Первые 26 лет жизни Александра Грина

Степан Евсеевич, отец Александра, был родом из богатой помещичьей семьи Гриневских, имение которых находилось в Дисненском уезде Виленской губернии.¹ Но богатством родителей Степан Евсеевич пользовался недолго. Девятнадцати лет, гимназистом последнего класса, он участвовал в польском восстании² и был взят полицией с оружием в руках. Его сослали в Томскую губернию.³ Вскоре Степану Гриневскому разрешили переселиться в Вятскую губернию.⁴ Он был очень беден, а потому огромный путь из Томской губернии в Вятскую проделал пешком. Сначала жил, торгуя пирожками, потом поступил куда-то служить.⁵ Где именно жил Степан Евсеевич в первые годы своего пребывания в Вятской губернии, Грин не помнил, но знал, что он, Александр, родился в городе Котельнич.⁶ «Когда мне было два года, — рассказывал он, — мои родители перевелись в Вятку.⁷ С этим переездом связано мое первое воспоминание: я впервые увидел и навсегда запомнил ночное звездное небо».

В Вятке Степан Евсеевич был сначала помощником смотрителя богоугодных заведений Вятского земства. Потом, изучив счетоводство, сделался там же счетоводом, а позднее — бухгалтером. В этой должности Степан Евсеевич прослужил до своей смерти. Долгое время он получал за свою службу 60 рублей в месяц, за десять лет до смерти стал получать 100 рублей и только под конец жизни дослужился до 110 рублей.

В 1872 году Степан Евсеевич женился на Анне Степановне Лепковой. Она была дочерью обрусевшего шведа и русской; предки ее отца были за что-то сосланы в Вятку.⁸ Это была смуглая брюнетка, впечатлительная и нервная. Жилось ей замужем тяжело. Степан Евсеевич пьянствовал, а потому его семья постоянно нуждалась.⁹ Во хмелю он был тяжел и даже при детях оскорблял жену. В «Приключениях Гинча»¹⁰ Грин от лица террориста Марвина рассказывает о себе: «Видишь ли, я рано соскучился. Моя скука имеет, если хочешь, историческое оправдание. Мой дед бил моего отца, отец бил мать, мать била меня, я вырос на колотушках и порке, среди ржавых ломберных столов, пьяных гостей, пеленок и гречневой каши. Это фантасмагория, от которой знобит».

«В раннем детстве мать меня очень любила, — вспоминает Александр Степанович, — но потом, когда я подрос, а она заболела чахоткой, очень раздражалась на меня и нередко бивала».

Ей, больной и измученной бедностью и заботами о детях, было не под силу воспитывать умного, но строптивого и шаловливого мальчика. Отец тоже не сумел внушить к себе уважения и взять в руки старшего сына.

Степан Евсеевич, несмотря на пристрастие к картам и пьянству, был чадолюбив. В первый год брака у Гриневских не было детей, и они поспешили взять приемыша. Удочерили девочку, подкинутую на паперть, Наташу.¹¹ Но вскоре у них родился сын, рано умерший.¹² А затем, 23 (11) августа 1880 года, появился на свет Александр Степанович. За ним последовали: Антонина, Екатерина, Борис. Частые дети, нужда и несчастная семейная жизнь сломили здоровье Анны Степановны. Она заболела чахоткой и умерла в 1895 году, когда старшему сыну Саше было 14 лет.

Пяти лет Саша научился читать. «Учился я, — вспоминал Александр Степанович, — по «Робинзону Крузо«.¹³ Позднее отец принялся его учить арифметике.

Девяти лет Саша поступил в приготовительный класс реального училища. Неизменно приносил в дневнике тройку за поведение: немало шалил и сам, но иногда покрывал шалости других. Учиться было очень неприятно, неинтересно; любил только Закон Божий, географию, иногда нравилась словесность. Два раза Сашу исключали за шалости, но, по просьбе отца, его принимали обратно. Из третьего класса исключили опять¹⁴, и на этот раз хлопоты родителей не помогли. Тогда отец перевел Сашу в городское четырехклассное училище, и мальчик окончил его в 1896 году, шестнадцати лет.

Об одном из своих учителей Александр Степанович вспоминал с благодарностью: «Помню только, что его звали Николаем¹⁵, он был добрый. Когда мне было 20 лет, я решил идти на Урал¹⁶, искать золото. Пешком дошел до Глазова. Знал, что мой любимый учитель переведен инспектором народных училищ в этот город. Разыскал его. Он дал мне рубль на проезд до Перми».

