Свадьба

По фальшивому паспорту Грин прожил в Петербурге до конца июля 1910 года. Летом этого года отец дал мне денег на поездку в Кисловодск полечить сердце. Я пробыла там недель пять. С Александром Степановичем мы деятельно переписывались. Его последнее письмо я получила дня за два до отъезда, когда у меня был уже взят железнодорожный билет.

Вернувшись в Петербург и подъехав к дому, в котором жила, я оставила вещи на пролетке и пошла за дворником. Обычно приветливый и разговорчивый, парень взглянул на меня исподлобья, молча пошел за вещами и молча втащил их наверх. Кухарка, открывшая дверь, тотчас метнулась к хозяйке. Я подошла к двери комнаты Александра Степановича, она оказалась запертой, на стук никто не ответил. Вышла хозяйка меблированных комнат и объяснила мне, что три дня назад он был арестован. Грин, как это часто случалось, дня два пропадал из дому. Агенты охранного отделения посадили дворников в засаду, а сами дежурили на дворе. Когда Грин вошел на лестницу, дворники схватили его. Вместе с агентами охранки поднялись наверх. Сделали обыск, но ничего незаконного не нашли. Агенты объявили ему, что он арестован. Грин попросил разрешения послать за водкой. Разрешили, потом неведомо куда увезли.

Рассказ этот ошеломил меня. Теперь, много лет спустя, трудно понять оптимистическое легкомыслие, которое владело в одинаковой мере и Грином, и мной в те четыре года, которые он прожил по чужому паспорту. Паспорт был подлинный, не фальшивый, но ведь его бывший владелец умер, и то, что Александр Степанович — не Мальгинов, всегда могло раскрыться. Тем не менее, у нас за все эти четыре года не было ни одного разговора насчет его возможного ареста и новой ссылки. Мы никогда ни о чем не уславливались, никогда не обсуждали, что каждый из нас должен сделать в случае катастрофы. Думаю, что тут имело значение не только наше легкомыслие, но и то глубокое доверие, которое мы бессознательно питали друг к другу. Я не сомневалась, что он на мне женится, а он — что я пойду за ним в ссылку. Катастрофа произошла совершенно неожиданно.

Хозяйка меблированных комнат сказала, что и обо мне спрашивали, что, мол, и за мной придут. На какое-то время я поддалась панике. Уничтожила все письма, среди которых было много писем отца и Александра Степановича. Потом об этом горько жалела. Успокоившись, я стала думать о том, как разыскать Грина. В «Красном кресте» я имела дело только с арестованными, места заключения которых были уже известны их родственникам или знакомым. Мне не приходилось их разыскивать. Как это делается, я не знала. С кем посоветоваться?

Я поехала к Ольге Эммануиловне Котылевой, писательнице, печатавшейся под псевдонимом О. Миртов. Это была красивая, умная женщина, социал-демократка, побывавшая за свои убеждения в ссылке. Помимо маленьких рассказов она написала два больших романа: «Мертвая зыбь» — до революции и «Помещики» — после революции. Раньше, чем познакомить меня с Ольгой Эммануиловной, Грин заинтересовал меня рассказами о ней. По матери она была внучкой Петра Лаврова. Грин рассказал мне, что она была очень несчастна в первом браке, от которого у нее было трое сыновей. Когда я познакомилась с Ольгой Эммануиловной, она была замужем за И.М. Розенфельдом; в их доме я всегда бывала с большим интересом и видела от обоих супругов много тепла. Оба они, и жена, и муж, отнеслись ко мне мягко и доброжелательно. Меня обласкали и утешили. А Ольга Эммануиловна посоветовала: «Наймите извозчика, оденьтесь получше и поезжайте в охранное отделение. У ворот подайте свою визитную карточку и попросите, чтобы вас принял дежурный офицер. Не беда, если приедете в неприемный день, дежурный офицер там всегда есть».

На другой день я так и сделала. Дежурный у ворот взял мою карточку, исчез с ней, потом вернулся и велел идти за собой. Вошли во двор, спустились в подвал, прошли через ряд совсем темных помещений, потом вышли на широкую светлую лестницу и поднялись во второй этаж. Из приемной, через дверь, которой я не заметила сначала, так хорошо она была замаскирована, вошли в комнату дежурного офицера. Офицер сказал, что Мальгинов сразу открылся, объяснил, что бежал из ссылки, и подал прошение о разрешении венчаться со мной, В.П. Абрамовой. Находится же он в Доме предварительного заключения.¹

Назад, на Васильевский остров, я шла пешком. Всё во мне ликовало и торжествовало. Я думала с восторгом: «Что теперь сможет сказать отец? Что Александр Степанович обманщик? И никогда на мне не женится? Пришлось ли мне хоть заикнуться о венчании, когда оно стало возможным? Ведь меня с ним в это время не было».

