Грин в колонии прокаженных

В биографии писателя Александра Грина есть один факт, известный далеко не всем. Летом 1910 года он в течение месяца под видом служащего жил в колонии прокаженных (Ямбургском лепрозории) в двухстах километрах от Петербурга. Доступ в закрытую лечебницу Грин с разрешения ее главного врача Владимира Ивановича Андрусона, брата своего близкого приятеля Леонида Андрусона. Неизвестно, что потянуло почти тридцатилетнего Грина в июле 1910 года в лепрозорий. Возможно, что он хотел посмотреть на жизнь отверженных обществом людей, понять, как им живется.

До наших дней сохранилось письмо Грина Горнфельду, посланное из колонии: «Глубокоуважаемый Александр (Описка: Аркадий) Георгиевич! С чрезвычайным сокрушением обращаюсь к вам. Я живу сейчас в колонии прокаженных, в 20-ти верстах от Веймарна, станции Балтийской дороги, и не могу вернуться в Питер, потому что нет денег на дорогу и сопряженные с этим мелкие, но совершенно необходимые расходы. Не можете ли Вы одолжить мне до 10-го сентября 15 рублей? Я написал Вам потому, что сейчас мне из редакций нет никакой возможности получить даже гроша: где аванс, а где денег нет...»

Вероятно, Горнфельд откликнулся на просьбу и прислал деньги, так как Грин смог уехать.

В то же самое время Грин сообщал Александру Куприну: «Не могу выехать из колонии. Я усиленно питаюсь земными продуктами, но польза от этого слабая. Занимаюсь спиритизмом, причем от скуки выстукиваю разные похабные слова. Доктор объясняет это с научной точки зрения».

Долгие годы никаких подробностей пребывания Грина в лепрозории никто не знал, сам писатель на все вопросы о том периоде жизни отмалчивался и уходил от ответов. Спустя много лет об этом происшествии рассказал в своих воспоминаниях известный журналист Николай Вержбицкий, автор книг «Записки старого журналиста», «Встречи с А.И. Куприным», «Встречи с Есениным» и других.

В своих воспоминаниях Вержбицкий рассказывал об одном вечере, проведенном в доме Куприна, во время которого Грин и говорил о своем пребывании в лепрозории: «...Грин был молчалив, курил папиросу за папиросой и вставлял в общий разговор короткие замечания, то и дело поглядывая на хозяина дома. Дошла очередь до него. Куприн, да и все мы, потребовали самого обстоятельного рассказа о жизни прокаженных. Александр Степанович сперва отделывался одними только малозначительными фразами, — но нужно было знать замечательное умение Куприна "раскручивать" людей! Кончилось тем, что Грин воодушевился и стал, с очень забавными подробностями, описывать свое ухаживание за Андрусоном-врачом, как ему удалось поймать этого эскулапа на его слабой струнке — на честолюбии. О самоотверженной работе медиков в лепрозории Грин обещал написать большую статью в газете "Биржевые ведомости". Проникнув, в конце концов, в лепрозорий в качестве служащего и тоже больного проказой (на что он получил фальшивое удостоверение), Грин добился возможности близко общаться с больными...»

Вержбицкий отмечает в воспоминаниях, что рассказ Грина вызвал у Куприна даже «некоторую неприязнь к Александру Степановичу, причем дело было вовсе не в самой проказе, а в том, что Грину, видите ли, удалось побывать в этом исключительно интересном учреждении, а ему, Куприну, даже в голову не пришло проделать такую же вещь, испытать такие же ощущения!»

По воспоминаниям Вержбицкого, тогда Грин признался, что главной его задачей было — разобраться, что происходит в душах этих людей, неумолимо обреченных на медленное разложение заживо. Он приводит слова Грина, сказанные в тот вечер у Куприна: «Кое-что я сумел заметить, но это "кое-что" так незначительно, что на нем не построишь даже крошечной новеллы в пятнадцать строк... Признаюсь откровенно, что меня продирал мороз по коже, когда я слышал непринужденный хохот этих людей, готовых смеяться по самому незначительному поводу... Я глядел на провалившиеся носы, на гноящиеся глаза и лбы, покрытые коростой, и никак не мог понять — какая сила духа позволяет этим людям петь песни, выращивать прекрасные цветы и украшать ими свои жилища?.. Только недавно для меня кое-что открылось, после того, как я еще раз прочел "Живые мощи" Тургенева. Критики обслюнявили этот мужественный рассказ жалостливыми причитаниями. А я думаю, что жить на белом свете вне лепрозория не менее страшно, а, может быть, даже страшнее, чем среди прокаженных...»