Степан Евсеевич женился вторично через год после смерти Анны Степановны. Его жена Лидия Авенировна Борецкая была вдовой дьячка¹⁷; от первого брака она имела сына Павла, бывшего на три года моложе Александра. Семья Гриневских таким образом увеличилась, а тут пошли опять дети: Николай, Ангелина и Варвара. Степану Евсеевичу необходимо было кормить и одевать огромную семью, а это требовало напряжения всех сил. Может быть, это чадолюбие Степана Евсеевича и привело его к тому, что в свое время определялось выражением «остепениться». В 55 лет он совершенно бросил пить. Прожил Степан Евсеевич 71 год. Скончался он в марте 1914 года.

Когда Саша окончил четырехклассное училище, возник вопрос, куда его направить дальше? К тому времени мальчик вдоволь начитался приключенческих романов и путешествий. Его мечтой было стать моряком, побывать во всех частях света и пережить сотни приключений. Он попросил отца отпустить его в мореходное училище. На семейном совете решили послать Александра в Одессу. Там были мореходные классы, а, кроме того, там же, в порту, служил знакомый Степана Евсеевича. Фамилии его (Хохлов Н.И. — Сост.) Грин не помнил.¹⁸ Отец дал Саше 25 рублей и письмо к этому знакомому с просьбой оказать сыну возможную помощь. 23 июня 1896 года Саша покинул Вятку.

Когда он прибыл в Одессу, прием в мореходные классы был уже окончен, мальчика не приняли. Но, если бы и приняли, он не смог бы поступить: требовалось внести плату за учение, а денег не было. Знакомый Степана Евсеевича принял Сашу ласково, сказал, что, в случае нужды, мальчик может обратиться к нему за помощью. Но, пока оставались кое-какие деньги, Саша не обращался к своему покровителю. Но вот деньги кончились... Волнуясь, Александр Степанович рассказывал: «Представь себе: город чужой, ни еды, ни ночлега, ни копейки денег. Я чувствовал себя мучительно одиноким, беззащитным, гибнущим. Шел среди складов и амбаров в порту. Спрятался за углом одного из них и горько плакал. Потом решил пойти к знакомому отца; шел и боялся: а вдруг не примет?»

Но приятель отца спас Сашу: накормил, отправил ночевать в здание береговой команды¹⁹ и определил учеником на пароход «Платон», совершавший рейсы по Крымско-Кавказской линии. Как ни тяжела была для слабогрудого подростка работа юнги, он был все-таки обеспечен и едой, и кровом. Хотя имени своего спасителя Александр Степанович не помнил, но вспоминал о нем всегда с большой благодарностью.

Рассказ Грина «По закону»²⁰ не является строго биографическим, но первые две с половиной страницы, несомненно, ярко и остроумно изображают самого Александра в период его пребывания в Одессе. Вот как он себя описывает: «Наконец я приехал в Одессу. Этот огромный южный порт был, для моих шестнадцати лет, — дверью мира, началом кругосветного плавания, к которому я стремился, имея весьма смутные представления о морской жизни. Казалось мне, что уже один вид корабля кладет начало какому-то бесконечному приключению, серии романов и потрясающих событий, овеянных шумом волн. Вид черной матросской ленты повергал меня в трепет, в восторженную зависть к этим существам тропических стран (тропические страны для меня начинались тогда от зоологического магазина на Дерибасовской²¹, где за стеклом сидели пестрые, как шуты, попугаи), все, встречаемые мной, моряки и, в особенности, матросы в их странной, волнующей отблесками неведомого, одежде, — были герои, гении, люди из волшебного круга далеких морей. Меня пленяла фуражка без козырька с золотой надписью «Олег», «Саратов», «Мария», «Блеск», «Гранвиль»... голубые полосы тельника под распахнутым клином белой, как снег, голландки, красные и синие пояса с болтающимся финским ножом или кривым греческим кинжальчиком с мозаичной рукояткой, я присматривался, как к откровению, к неуклюжему низу расширенных длинных брюк, к загорелым, прищуренным лицам, к простым черным, лакированным табакеркам с картинкой на крышке, из которых эти, впущенные в морской рай, безумно счастливые герои вынимали листики прозрачной папиросной бумаги, скручивая ее с табаком так ловко и быстро, что я приходил в отчаяние. Никогда не быть мне настоящим морским волком! Я даже не знал, удастся ли поступить мне на пароход.