На другой день я сделала Грину передачу, и, таким образом, он понял, что я вернулась и нашла его.

Отец в то время был на курорте. Его фактическая жена, Екатерина Ивановна К., нашла ему новую квартиру на Спасской улице² и перевезла туда вещи. Когда я вернулась, мне следовало устраивать квартиру, следить за обойщиком и монтером, разбирать книги, посуду и белье. Поэтому все вечера я проводила на квартире отца. Сюда же однажды приехала и Екатерина Ивановна. Она была вдова, жила постоянно за городом, снимая небольшие отдельные домики. Держала птиц, собачонок, всегда оригинально, по-особенному, одевалась и имела строго ограниченный круг знакомых. Мы с тетушкой ее побаивались. Она была умна, зла на язык и имела на отца большое влияние. Поэтому, отправляясь к ней с визитами на Новый год или в день ее именин, мы с опаской ждали: что-то скажет она о нас отцу?

Но в августе 1910 года Екатерина Ивановна пришла на квартиру отца, где я занималась уборкой, совсем с другим лицом, чем обычно: приветливая, участливая. Сказала первая: «Я знаю из газет, что Грин арестован. Как вы себя чувствуете, как его дела?»

Я рассказала, что Александр Степанович — в предварилке, положение его можно считать выясненным, так как он открыл свое имя, что его, разумеется, опять сошлют, и что он подал прошение о венчании со мной.

Вероятно, Екатерина Ивановна написала о нас отцу. Вскоре он вернулся в Петербург. Первый заговорил о Грине, первый предложил брать у него денег, сколько понадобится.

Деньги были чрезвычайно нужны, и я брала их у отца много. Александра Степановича перевели из Дома предварительного заключения в Арестный дом при Спасской части. Здесь режим был легкий. Позволялось доставлять заключенным обед из ресторана. Это я наладила. Когда выяснилось, что Грин приговорен к ссылке в Архангельскую губернию, понадобилось купить ему меховое полупальто, меховую шапку, шерстяные носки и так далее. Готовились к венчанию, а у Александра Степановича, кроме плохонькой пиджачной тройки, ничего не было. В Арестный дом пришел портной и снял с Грина мерку.

Между тем, с венчанием дело не двигалось. Происходило что-то в то время для меня непонятное. Никто прямо не отказывал, все обещали дать разрешение на венчание, но один пересылал к другому, жандармское управление отвечало, что дело застряло в градоначальстве, а в градоначальстве говорили, что тормозит охранка, охранка же ссылалась на жандармское управление. Приемные дни во всех этих учреждениях были разные, так что каждый день (считая, что надо было ходить и на свидание в Спасскую часть) приходилось где-нибудь дежурить, а очереди везде были большие. Хорошо, что работать в лаборатории можно было во всякое время, так что этой работы я не теряла. Но я очень уставала, а, кроме того, приходила ли я к отцу или являлась на свидание к Александру Степановичу, — тут и там меня ждали вопросы: «Ну, что, разрешили венчаться?» И было тягостно отвечать, что от моих хлопот нет никаких результатов. Я стала даже прихварывать. Если бы не отец, я бросила бы всю эту бесполезную возню и поехала бы в ссылку, не венчаясь. Там, на месте, не могло быть к венчанию никаких препятствий, ведь Александр Степанович был холост, а я — незамужняя, документы — в порядке. Но я понимала, что для отца совершенно необходимо, чтобы я уехала из Петербурга с законным мужем, а не бежала бы с никому неизвестным ссыльным. Понимала это по тому пристальному расспрашиванию, от которого, несмотря на свою гордость, не мог удержаться отец.

После одного из моих свиданий с Александром Степановичем смотритель Арестного дома пригласил меня к себе в служебный кабинет и сказал: «Вашего жениха, барышня, скоро вышлют, как это вы не можете добиться венчания? Я бы на вашем месте уже давно добился бы». Эти слова задели меня, и я с жаром рассказала, как я делаю всё, что возможно, но ничего не выходит. Смотритель внимательно выслушал меня, подумал и сказал: «А вы вот что сделайте. Пойдите к полковнику X., он служит в градоначальстве и состоит ктитором³ церкви градоначальства. Он любитель церковного пения, а певчие — те все больше барышни из адресного стола. (Адресный стол помещался тогда в доме при Спасской части. — В.К.) Полковник часто у нас бывает, меня хорошо знает, от моего имени и пойдите». Смотритель дал мне адрес полковника, где-то на Песках⁴, и я пошла. Известие о том, что Грин назначен к высылке в скором времени, подстегнуло меня. Я не задумалась о том, почему этот чужой человек из враждебного мне лагеря должен помогать мне, я добивалась только цели: обвенчаться с Александром Степановичем и тем успокоить отца.

