секунд в огромный зонтик, стал плавно спускаться, наша спутница запрыгала на месте и закричала: «Вот это герой, это — настоящий герой!»

Полеты казались мне таким грандиозным и захватывающим зрелищем, что захотелось всех уговорить посмотреть их. Отец отказался, но тетушка Елизавета Егоровна, к моему удивлению, очень скоро согласилась. Тетушка была особа очень полная и малоподвижная, к тому же она панически боялась толпы. Но, вероятно, общие толки о полетах, газетные сообщения и мое возбуждение расшевелили ее. Я заехала за ней... Толпа вокруг ипподрома была огромная, назад пришлось идти пешком до конечной остановки трамвая в Новой Деревне, но тетушка выдержала все эти неприятности безропотно и даже благодарила меня за то, что я вытащила ее на полеты.

Совсем иначе воспринял их Александр Степанович. Всю неделю авиации он был мрачен и много пропадал из дому. Когда я с восхищением заговорила о полетах, он сердито ответил, что все эти восторги нелепы: летательные аппараты тяжеловесны и безобразны, а летчики — те же шоферы. Я возразила, что авиатор должен быть отважным, а мужества нельзя не ценить. Грин ответил, что и шофер, развивая большую скорость в людном городе, тоже немало рискует. Потом он написал рассказ «Состязание в Лиссе».⁸ В этом рассказе человек, одаренный сверхъестественной способностью летать без всяких приспособлений, вступает в состязание с авиатором, появляется перед ним в воздухе, мешает ему и приводит в состояние паники и растерянности. Авиатор гибнет.

Прослушав этот рассказ, я сказала, что полет человека без аппарата ничем не доказывается, ничем не объясняется, а потому ему не веришь. Александр Степанович вообще не выносил замечаний, а тут был особенно не в духе и резко ответил: «Я хочу, чтобы мой герой летал так, как мы все летали в детстве во сне, и он будет летать!»

Между тем, Грин прекрасно понимал, что и фантастические рассказы обязаны иметь свою, пусть условную, но неотразимую убедительность. Это видно из слов Аммона Кута (герой рассказа «Искатель приключений»⁹), когда он описывает виденную им на выставке картину: «Меня пленила небольшая картина Алара¹⁰ «Дракон, занозивший лапу». Заноза, и усилия, которые делает дракон, валяясь на спине, как собака, чтобы удалить из раненого места кусок щепки, — действуют убедительно. Невозможно, смотря на эту картину из быта драконов, сомневаться в их существовании».

Однако, этой убедительности в «Состязании в Лиссе» не было. Тема не была еще выношена. Но она очень занимала Александра Степановича, и он через 13 лет блестяще овладел ею. Ведь те страницы, в начале «Блистающего мира»¹¹, где герой романа Друд приводит в ужас весь цирк, поднявшись без всяких приспособлений в воздух, действительно убеждает, что такой полет возможен. Они настолько приводят в восторг и заставляют волноваться, что становится почти ненужным объяснение, которое дает Друд директору цирка на вопрос, как это он умудряется летать без аппарата: «Об этом я знаю не больше вашего; вероятно, не больше того, что знают некоторые сочинители о своих сюжетах и темах: они являются. Так это является у меня».

Примечания

1. ...на Коломяжском ипподроме... — Ипподром располагался на территории финской деревни Коломяги. Ныне — Приморский район Петербурга.

2. ...«мертвая петля» или «бочка». — В авиации: фигуры высшего пилотажа.

3. ...«Блерио» или «Фарман»... — Типы самолетов, создателями которых были французские авиаконструкторы и летчики Л. Блерио и А. Фарман.

4. ...от Новой Деревни... — Новая Деревня была основана в сер. XVIII в. для поселения крепостных крестьян, которые разбивали парк и строили декоративные сооружения на Каменном острове. Ныне — район Петербурга, расположенный на правом берегу Большой Невки.

5. ...два «Райта»... — Тип самолета, изобретенный братьями У. и О. Райт.

6. ...«Антуанетт»... — Название самолетов и авиационных двигателей, созданных одним из французских пионеров авиации П. Левавассёром.

7. ...от биплана... — Самолет с двумя крыльями, расположенными одно над другим по обе стороны фюзеляжа.

8. ...рассказ «Состязание в Лиссе». — Впервые опубл.: Красный милиционер, 1921, 2/3. С. 27—30.

9. ...герой рассказа «Искатель приключений»... — Впервые опубл.: Современный мир, 1915, № 1. С. 1—26.

10. ...картина Алара... — Вероятно, вымышленный персонаж А. Грина.

11. ...вначале «Блистающего мира»... — Впервые роман опубл.: Красная нива, 1923, № 20—30.