Довольно сказать вам, что я приехал в Одессу из Вятки. Контраст был громаден! Я проводил дни на улицах, рассматривая витрины или бродя в порту, где, на каждом шагу, открывал Америку. Здесь бился пульс мира. Горы угля, рев гудков и сирен, заставляющий плакать мое сердце зовом в Америку и Китай, Австралию и Японию, — по океанам, по проливам, вокруг мыса Доброй Надежды! Вот когда география совершила злое дело. Я рылся в материках, как щепках, но даже простой угольный пароход отвергал мои предложения, не говоря уже о гигантах Добровольного флота²² или изящных великанах Русского общества.²³ Было лето, стояла удушливая жара, но, в пыли и зное, обливаясь потом, выхаживал я каждый день молы, останавливаясь перед вновь прибывшими пароходами, и, после колебания, взбирался на палубу по трапу, сотрясаемому шагами грузчиков. Обычно у трюма, извергающего груз под грохот лебедки, под отчаянный крик турка: «Вира!» или «Майна!»²⁴, торчат фигура старшего помощника с накладными в руках, и он, выслушав мой вопрос: «Нет ли вакансии?» — рассеянно отвечал: — «Нет». Иногда матросы осыпали меня насмешками, и, должно быть, действительно казался я смешон с моей претензией быть матросом корабля дальнего плавания, я, шестнадцатилетний, безусый, тщедушный, узкоплечий отрок, в соломенной шляпе (она скоро потеряла для меня иллюзию «мексиканской панамы «), ученической серой куртке, подпоясанный ремнем с медной бляхой и в огромных охотничьих сапогах.

Запас иллюзий и комических представлений был у меня вообще значителен. Так, например, до приезда к морю я серьезно думал, что на мачту лезут по ее стволу, как по призовому столбу, и страшился оказаться несостоятельным в этом упражнении. Рассчитывая, по крайней мере, через месяц, попасть в Индию или на Сандвичевы острова, я взял с собой ящичек с дешевыми красками, чтобы рисовать тропических птиц или цветы редких растений. Поступить на пароход казалось мне так же легко, как это происходит в романах. Поэтому крайне был озадачен я тем, что на меня никто не обращает внимания, и ученики мореходных классов, красивые юноши в несравненной морской форме, которых я встречал повсюду, казались мне рожденными не иначе, как русалками, — не может обыкновенная женщина родить такого счастливца».

На «Платоне» Александр совершил один рейс²⁵; оставил его, как только вернулись в Одессу. Здесь он долго и мучительно искал заработка и, наконец, нанялся на небольшое суденышко — «дубок», который ходил между Одессой и Херсоном. Этот «дубок» описан Грином в романе «Золотая цепь» под названием «Эспаньола». Названный роман начинается описанием того, как шестнадцатилетний юнга Санди Пруэль тоскует в кубрике «Эспаньолы». «Это суденышко, — пишет автор, — едва поднимало шесть тонн... Наш кубрик был простой дощатой норой с двумя пастилами из голых досок и сельдяной бочкой-столом... Здесь, держа руку в кармане, я нащупал бумажку и, рассмотрев ее, увидел, что эта бумажка представляет точный счет моего отношения к шкиперу²⁶, — с 17 октября, когда я поступил на «Эспаньолу» — по 17 ноября, то есть по вчерашний день. Я сам записал на ней все вычеты из моего жалованья. Здесь были упомянуты: разбитая чашка с голубой надписью «Дорогому мужу от верной жены утопленное дубовое ведро, которое я же сам по требованию шкипера украл на палубе «Западного Зерна украденный кем-то у меня желтый резиновый плащ, раздавленный моей ногой мундштук шкипера и разбитое — всё мной — стекло каюты. Шкипер точно сообщал каждый раз, что стоит очередное похождение, и с ним бесполезно было торговаться, потому что он был скор на руку. Я подсчитал сумму и увидел, что она с избытком покрывает жалованье. Мне не приходилось ничего получить. Я едва не заплакал от злости, но удержался, так как с некоторого времени упорно решал вопрос — «Кто я — мальчик или мужчина?»... Мне было тяжело, холодно, неуютно. Выл ветер. — «Вой!» — говорил я, и он выл, как будто находил силу в моей тоске. Крошил дождь. — «Лей!» — говорил я, радуясь, что всё плохо, всё сыро и мрачно, — не только мой счет с шкипером. Было холодно, и я верил, что простужусь и умру, мое неприкаянное тело...»

