На правах рекламы:

• купить б у авто из кореи . Стоимость консультации - 1000 рублей. Длительность консультации ~15 минут. Вы можете задавать любые вопросы по покупке автомобиля из другой страны с Авторевизией либо вопросы по внутреннему авторынку России.

Первые послереволюционные годы Грина (1917—1920)

В декабре 1916 года Александр Грин был выслан из Петрограда за непочтительный отзыв о царе и уехал в «тихую заснеженную Финляндию». Монархистом Александр Степанович не был, а потому, когда произошла Февральская революция, не только что не отсиживался в своей ссылке в финском местечке Лоунатйоки, но пришел в Петроград пешком. Он написал об этом путешествии и вхождении в бурлящую имперскую столицу очерк «Пешком на революцию», в конце которого говорилось о «волнах революционного потока» и стройно идущих полках «под маленькими красными значками». Тогда же это настроение отразилось в стихах:

В толпе стесненной и пугливой,
С огнями красными знамен,
Под звуки марша горделиво
Идет ударный батальон.

Революционный батальон все шел, революционные колокола все звонили, а жизнь становилась труднее, и энтузиазма оставалось все меньше. Соколов-Микитов очень осторожно вспоминает то время: «Встречи наши были короткими. Помню наши разговоры. Все мы жили тревогами и надеждами тех дней. В Петрограде было беспокойно. Люди ждали событий, конца продолжавшейся войны. Грин скупо рассказывал, что пришел в Петроград из Финляндии. Лицо его еще больше осунулось — уже сильно сказывалась нехватка продовольствия. Но он живо ко всему присматривался, прислушивался».

К осени 1917 года позиция Грина проясняется и окончательно меняется в сторону полного разочарования в революции. За неделю до октябрьского переворота в газете Амфитеатрова «Вольность» Грин публикует рассказ «Восстание», действие которого происходит в Зурбагане. Там также строятся баррикады и два вождя — Президион и Ферфас борются за власть и голоса избирателей. Однако народ голосует «против всех», оба кандидата кончают с собой, а через некоторое время новый Ферфас и новый Президион начинают все заново. Авторская мысль выражена совершенно определенно: все революции бессмысленны, потому что представляют собой движение истории по кругу.

Публицистика Грина 1918 года была уже откровенно контрреволюционной, свидетельством тому его статьи и фельетоны в аверченковском «Новом сатириконе»: «Реквием», «Буки-невежи», а также фельетон «Лакей плюнул в кушанье», опубликованный в «Чертовой перечнице». В небольшой заметке «Пустяки» герою слышатся ночью голоса: «Бедный русский! Русский! Остановись! Оглянувшись, видел он людей, закрывших лицо руками... они мчались и падали... они в крови». Наконец, в рассказе «Преступление Отпавшего листа», написанном в том же 1918 году, говорится об «огромном городе, кипящем лавой страстей — алчности, гнева, изворотливости, страха, тысячелетних вожделений, растерянности и наглости», — мотив, который позднее отразится в «Крысолове» с его полчищем крыс, и за всем этим нетрудно увидеть не называемый по имени революционный Петроград.

После закрытия всех оппозиционных газет весной 1918-го и наступления полной ясности, что большевики — это всерьез и надолго, Грин прямых выпадов против Советской власти себе не позволял, в эмиграцию «иностранец русской литературы» не стремился, и его политические расхождения с режимом сменялись стилистическими, то есть переносились в область литературной полемики. Только с площадками для этой полемики в 1918 году было сложно.

Летом 1918 года Грин жил в Москве и изредка печатался в «Газете для всех», потом сотрудничал с «беспартийной», а на самом деле находящейся под покровительством наркома продовольствия Цюрупы газетой «Честное слово». Эту газету издавал известный до революции фельетонист Петр Александрович Подашевский (Ашевский), и Грин приглашал к участию в ней Горького и Блока.

В «Честном слове» Грин опубликовал два рассказа, «Вперед и назад» и «Выдумка парикмахера», а также небольшую зарисовку под названием «Колосья», в которой отражена очень характерная для той поры ситуация: голодные воруют хлеб, а сытые с винтовками и самопалами его охраняют. «Хлеб... не будет более волновать нас мирными поэтическими образами: вещи изменили смысл, а люди потеряли его», — заключение очень точное и печальное.

Осенью 1918 года, вскоре после закрытия «Честного слова» Грин уехал в Петроград и там женился. Его женой стала некая Мария Владиславовна Долидзе, но союз был непрочным, уже зимой Грин и Долидзе расстались. По воспоминаниям Калицкой, в доме у Долидзе от Грина прятали варенье и запирали буфет, и оскорбленный — «не моя вина, что мне негде печататься» — Грин от нее ушел.

