«Крысолов» (Воронеж, 2012)

Оригинальное название: «Крысолов»
Жанр: моноспектакль, инсценировка
Режиссер: Борис Алексеев
Автор: Александр Грин
Автор инсценировки: Борис Алексеев
Художник: Борис Алексеев
В ролях: Борис Алексеев
Язык: русский
Страна: Россия
Театр: «Театр Одного», Воронеж
Премьера: 13 мая 2012 года

Моноспектакль «Крысолов» был поставлен в 2012 году в Воронеже актером Борисом Алексеевым, создателем «Театра Одного», по одноименному произведению известного русского писателя Александра Грина. Рассказ был написан в 1924 году.

Сюжет

Реалистическое описание «революционного» полупустого Петрограда органично переходит в мифическую битву Крысолова и Освободителя (гигантской заморской крысы). Главный герой сталкивается с такой способностью крыс, которые чуть было не заманили его в смертельную ловушку, являясь ему то в образе маленького мальчика, то любимой девушки. Когда он, наконец, попадает к Крысолову, тот зачитывает ему отрывок из средневековой немецкой книги Эрт Эртруса «Кладовая крысиного короля»: «Коварное и мрачное существо это владеет силами человеческого ума. Оно также обладает тайнами подземелий, где прячется. В его власти изменять свой вид, являясь как человек, с руками и ногами, в одежде, имея лицо, глаза, подобные человеческим и даже не уступаюшие человеку, — как его полный, хотя и не настоящий образ. Крысы могут также причинять неизлечимую болезнь, пользуясь для того средствами, доступными только им. Им благоприятствуют мор, голод, война, наводнение и нашествие. Тогда они собираются под знаком таинственных превращений, действуя, как люди, и ты будешь говорить с ними, не зная, кто это. Они крадут и продают с пользой, удивительной для честного труженика, и обманывают блеском своих одежд и мягкостью речи. Они убивают и жгут, мошенничают и подстерегают; окружают роскошью, едят и пьют довольно и имеют все в изобилии. Золото и серебро есть их любимейшая добыча, а также драгоценные камни, которым отведены хранилища под землей.

— Но довольно читать, — сказал Крысолов, — и вы, конечно, догадываетесь, почему я перевел именно это место».

О спектакле

Борис Алексеев представил спектакль «Крысолов» по рассказу Александра Грина

Борис Алексеев буквально фонтанирует творческой энергией и замыслами. Ему мало напряженной, интенсивной работы в Камерном театре. Он заставил Воронеж говорить о себе, основав Театр Одного, в котором продолжает успешно играть моноспектакли. Под занавес театрального сезона Алексеев пригласил публику на премьеру своего нового спектакля — «Крысолов».

Нужна не просто творческая смелось, а дерзость, чтобы в одиночку воплотить на сцене знаменитый образец сюрреализма — новеллу Александра Грина «Крысолов». Больше часа одного только безупречно выученного текста — уже достижение. Но актер, разумеется, не существует на сцене на уровне текста. Каким-то удивительным образом с помощью мимики, пластики, музыки он создает художественно полноценный спектакль.

Алексеев наполняет большой зал своей энергией, он играет на обнаженных струнах нервов, умело расставляет акценты. Он создает образ. И не один — образ главного героя, попавшего в невероятную, фантастическую ситуацию, образ большого города, оказавшегося на историческом изломе...

Актер вместе со своим героем и зрителями погружается в бездонные глубины гриновской прозы и в финале вновь благополучно достигает поверхности — оставляя зал в нынешнем времени и пространстве, но под сильным впечатлением от невероятного происшествия, которое, как утверждает автор, произошло 22 марта 1920 года в Петрограде...

Да, не все равнозначно в этом представлении. Порой темперамент захлестывает исполнителя, и он становится излишне экспрессивен. Но за этим стоит такое неукротимое желание творить, создавать, что говорить о недостатках Алексеевского «Крысолова» не хочется. Тем более, что достоинств у него значительно больше.