Этим оканчивается первая глава «Золотой цепи». А дальше начинается яркая и радостная череда событий, благодаря которым смелый и верный Санди Пруэль попадает сначала в изумительный сказочный дворец, а потом его неожиданные благодетели дают ему возможность получить образование и сделаться капитаном судна, что было бы воплощением юных грез Грина.

Как на самом деле назывался «дубок», на котором плавал Александр, я не знаю, но помню, что он не раз рассказывал, что всё его жалованье за этот рейс было вычтено шкипером за нанесенный ему ущерб. «Дубок» был до отказа гружен черепицей; ходить по нему было тесно и трудно, в ветер еще и качало, и Саша каждый день давил черепицу, а шкипер неукоснительно записывал убытки. Когда прибыли в Херсон, шкипер выгнал юнгу, не дав ему ни копейки. Хотелось есть. Саша пошел в трактир и стал просить милостыню. Незнакомые женщины подозвали его к столу и накормили. В Одессу мальчик вернулся «зайцем». Опять обратился к знакомому отца, и тот снова выручил: определил на место в порту. А весной Саша, теперь уже матросом, поступил на пароход «Цесаревич», уходивший в Александрию. Поехал охотно, привлекала экзотика, хотелось увидеть чудеса Востока. Но тут опять неудача: не поладил с капитаном. По приходе в Александрию Сашу рассчитали, и он вернулся в Одессу уже пассажиром.²⁷

Это путешествие оставило след в рассказе «Золото и шахтеры».²⁸ «Когда еще юношей, — так начинает рассказ Грин, — я попал в Александрию (Египетскую), служа матросом на одном из пароходов Русского общества, мне, как бессмертному Тартарену Доде²⁹, представилось, что Сахара и львы совсем близко — стоит пройти за город.

Одолев несколько пыльных, широких, жарких, как пекло, улиц, я выбрался к канаве с мутной водой. Через нее не было мостика. За ней тянулись плантации и огороды. Я видел дороги, колодцы, пальмы, но пустыни тут не было.

Я посидел близ канавы, вдыхая запах гнилой воды, а затем отправился обратно на пароход. Там я рассказал, что в меня выстрелил бедуин, но промахнулся. Подумав немного, я прибавил, что у дверей арабской лавки стояли в кувшине розы, что я хотел одну из них купить, но красавица арабка, выйдя из лавки, подарила мне этот цветок и сказала: «Селям алейкюм».³⁰

Так ли говорят арабские девушки, когда дарят цветы, и дарят ли они их неизвестным матросам, — я не знаю до сих пор. Но я знаю: 1) Пустыни не было. 2) Была канава. 3) Розу я купил за две пар... (4 коп.). 4) Не чувствовал ни капли стыда».

Пустыню пришлось выдумать, романтики не оказалось, а труд матроса был и не по силам, и не по вкусу Александру.

Год мытарств утомил и напугал юношу. Захотелось домой, пожить хоть, может быть, и скучной, но обеспеченной и спокойной жизнью. Поэтому Саша не стал искать нового места на пароходах, а вернулся в июле 1897 года в Вятку, к отцу.

В Вятке, по настоянию отца, Саша поступил было на железнодорожные курсы, но, проходив туда недели две, бросил. Стал, чтобы подработать, переписывать роли для актеров. Так прошел почти год. А летом опять потянуло искать ярких переживаний. «Попросил у отца десять рублей и опять, как в предыдущем году, 23 июня 1898 года уехал в Баку. Плыл по Волге и Каспию. Поступил матросом на пароход «Атрек», принадлежавший компании «Надежда». «Атрек» курсировал между Красноводском, Астраханью, Дербентом и Баку. Сделал два рейса, прослужил около полутора месяцев, потом перешел на рыбные промыслы, на острове Святом (позднее — остров Артёма), в 15 километрах от Баку,³¹ Работа была трудная, но интересная. Однажды поймали такую огромную белугу (60 пудов весом), что она не умещалась в лодке: хвост торчал наружу. Продавать ее запретили, так как в желудке нашли останки человека».

На острове Святом Александр пробыл всего три недели, заболел малярией и перебрался в Баку. Здесь тяжело нуждался, жил в ночлежках; то работал в порту, то, ослабев от припадков малярии, просил милостыню. Наконец, весной 1899 года вернулся опять в Вятку, к отцу. Переписка ролей давала очень маленький заработок, поэтому поступил в железнодорожные мастерские и работал там до весны 1900 года. В апреле 1900 года взял у отца пять рублей и поехал в Котлас. Хотел жить в лесах, охотой, как траппер³², но ничего из этого не вышло. Через неделю вернулся домой.