Встретил он ее через несколько лет, когда уже был женат на Нине Николаевне. «На Литейном, в те же дни, А. С., идучи со мной, быстро говорит: "Китася, нам навстречу идет высокая дама, посмотри на нее. Потом скажу". Я стала вглядываться в подходившую к нам женщину, статную, полную, как мне показалось, светло-русую, очень хорошо по тем временам одетую, в дорогом меху, молодую — лет 35. Ее несколько бледное, округлое лицо было женственно в очертании и холодно во взгляде. Она прошла не взглянув на нас...»

Уйдя от Долидзе, он сначала поселился на Невском проспекте, в маленькой комнате, которую нечем было топить. А в январе 1919-го переехал в бывший дом барона Гинцбурга на Васильевском острове, где когда-то еврейская буржуазия принимала Григория Распутина, желая прощупать его истинные настроения, а теперь, под председательством Федора Сологуба и при участии Горького, Блока, Гумилева, Чуковского, Куприна, Замятина, Шишкова и других литераторов, был создан Союз деятелей художественной литературы (СДХЛ).

13 января 1919 года Горький, Замятин и Чуковский обсуждали «амбициозные планы различных изданий», месяц спустя на заседании Союза было постановлено издать «во вторую очередь» книгу Грина с предисловием Горнфельда, а уже в мае Союз распался и книга «Львиный удар» не вышла. Но это было не единственное несчастье. Летом 1919 года Грина, как не достигшего сорокалетнего возраста, призвали в Красную Армию. По версии В.П. Калицкой, он служил под Витебском в караульной команде по охране обоза и амуниции. Н.Н. Грин пишет о том, что он был причислен к роте связи и «целые дни ходил по глубокому снегу, перенося телефонные провода».

Но где бы он ни был, ничего, кроме отвращения, служба в Красной Армии у него не вызывала, и подспудно в душе Грина жило то же самое желание, что и восемнадцать лет назад, — удрать.

Нина Николаевна Грин сообщает в своих воспоминаниях, как однажды Грин вышел из наполненной шумом, гамом, клубами пара и махорочного дыма чайной, где сидели плохо одетые люди с изможденными, усталыми лицами.

«И я почувствовал, что так больше не могу, что я должен уйти отсюда совсем; пусть лучше меня расстреляют как дезертира, но больше нет у моей души сил на все это». Он попросился в санитарный поезд, идущий в Петербург. Врач осмотрел его и поставив диагноз «туберкулез», взял в поезд. Грин получил двухмесячный отпуск по болезни.

Он добрался до Петрограда и некоторое время перебивался у своего знакомого по архангельской ссылке Ивана Ивановича Кареля. Возможно, именно этому периоду его жизни соответствует один из фрагментов его рассказов советских лет. «Три недели я ночевал у знакомых и у знакомых знакомых, — путем сострадательной передачи. Я спал на полу и диванах, на кухонной плите и на пустых ящиках, на составленных вместе стульях и однажды даже на гладильной доске. За это время я насмотрелся на множество интересных вещей, во славу жизни, стойко бьющейся за тепло, близких и пищу. Я видел, как печь топят буфетом, как кипятят чайник на лампе, как жарят конину на кокосовом масле и как воруют деревянные балки из разрушенных зданий. Но все — и многое, и гораздо более этого — уже описано разорвавшими свежинку перьями на мелкие части; мы не тронем схваченного куска. Другое влечет меня...»

Грин выздоровел и тут же заболел вторично. Он попал в Смольненский лазарет. У него обнаружили сыпной тиф и отправили в Боткинские бараки, где он пролежал почти месяц и откуда писал Горькому: «Прошу Вас, — если Вы хотите спасти меня, то устройте аванс в 3000 р., на которые купите меда и пришлите мне поскорее. Дело в том, что при высокой температуре (у меня 38—40), — мед — единственное, как я ранее убеждался, средство вызвать сильную испарину, столь благодетельную».

Горький отозвался на просьбу, он прислал не только меду, но также кофе и хлеба. Горький помог Грину и после того, как тот выписавшись из больницы, снова принялся бродить по Петрограду в поисках еды и жилья. Благодаря Алексею Максимовичу Горькому у Грина появилась работа в издательстве Гржебина и комната в Доме искусств на Мойке, сокращенно «Диск». Это здание ранее принадлежало братьям Елисеевым и сохранилось от разбоев и грабежей благодаря тому, что в нем оставалась жить прислуга. По решению Петросовета и Наркомпроса, в этом здании с мраморной лестницей, золоченым чугуном, коврами, китайскими вазами, готической мебелью и самым главным сокровищем той поры — ванной — переживали годы разрухи плохо приспособленные к условиям военного коммунизма писатели, музыканты, художники.