Екатерина Данилова. «Страницы Воронежской Культуры», 14.05.2012.

* * *

«Театр Одного» представил премьеру — спектакль «Крысолов» по одноименной новелле Александра Грина; новинку увидели зрители, собравшиеся в большом зале Дома актера. Прежде чем вести разговор о собственно постановке, остановлюсь на двух «сопутствующих» обстоятельствах — они видятся мне принципиальными.

Первое: мрачноватый гриновский текст — именно новелла. А не рассказ (как звучит иной раз в литературоведческой среде) с четко очерченным сюжетом — примем это во внимание. Второе: пространство большого зала, впервые освоенное создателем «Театра Одного» Борисом Алексеевым (прежде использовавшим камерную площадку культурно-развлекательного центра «Иллюзион») — не самая выигрышная система координат для моноспектаклей вообще и «Крысолова» в частности. Это — по определению.

Сыграть раскаленные фантазии, вымыслы, домыслы, роковые предчувствия, выверты подсознания и прочий психологический сюр на столь выпуклом «пьедестале», как большая сцена — виртуозом надо быть. Не хочу употреблять сильных выражений в адрес такого творческого человека, как Борис Алексеев (каким ни оказывается его очередное сценическое сочинение — всегда видно, что и это не предел), но... он действительно удивляет. Да еще как; «есть упоение в бою и бездны мрачной на краю, и в разъяренном океане» — похоже, хронический «диагноз» актера. Борис «без страховки идет» по пути наибольшего сопротивления, потому что именно такой путь интересен ему самому. Причем не сразу скажешь, что тут важнее — процесс или результат. Вернее, так: кажется, процесс в интерпретации Бориса — результат и есть.

Для передачи «всей гаммы чувств», возникших по просмотру спектакля, образцы русской литературы, превратившиеся в устойчивые фразеологизмы — конечно, просятся (см. выше). Но, думается, цитировать здесь кого-либо из классиков кроме «многослойного» Грина — дурной тон. Потому что Алексеев сделал своего «Крысолова» с таким доверием и вниманием к первоисточнику, что личность его автора приобрела не менее мистическую окраску, чем сам текст.

«Сочинительство всегда было внешней моей профессией, — признавался Александр Грин, — а настоящей, внутренней жизнью являлся мир постепенно раскрываемой тайны воображения». На этом «раскрытии», собственно, строится «акупунктурная» поэтика его странной новеллы. Которая одинаково глубоко погружает в недра человеческой психики, исследуя темы любовной фантазии (да чего там — самой любви) и засилья нашего маленького мирка полчищами нечисти. Мерзкие твари и высокие мечты как срезы бытия в границах одной личности — чем не гегелевский пункт про единство и борьбу противоположностей?..

«И какой же замечательный материал целлофан», — перешепнулись мы с коллегой, увидев реквизит и сценографическую картинку начала спектакля. Зрелище того заслуживало: пол и то немногочисленное, что на нем стояло, — сплошь в целлофановой «аморфности». Такая бесформенно-безвкусная жвачка, из которой в скором времени вырастает нечто экспрессивное — внешне и внутренне.

Прежде, однако, чем оценить в деталях оформление спектакля, я успела испугаться: действо начинается со зловещего бездействия. Актер, подобно муляжу, «встречает» зрителя, лежа на сцене к нему спиной. И замотанным (показалось — с головой) все в тот же выразительно невыразительный целлофан. Пока публика неспешно рассредоточивается по местам — мизансцена длится и длится; с учетом дикой жары, стоявшей в зале (на улице — тридцать, в помещении — близко к тому) — картинка не для слабонервных. Так и всматриваешься с замиранием сердца: дышит человек под пленкой, не дышит...