Поступил банщиком³³ на станцию Мураши, на железную дорогу. Жил в предбаннике, получал 60 копеек в день. Жизнь была очень дешева, так что без труда скопил 15 рублей. Работы было мало, можно было много читать. Но однообразная жизнь была нестерпима, а потому, забыв все тяготы матросской жизни, Александр весной 1901 года, в разлив, нанялся на баржу Булычева³⁴; получал 8 рублей «на своих харчах». Ходили по Вятке, Каме и Волге, на Казань и Нижний.³⁵ Прослужил месяца два, потом вернулся в Вятку.

Дальше в мою тетрадку рукой Александра Степановича вписано: «1901 и 1902 год, по неполной памяти, прошли в безделье (помогал немного отец), в пьянстве; служил с месяц переписчиком у одного частного поверенного. Платил 20 копеек в день; зимой 1901 года отправился на Урал, пешком; был там бродягой-рабочим,³⁶ До, кажется, августа...»

Об этой неудачной попытке разбогатеть тепло и правдиво написано Грином в рассказе «Золото и шахтеры». О дальнейшем бродяжничестве в рассказе не упоминается, но говорится о том, как была представлена эта неудачная попытка дома.

«Когда, по возвращении с Урала, — пишет Грин, — отец спрашивал меня, что я там делал, я преподнес ему «творимую легенду» приблизительно в таком виде: примкнул к разбойникам, с ними ограбил контору прииска, затем ушел в лес, где тайно мыл золото и прокутил целое состояние.

Услышав это, мой отец сделал большие глаза, после чего долго ходил в задумчивости. Иногда, взглянув на меня, он внушительно повторял: «Д-да. Не знаю, что из тебя выйдет».

23 (11) августа Александру минул 21 год, время призыва на военную службу. Но, несмотря на свой высокий рост, он был еще не вполне развит, грудь оказалась узковата. Поэтому ему дали отсрочку на полгода.³⁷ Зимою 1902 года время отсрочки истекло, и Александр был призван к отбыванию воинской повинности. Новобранцев везли кружным путем через Тюмень в Пензу. Служил там в Оровайском батальоне.³⁸ Служба казалась отвратительной. Александр не выносил никакой дисциплины. Из девяти месяцев, проведенных им на службе, он три с половиной пробыл в карцере. Летом 1902 года попробовал бежать, но испугался ответственности и вернулся сам. За побег был приговорен к месяцу ареста. Это наказание дало Грину материал для рассказа «Арестная палатка»³⁹; он говорил, что рассказ был напечатан в «Современном слове»⁴⁰; но мне не удалось найти его.

Во время отбывания ареста режим был суровый: день — на хлебе и воде, другой — на горячей пище.

В том же Оровайском батальоне служил и Александр Иванович Студенцов, вольноопределяющийся.⁴¹ Он уговорил Александра поступить в подпольную революционную партию.⁴² Это был выход: никакой муштры, никаких мучительных, от своего однообразия, обязанностей! Дело идейное: подготовить будущий счастливый строй жизни трудящихся. Риск, таинственная работа в подполье. Вся деятельность революционера-подпольщика казалась ему сплошной романтикой. Студенцов принес паспорт, штатское платье, денег, и зимой 1902 года Александр вторично и окончательно бежал из батальона. Сначала он приехал в Симбирск, оттуда его отправили в Нижний Новгород. По тому интересу, какой Александр проявлял к подпольной работе, его сочли пригодным для террористической организации. Отправили «в карантин», в Тверь. Это значило, что он должен просидеть там, ничем не обращая на себя внимания, две-три недели. За это время выяснилось бы, следит за ним полиция или нет. Если бы слежки не оказалось, то партия направила бы его в другой город и указала бы, над кем должен быть совершен террористический акт. Но руководители ошиблись в Александре. Он не мог никому подчиняться слепо, а сидеть одному в «карантине» ему скоро надоело. Об этом Грин очень искренне и подробно пишет сам в рассказе «Карантин».⁴³ В нем он выводит себя под именем Сергея. Сидя в одиночестве, Сергей понял, что убивать он никого не будет, и рисковать своей жизнью тоже не будет. Революционер Валериан⁴⁴ привозит ему бомбу, но в длинном, тяжелом для Валериана, разговоре Сергей отказывается от взятой на себя задачи. А потом автор прибавляет: «И быстро, лукаво улыбаясь, пробежали его другие, тайные мысли и желания широкой, романтической жизни, красивой, цельной, без удержа и страданий. Те, которые он высказывал сейчас Валериану — были тоже его, настоящие мысли, но они мало имели отношения к тому, чего он хотел сейчас. Вместо всего этого сложного лабиринта мелких разочарований, остывшего увлечения и недовольства людьми — просился на язык властный, неудержимый голос молодой крови: — «Я хочу не умирать, а жить; вот и всё».

