Отношение Грина к деньгам
Характерной чертой Александра Грина была искренность. Все, что он делал, он всегда делал с полной отдачей. Он был человеком увлекающимся, всегда готовым идти до конца и вместе с тем в денежных вопросах очень беспечным. Жизнь много раз наказывала его за это, но переделать так и не смогла. Грин мог по нескольку дней голодать и все же на первые полученные деньги идти покупать подарки. Он никогда не мог объяснить окружающим свою страсть к красивым, поэтичным вещам. Деньги не держались у него, они словно жгли ему пальцы. О том, чтобы сэкономить, он даже запрещал себе думать, считая все это мещанством, скопидомством.
В начале 1900-х годов, когда Грин был революционным пропагандистом партии эсэров, даже его руководители отмечали расточительные привычки «Долговязого», ведь деньги, выделяемые партией, на которые другие революционеры могли жить неделями, Гриневский умудрялся спустить за пару дней. При этом, в вопросах оплаты за свои произведения Грин был очень настойчивым, порой вызывая даже осуждение за меркантильность. Первая жена Грина Вера Павловна рассказывала о том, как однажды Наум Быховский попросил Грина написать некролог для «Революционной России» об одном из казненных революционеров (это была лично знакомая Грину Лидия Стуре, которая впоследствии стала прообразом героини «Рассказа о семи повешенных» Леонида Андреева), и приводит собственный рассказ Быховского о том, что из этого вышло:
«"А. С. сел и написал; я плакал, читая, так сильно это было написано. И вдруг Алексей говорит:
— А теперь гонорар.
Это за статью о казненном товарище! Я разозлился и стал гнать его вон. Алексей пошел к дверям, остановился на полдороге и сказал:
— Ну дай хоть пятерку!"
Сердечный товарищ Н.Я. не мог без ужаса вспоминать о таком цинизме, а между тем этот цинизм вовсе не обозначал бесчувствия. Способность глубоко чувствовать уживалась в Ал. Ст. с неистребимой практичностью».
В то же время Вера Павловна вспоминала о полной небрежности Грина в денежных вопросах: «...Александр Степанович за год своего пребывания в Петербурге сошелся с литературной богемой. Это делало нашу жизнь трудной и постоянно выбивало из бюджета. Я была бесхозяйственна и непрактична, а Александр Степанович всякую попытку к экономии называл мещанством и сердито ей сопротивлялся.
Жизнь наша слагалась из таких периодов: получка, отдача долгов, выкуп заложенных вещей и покупка самого необходимого. Если деньги получал Александр Степанович, он приходил домой с конфетами или цветами, но очень скоро, через час-полтора, исчезал, пропадал сутки или двое и возвращался домой больной, разбитый, без гроша. А питаться и платить за квартиру надо было. Если и мои деньги кончались, то приходилось закладывать ценные вещицы, подаренные мне отцом, и даже носильные вещи. Продали и золотую медаль — награду при окончании мною гимназии.
В периоды безденежья Александр Степанович впадал в тоску, не знал, чем себя занять, и делался раздражительным. Потом брал себя в руки и садился писать. Написанное произведение Грин сдавал в редакцию, получал деньги, а дальше повторялось всё прежнее...»
Нужда не смогла сделать Грина скупым или хотя бы бережливым. Когда у него появлялись деньги, они легко и без счета протрачивались, после чего наступало продолжительное безденежье. Приходилось добывать авансы, которые так же быстро утекали, оставляя зачастую на скорую руку написанный рассказ.
Можно сказать, что эти авансы были прямо-таки несчастьем для Александра Степановича. Он постоянно находился в стесненных материальных обстоятельствах. Неуменье практично устроить свою жизнь, расчетливо вести расходы часто держало его в нужде. Когда в «Красной ниве» был принят «Блистающий мир», его первый роман, он сделал поистине грандиозное угощение. По тем временам, когда только-только прошел голод, хлеб давали еще по карточкам, это произвело прямо-таки ошеломляющее впечатление. Был снят целый зал ресторана и приглашено более полусотни гостей. Самые изысканные закуски и блюда сменялись на столе. Дорогие вина, сохранившиеся невесть как еще с дореволюционных времен, вызывали общее удивление...