Полковник X., когда я вошла к нему, официально спросил: «Чем могу служить?» — «Пожалуйста, выдайте меня замуж». — «Что-о-о? Садитесь и расскажите».

Я рассказала, что вот уже больше двух месяцев бесплодно добиваюсь разрешения на венчание. Объяснила, почему венчаться в Петербурге для меня так важно. Полковник ответил: «Хорошо, приходите ко мне в градоначальство послезавтра, не в приемные часы, а попозже. С Адмиралтейского⁵ будет заперто, так вы идите с Гороховой и скажите, что я назначил вам прийти, вас пропустят».

Когда я пришла в назначенное время, полковник сказал: «Ну и нагорело же мне от градоначальника за вас!» — «Не разрешил?!» — «Венчаться-то разрешил, да я просил, чтобы вам позволили устроить в зале, соседнем с церковью, поздравление с шампанским, а градоначальник закричал: «Это еще что? Чтобы они тут еще кабак устроили!»

Я поблагодарила этого доброго человека за помощь и объяснила, что не могу позвать своих родных на свадьбу с арестантом, и что поэтому зал для поздравлений не нужен. Полковник сказал мне, чтобы я пошла к священнику церкви градоначальства и сговорилась бы с ним о венчании, а после свадьбы он даст мне письмо своему знакомому вице-губернатору Архангельской губернии.

Священник назначил венчанье дней через восемь-десять, в воскресенье, после обедни. Наконец-то я могла сказать и отцу, и Александру Степановичу, что венчанье разрешено!

Когда я опять пришла в Арестный дом и поблагодарила смотрителя за совет, оказавшийся таким плодотворным, он ответил: «А знаете, почему полковник принял в вас участие? Потому, что несколько лет назад его дочь сбежала за границу с политическим эмигрантом». Один несчастный отец пожалел другого.

Для девушек моего поколения свадебный ритуал был крупным жизненным событием. К нему следовало приготовиться. Я сшила себе хоть и скромное, но белое платье, а в день венчанья пригласила на дом парикмахера причесать меня и прикрепить фату с флёрдоранжем.⁶ Заранее заказала две кареты: одна приехала за мной, другая — в Арестный дом, за Александром Степановичем. Со мной ехала тетушка и один из шаферов.⁷ Грина привезли под слабым конвоем; с ним в карете ехал помощник начальника арестного дома, а на козлах — городовой. В церковь пришел еще шафер и две сестры Александра Степановича: Наталья Степановна и младшая сестра — Екатерина Степановна, приезжавшая тогда погостить к старшей. Однако, несмотря на малое количество званых, церковь была наполовину заполнена незнакомыми штатскими; они же стояли по обеим сторонам лестницы, ведущей во второй этаж, в церковь.

Неловко было проходить мимо этих, в упор смотревших на нас, людей. Также пристально рассматривали нас и барышни-певчие, стоявшие на клиросе.⁸ А мы, на беду, шагу ступить не умели, всё делали невпопад или по подсказке. У нас не было атласного полотенца, которое стелется под ноги венчающимся. Кто-то, сердобольный, принес вместо него обычное. Требовалось иметь четырех шаферов, так как трудно во всё время венчания держать тяжелые венцы, а у нас было только два шафера, кто-то из агентов сменил усталых шаферов. У меня от волнения лопнула нижняя губа, и я очень конфузилась от того, что на ней то и дело выступала капелька крови... Наконец, обряд кончился. Повели расписываться и что-то объяснили насчет паспортов, торопили с получением новых. Затем Александру Степановичу следовало вести меня вниз под руку, а мы пошли порознь, да еще Александр Степанович громко сказал: «Ну вот, ты теперь моя законная жена, и я могу, если ты убежишь, вернуть тебя по этапу». Сели каждый в свою карету и поехали в разные стороны.

Тетушка сразу отправилась к отцу, а я к себе в комнату. Я знала: теперь, когда дело дошло до благополучного конца, отец опять замолчит. И потому не следует ничем подчеркивать состоявшейся свадьбы. Дома я надела простую блузку и поехала обедать к отцу в те часы, как это было принято. Отец, конечно, знал уже от тетушки, что венчанье состоялось. И, как я и ожидала, ни о чем не спросил меня и не поздравил. Так больше никогда об Александре Степановиче разговора и не было. Но материальной помощи отец нас не лишал.

Еще до венчания отец спросил меня, не останусь ли я с ним в Петербурге, когда Грина вышлют, но я ответила, что невозможно отпустить его в ссылку одного вообще, а если состоится венчанье — особенно. Я обещала отцу приезжать к нему из ссылки два раза в год.

Через несколько дней после венчанья Грина перевели в пересыльную тюрьму. Был назначен день высылки. Я еще раз пошла к полковнику X. Благодарила его за услугу, которую он нам оказал. Полковник дал мне письмо к вице-губернатору Архангельской губернии и сказал, чтобы я написала ему, полковнику X., о том, куда вышлет нас губернатор.