Александр вернулся в Нижний Новгород и отказался от взятой на себя обязанности. Партия решила, что для террористической работы он не годится, и отправила его в Саратов пропагандистом. Во главе саратовской организации стоял некто Старынкевич. Как узнали потом, он был провокатором; по-видимому, Старынкевич и послужил прообразом героя рассказа «Подземное»⁴⁵, в котором выслеживают и убивают провокатора.

Из Саратова Александра перевели в Тамбов, где он познакомился с Наумом Яковлевичем Быховским. С ним у Александра Степановича остались дружеские отношения до конца жизни. Наум Яковлевич был не только пламенным революционером, многое множество раз подвергавшимся аресту и ссылке, но и добрейшим человеком, и сердечным товарищем.

Из Тамбова, вместе с Быховским, Александр переехал в Екатеринослав⁴⁶, а в августе 1903 года — в Киев. Был послан на один день с каким-то поручением в Одессу, а оттуда переведен в Севастополь. Здесь Александр занимался пропагандой среди матросов и солдат крепостной артиллерии. Они и выдали его; поджидали на набережной, вблизи Графской пристани, окружили, схватили. Это было 11 ноября 1903 года. Попал в одиночку и просидел в тюрьме два года. Товарищи по партийной работе хотели устроить ему побег. Достали парусную яхту, которая стояла в назначенный день, готовая к отплытию, и лошадь с пролеткой; поджидали Александра поблизости от тюремных стен. Александр Степанович рассказывал об этой попытке к бегству приблизительно так: он успешно разобрал часть крыши и вылез на нее с веревкой в руках. Веревка не внушала ему доверия; она казалась слишком тонкой, «в папироску толщиной», а узлы на ней были слишком редки. Все-таки он решил попробовать спуститься на ней. Но, выбравшись на крышу, был замечен солдатом, стоявшим «на часах». Тот погрозил ему, и Александр скрылся опять на чердаке. Солдат не выдал. Никто не догадался о виновнике разобранной крыши, и никаким репрессиям он за предполагавшийся побег не подвергся.⁴⁷

Перед судом Александра перевели в Феодосию.⁴⁸ Здесь его дело соединили с аналогичным делом социал-демократа Конторовича. Прокурор требовал для Александра каторжных работ. Защищал его гремевший тогда своим красноречием адвокат Зарудный. Присудили к ссылке на 10 лет в Восточную Сибирь.⁴⁹ Приговор был вынесен за несколько дней до амнистии 1905 года⁵⁰, а она принесла Александру свободу. Он был выпущен из тюрьмы 24 октября 1905 года.

После амнистии в Севастополе были дни смятения; ожидали погромов интеллигенции и евреев. Александр вместе с другими освобожденными просидел, вооруженный, ночь у какого-то учителя, ожидая, что придется идти воевать с погромщиками. Но обошлось благополучно.

Удивительно, что Крым, понравившийся Грину с начала пребывания в нем, не разонравился и после двухгодичного сидения в тюрьме. «Знаешь ли, — спросил он меня однажды, — какой город представляется мне, когда я пишу о Зурбагане? Это Севастополь».

Вскоре после освобождения Александра откомандировали в Одессу. Когда он вез револьверы в Карантинную балку⁵¹, повстречался с казаками, но встреча прошла благополучно, казаки ничего не заметили.

Вернувшись из Одессы в Севастополь, Александр попросил отправить его для пропаганды в Петербург. Ему дали денег и явку. Но его, на самом-то деле, толкали в Петербург совсем другие побуждения.

Примечания

1. ...в Дисненском уезде Виленской губернии. — Ныне — Плисский сельсовет Глубокского р-на Витебской обл., Республика Беларусь.

2. ...в польском восстании... — Имеется в виду Польское восстание 1863—64 гг. против царизма в Королевстве Польском, Литве, части Белоруссии, на Правобережной Украине, подготовленное Центральным национальным комитетом. В поддержку восставших выступили А.И. Герцен, Комитет русских офицеров в Польше.

3. ...сослали в Томскую губернию. — 4 сентября 1864 г. С.Е. Гриневский после суда был выслан «бессрочно» в г. Колывань Томской губ. «с лишением личных прав».