Вместо того, чтобы с пользой потратить приличный гонорар за роман, Грин вместе с Ниной Николаевной (его третьей женой) поехали отдыхать в Крым. Потратив все деньги, они опять оказались в стесненных обстоятельствах. Грин любил дарить дорогие подарки. Нине Николаевне он подарил гранатовую брошь и золотые часы, потем временам немыслимая роскошь.
Если почитать переписку Грина с редакторами литературных журналов как дореволюционных, так и после, а также мемуары Паустовского, Миндлина, Слонимского и других сочувствовавших Грину писателей, везде присутствует один и тот же мотив — романтик Грин всегда был жесток, требователен и даже занудлив в финансовых вопросах, прося деньги у всех, у кого можно — своего адвоката, своего критика, редактора, издателя, при том, что само отношение к деньгам у него было своеобразное: получив их, Грин стремился поскорее от денег избавиться — черта, сохраненная им до конца дней, — часто оказываясь без денег в ресторанах, гостиницах, откуда посылал записки и слезные письма к издателям с просьбой его выручить, иначе «посадят в тюрьму».
Замечательное воспоминание об этом есть у журналиста И. Хейсина. Однажды Грин пришел в редакцию журнала «Жизнь и суд» и заявил, что не уйдет домой, пока не получит аванса. Издатели, братья Залшупины, получившие перед этим звонок из другой редакции с любезным предупреждением: «К вам направляется писатель Грин», — быстро схватывают шляпы и пальто и оставляют на съедение Грину молодого Хейсина. Тот объясняет, что денег нет и не будет, Грин заявляет, что не уйдет, пока не получит аванс, и ложится спать: «Легкое всхрапывание послышалось в комнате». Конец истории: «Получив сто рублей, Грин снисходительно похлопал меня по плечу и назидательно сказал: "Вот как нужно с ними действовать, иначе эти людишки не понимают. Не забудьте, что мы торгуем своим творчеством, силой мышления, фантазией, своим вдохновением! Пока!"»
Один из таких эпизодов описывает Эм Миндлин в книге «Необыкновенные собеседники»: «Еще в конце 1922 года Александр Степанович Грин, писатель старшего поколения, известный всем нам по своим дореволюционным рассказам, узколицый, сухой, немногословный, пришел и молча положил на редакционный (Эм. Миндлин был московским корреспондентом газеты "Накануне", которая печаталась в Берлине и продавалась в киосках Советского Союза) стол рассказ "Тифозный пунктир". Я пообещал на другой же день отправить рассказ в Берлин. Грин оказал, что отправить рассказ можно и послезавтра, и послепослезавтра, даже через неделю — ему это все равно.
— Отправляйте когда хотите. И печатайте тоже когда хотите. Лишь бы мне гонорарий сейчас.
Пришлось идти к Калменсу на поклон. День был, как назло, неплатежный, и мы все сидели без денег По счастью, Калменс знал Грина и очень высоко ценил его рассказы. Деньги были выданы, и Грин потребовал, чтобы все — нас было человек пять молодых литераторов — пошли с ним в столовую Дворца союзов. <...>
— Зачем, Александр Степанович?
— Сегодня зайчатина. Я уже был там. Детки, мы с вами идем на зайчатину.
Денег не было ни у кого из нас. Грин обиделся:
— Деньги есть у меня. Я же только что получил. Завтра их у меня не будет. И завтра вы поведете меня обедать. С пивом. Мы не пианицы, — так он произносил — «пианицы», — но обедаем, детки, с пивом!
Мы пошли. Пешком — по Тверской, через Охотный ряд, площадь Ногина — на Солянку. По пути встречались знакомые — Грин останавливал их и требовал, чтобы они повернули и пошли с нами.
— Идем есть зайчатину, детки.
В столовую пришли табуном — человек десять, если не больше.
Грин не ушел из столовой и не позволил никому из нас встать, пока не была истрачена последняя тысяча из многих миллионов рублей, полученных им за рассказ "Тифозный пунктир"».