Перед высылкой следовало пойти на свидание к Александру Степановичу, чтобы узнать, что ему надо на дорогу. На это свидание пошел со мной, чтобы проститься с Грином, Алексей Павлович Чапыгин. Начальник пересыльной тюрьмы, бывший чрезвычайно любезным с посетителями Дома предварительного заключения, где он был помощником начальника тюрьмы в 1906 году, теперь не отвечал спрашивавшим, а обрывал их, не говорил, но рычал. Слышно было, как он в коридоре орал на надзирателей. Мне он свидание разрешил, но Алексею Павловичу отказал. Досадно было, что Чапыгину пришлось проделать напрасно неблизкий путь до пересыльной тюрьмы.

На свидании Грин сказал мне, чтобы я пошла к С.А. Венгерову в Литературный фонд и подала прошение о пособии по случаю высылки. Я сказала, что в этом нет надобности, так как отец дает денег, сколько надо, но Александру Степановичу хотелось иметь свои деньги, и он настаивал, чтобы я пошла. Я так и сделала.

Приняв от меня заявление, Венгеров вышел в соседнюю комнату и стал с кем-то говорить по телефону. Спрашивал, давать ли пособие Грину, объясняя, что за пособием пришла жена. Выслушал какой-то ответ и сказал: «Но эта утверждает, что они обвенчались, и что она едет с ним в ссылку». Венгеров вышел ко мне и сказал, что мне выдадут двадцать пять рублей. Слышанный разговор меня обидел. Весь его тон был недоброжелательный по отношению к Александру Степановичу. А потом — что за слова: «Эта утверждает». Разве могли быть у Грина другие жены? Я так верила тогда, что он меня любит, что ни слова не сказала ему об этом разговоре.

Как-то Н.Я. Быховский рассказал мне о другом эпизоде, связанном с Венгеровым. На каком-то литературном вечере Венгеров подошел к Науму Яковлевичу и спросил, указывая на Грина: «Вы, кажется, хорошо знакомы с Грином? Он подал заявление о своем желании вступить в члены Литературного фонда. Но, говорят, что он беглый каторжник, что он убил свою первую жену, а потом — английского капитана, у которого украл чемодан с рукописями, теперь он их переводит и выдает за свои произведения. Мы в большом затруднении — можно ли принять его в Литературный фонд». Быховский уверил его, что Грин сидел в тюрьме только по политическому делу, ни одного иностранного языка не знает и пишет свои рассказы самостоятельно. После этого Александр Степанович был принят в Литературный фонд.

Этот горький анекдот нашел свое место в повести Грина «Приключения Гинча». Эта повесть начинается словами: «Я должен оговориться. У меня не было никакой охоты заводить новые, случайные знакомства, после того, как один из подобранных мною на улице санкюлотов⁹ сделался беллетристом, открыл мне свои благодарные объятия, а затем сообщил по секрету некоторым нашим общим знакомым, что я убил английского капитана (не помню, с какого корабля) и украл у него чемодан с рукописями. Никто не мог бы поверить этому. Он сам не верил себе, но в один несчастный для меня день ему пришла в голову мысль придать этой истории некоторое правдоподобие, убедив слушателей, что между Галичем и Костромой я зарезал почтенного старика, воспользовавшись только двугривенным, а в заключение бежал с каторги».

Разница между этим грустным рассказом и версией, которую мне передал Быховский, только в том, что автор «Приключений Гинча» говорит об убитом старике, а в Литературном фонде говорилось об убитой несуществовавшей первой жене.

В первых числах ноября 1910 года¹⁰ Александра Степановича выслали в арестантском вагоне в Архангельск. С тем же поездом, в классном вагоне, выехала и я.

Примечания

1. ...в Доме предварительного заключения. — Дом находился на ул. Шпалерная.

2. ...на Спасской улице... — Вероятно, имеется в виду Спасский переулок.

3. ...состоит ктитором... — Ктитор — церковный староста у христиан.

4. ...на Песках... — Пески — район Петербурга.

5. С Адмиралтейского... — Имеется в виду Адмиралтейский пр-т.

6. ...с флёрдоранжем. — Флёрдоранж — белые цветки померанцевого дерева, а также искусственные цветы того же вида и цвета.

7. ...один из шаферов. — Шафер — лицо, состоящее при женихе или невесте и держащее у него (у нее) венец в церковном свадебном обряде.

8. ...на клиросе. — Клирос — возвышение по обеим сторонам алтаря, место в православной церкви для певчих (хора) во время богослужения.

9. ...санкюлотов... — Санкюлоты — презрительная кличка, данная французскими аристократами городской бедноте.

10. В первых числах ноября 1910 года... — А. Грин отправляется в архангельскую ссылку 31 октября 1910 г.