4. ...разрешили переселиться в Вятскую губернию. — С.Е. Гриневский прибыл в Вятскую губ. 9 июля 1868 г.

5. ...поступил куда-то служить. — После смены разных мест работы С.Е. Гриневский в 1875 г. поступил служить письмоводителем в губернскую земскую больницу г. Вятки.

6. ...родился в городе Котельнич. — Ошибка Грина. Писатель родился в г. Слободской Вятской губ. (ныне — Кировская обл., Россия).

7. ...родители перевелись в Вятку. — Семья Гриневских переехала в Вятку весной 1881 г.

8. ...была дочерью шведа и русской, предки ее отца... сосланы в Вятку. — Родители Анны Степановны: отец — Степан (Стефан) Федорович Лепков (ок. 1801—1857), отставной коллежский секретарь (воспитанник С.-Петербургского сиротского дома, сведения о предках отсутствуют); мать — Агриппина Яковлевна Широкшина (1823 — не ранее 1864), дочь коллежского регистратора.

9. ...семья постоянно нуждалась. — Это утверждение опровергается в письме сестры Грина Е.С. Маловечкиной к Н. Грин от 1961 г.: «Жили по тогдашнему времени хорошо. Помню, квартира была всегда из 4-х комнат... и отец не был алкоголиком, он был чудесной души человек, и не правда, что он спился, и не правда, что умер в нищете, не правда!»

10. В «Приключениях Гинча»... — Рассказ. Впервые опубл.: Новая жизнь, 1912, № 3, 4.

11. Удочерили... Наташу. — 1 июня 1878 г. Гриневские удочерили девочку-подкидыша, найденную на паперти Александро-Невского собора. В 1889 г. Наталью отдают на воспитание в другую семью, т. к. после рождения собственных детей средств для содержания семьи не хватало.

12. ...родился сын, рано умерший. — Имеется в виду первенец Гриневских — Александр, родившийся в 1879 г. и проживший несколько месяцев.

13. ...по «Робинзону Крузо». — В «Автобиографической повести» Грин указывает, что первая прочитанная им, «еще пятилетним мальчиком», книга — «Путешествие Гулливера в страну лилипутов» Дж. Свифта.

14. ...исключили опять... — В 1889 г. Грин поступил в приготовительный класс Александровского вятского реального училища. В 1892 г. был исключен из 2-го класса за сочиненные «неприличные» стихи на инспектора и преподавателей училища.

15. ...звали Николаем... — Настоящее имя учителя — Дмитрий Константинович Петров.

16. ...идти на Урал... — 23 февраля 1901 г. Грин отправляется на Урал.

17. Его жена Лидия Авенировна Борецкая была вдовой дьячка... — 7 мая 1895 г. С.Е. Гриневский обвенчался с Л.А. Борецкой, вдовой Дмитрия Григорьевича Борецкого, чиновника почтово-телеграфного ведомства.

18. ...Грин не помнил. — Неточность автора. Рекомендательное письмо к Николаю Ивановичу Хохлову, бухгалтеру Карантинного агентства Русского общества пароходства и торговли, Грин получил в поезде по дороге в Одессу от случайного попутчика, управляющего крупной одесской мануфактурной фирмой.

19. ...ночевать в здание береговой команды... — В августе 2009 г. в Одессе на фасаде клуба портовиков (бывшей ночлежки) была открыта мемориальная доска, посвященная А.С. Грину.

20. Рассказ Грина «По закону»... — Впервые опубл.: Огонек, 1924, № 2. С. 6—8.

21. ...на Дерибасовской... — Название знаменитой улицы в центральной части Одессы.

22. ...гигантах Добровольного флота... — Добровольный флот — общественная организация, созданная в России в 1870 г. на народные пожертвования и ставившая себе целью развитие торгового мореходства.

23. ...великанах Русского общества. — Имеется в виду РОПИТ — Русское общество пароходства и торговли.

24. ...«Вира!» или «Майна!»... — Команды при погрузке и разгрузке. Вира (итал. virare поворачивай): «поднимай!», «вверх!». Майна (итал. ammaina убирай): «опускай!», «вниз!».

25. ...совершил один рейс... — В августе-сентябре 1896 г. Грин совершает два рейса по Крымско-Кавказской линии, устроившись учеником матроса на пароход «Платон».

26. ...отношения к шкиперу... — Шкипер — (устар.) владелец торгового судна; заведующий имуществом палубной части судна.