Скажу сразу, что по ходу спектакля к страхам своим я возвращалась не раз. Во-первых, среднестатистическому зрителю умом Бориса не понять в том разрезе, что он освоил текст, который иной до конца и дочитать-то не сможет. Во-вторых, одно из основных средств образности в спектакле — пластика; актер перемещается по сцене по таким траекториям и в таких ритмах, что у зрителя дух захватывает. Понятно, что единственно телодвижениями, особым образом организованными, и можно кровно связать ирреальное с будничным — слова тут бессильны. В помощь пластическому решению — многочисленные находки, отдающие дань театральной условности: испачканное лицо, мокрая одежда и т. д.

Борис не оставляет зрителю выбора: его «непридуманность придуманного» (термин Грина) — объективная реальность. Актер дает ее нам в ощущениях — не самых веселых. И тем они ярче, чем суше фон происходящего — та самая «целлофановая» сценография, черно-белый, заостренный и оголенный вариант жизни. Чернота, естественно, превалирует: на черном заднике сцены (как на абсолютно черном теле) — единственное пятно света, ровный круг. Намекающий то ли на сумасшествие гомо сапиенса в период полнолуния, то ли на тот выход в астрал, о котором рассказывает человек, переживший клиническую смерть.

Все мы смертные существа — и люди, и крысы. Но сущностные начала тех и других — антиподы, сталкивающиеся столь же непримиримо и бескомпромиссно, как добро и зло, теза и антитеза. Кто и что победит? Да, на темные силы найдется, даст Бог, свой «крысолов». Но способен ли он — в одиночку — на «антикрысиную» революцию? Тайна сия есть: у спектакля, несмотря на бесстрашную решимость героя избавиться от хвостатой армии, нет конца. Как, впрочем, и начала: что, в самом деле, за человек лежит к зрителю спиной? Почему он попал «в гущу» того же целлофана, с какой такой предысторией? По большому счету, и середины у этой клочковатой мистерии — нет тоже. «То ли девочка, а то ли виденье», заколовшая на рынке рубашку героя булавкой и ставшая его навязчивой идеей, по ходу спектакля так и не обретает плоть, несмотря на то, что, если верить на слово (звучащее со сцены), предпринимает некие действия. И также вырастает до символа — возможно, центрального. Оказывается дочерью человека, занимающегося отловом крыс.

Имени никого из упомянутых персонажей не знаем мы и не знает главный герой. Которого — тоже неизвестно как звать...

Флер, энергетический посыл оказывается важнее конкретики, хотя и ее хватает (одни смачные описания провизии, найденной в случайном жилище голодным человеком, чего стоят...). Вот и получается, что «Крысолов» — не рассказ, а новелла; в смысле драматургического материала — нечто эфемерное. Обретающее, благодаря Алексееву, предметность и фигуративность.

В целом «Крысолов» — конечно, красивая, развернутая метафора; выдать ее даже на письме — высший пилотаж, сверхзадача. Все равно, что сказку сделать былью. А уж со сцены транслировать... Опять страшно за Алексеева, хотя безумству храбрых и поем песню: вспахивать какую целину обрекает он себя впредь, привыкший идти по восходящей? Если уже «Крысолов», пятый по счету спектакль «Театра Одного» — едва ли не эталон «замудрености» и темы, и способа ее раскрытия?..

Актер выкладывается практически «до полной гибели всерьез», предлагая зрителю двухчасовой монолог о сложной простоте и простой сложности. Не самое легкоусвояемое искусство, да. Но, надеюсь, без ценителя оно не останется. Грин писал свою фантасмагорию, опираясь не только на умозрительные ресурсы сознания, но и — на вполне достоверную бытовую подоплеку, будучи гражданином постреволюционной империи. Кошмарные картины разрушающейся цивилизации — видения (иногда возникают подозрения, что наркотические), чума, голодные обмороки, вездесущие крысы — набор, характерный для всякого смутного времени. А у нас на Руси другого, похоже, не бывает: чуть прояснится — и тут же над страной вновь сгущаются тучи. Поэтому гриновские аллегории — вполне современны: человек нашего времени, если он — адекватный и вменяемый, стремится уничтожить окружающую нечисть и найти любовный мираж с никак не меньшей силой, чем герой «Крысолова».

Анна Жидких. «Берег», № 50 (1477).