27. ...вернулся... пассажиром. — Весной 1897 г. Грин совершил рейс в Александрию. На обратном пути, в Смирне, был отстранен капитаном от работы «за сопротивление учебной шлюпочной гребле» и закончил рейс пассажиром.

28. ...в рассказе «Золото и шахтеры». — Впервые опубл.: Красная нива, 1925, № 35. С. 550—552.

29. ...бессмертному Тартарену Доде... — Имеется в виду герой трилогии А. Доде «Тартарен из Тараскона» (1872—1890).

30. ...«Селям алейкюм». — Селям алейкюм (тюрк.) — здравствуйте.

31. ...в 15 километрах от Баку. — Остров Артёма находится в 50 км от Баку.

32. ...как траппер... — Траппер — охотник на пушного зверя в Северной Америке.

33. Поступил банщиком... — Должность банщика предполагает определенную квалификацию. Грин, вероятно, исполнял другую работу.

34. ...весной 1901 года... нанялся на баржу Булычева... — Неточно: Грин поступил матросом на баржу № 8 Пароходства Т.Ф. Булычева 19 апреля 1900 г.

35. ...Нижний. — Имеется в виду г. Нижний Новгород.

36. ...был там бродягой-рабочим. — Грин работал в шахте на золотых приисках графа Шувалова; разнорабочим на Кушвинском заводе по переработке железной руды; на Пашийском заводе был сначала дровосеком, затем работал «на скидке и сплавке дров».

37. ...отсрочку на полгода. — Отсрочка связана с пребыванием Грина под следствием и судом с сентября 1901 г. по обвинению в сбыте краденого. Вятский окружной суд, состоявшийся 4 февраля 1902 г., признал его невиновным.

38. ...в Оровайском батальоне. — Грин служил рядовым 213-го Оровайского резервного батальона с 18 марта по 28 ноября 1902 г.

39. ...«Арестная палатка»... — Рассказ Грина с таким названием не обнаружен.

40. ...в «Современном слове»... — Газета, выходившая в начале XX в. в Петербурге.

41. ...вольноопределяющийся. — В царской России: человек со средним образованием, который отбывал воинскую повинность на льготных условиях, вступая в армию добровольно, до призыва.

42. ...в подпольную революционную партию. — Имеется в виду партия социалистов-революционеров.

43. ...в рассказе «Карантин». — Впервые опубл. в кн.: Шапка-невидимка. — СПб.: Кн. маг. «Наша жизнь», 1908.

44. Революционер Валериан... — Прототипом Валериана стал Наум Яковлевич Быховский, один из лидеров эсеровской партии. Знакомство Грина с Быховским состоялось летом 1903 г. в Тамбове. Писатель считал Быховского своим «крестным отцом в литературе». Н.Н. Грин вспоминала: «Наум Яковлевич относился к нему очень хорошо, и первым открыл в нем будущего писателя. Случилось это так: он поручил Грину составить текст нескольких прокламаций. Он составил и дал на проверку Быховскому. Тот, прочтя прокламации, задумчиво посмотрел на него и сказал: «Знаешь, Гриневский, из тебя, мне кажется, мог бы выйти неплохой писатель...». «Эти слова, — рассказывал Александр Степанович, — как удар, толкнули мою душу, зародив в ней тайную, стыдливую мечту о будущем... Я понял, чего я жажду, душа моя нашла свой путь».

45. ...рассказа «Подземное»... — Впервые под названием «Ночь» опубл.: Трудовой путь, 1907, № 6. С. 15—22.

46. ...в Екатеринослав... — С 1926 г. — г. Днепропетровск.

47. ...никаким репрессиям он за предполагавшийся побег не подвергся. — 17 декабря 1903 г. Грин пытался совершить побег из тюрьмы, организованный студентами Е.С. Синегубом и В.А. Бибергалем. Был задержан, переведен в камеру нижнего этажа, лишен прогулок, курения, чтения книг, письменных принадлежностей.

48. ...перевели в Феодосию. — В мае 1905 г. Грин был переведен в феодосийскую тюрьму.

49. ...к ссылке на 10 лет в Восточную Сибирь. — 22 февраля 1905 г. Грин приговорен Военно-морским судом к исключению со службы с лишением воинского звания, прав состояния и к ссылке на поселение.

50. ...до амнистии 1905 года. — 17 октября 1905 г. Николай II издает манифест «Об усовершенствовании государственного порядка». 21 октября правительство объявляет амнистию.

51. ...в Карантинную балку... — Имеется в виду район Севастополя.