На правах рекламы:

• pronline.ru

Екатерина Александровна Бибергаль (1879 — нач. 1960-х)

Революционерка Катя Бибергаль (партийные клички — Вера Николаевна и Киска) была первой сильной любовью Александра Грина, которая едва не привела его к умопомешательству и преступлению. На момент их знакомства ей было 24 года, а Александру Гриневскому (Грину) — 23. Екатерина была дочерью народовольца, приговоренного к 15 годам каторги. Дочь пошла по стопам отца и тоже активно занималась революционной деятельностью. За участие в студенческих демонстрациях в Петербурге ее выслали под надзор полиции в Севастополь, где они и познакомились с Грином в сентябре 1903 года.

В те годы идеями революции был увлечен и Александр Гриневский. В Севастополь он приехал по поручению партии эсеров, чтобы заниматься агитацией среди солдат и матросов. Об отношениях Грина и Бибергаль позже напишет в своих воспоминаниях первая жена писателя Вера Калицкая: «Киска — это партийное имя, так сказать, кличка, под которой скрывалась Екатерина Александровна Б. С этой девушкой была тесно связана полоса жизни А.С. с 1903 по 1906 г. Их первая встреча с А.С. Грином тепло описана в рассказе А.С. «Маленький комитет». Героиня рассказа дана там в очень мягких, привлекательных тонах. К тому же времени относится и другой рассказ А. С-ча «На досуге». (...) Е. А. обещала выйти за него замуж. Но в Петербурге начались между ними нелады. Происходило это по-видимому из-за совершенно разного подхода их друг к другу и к революции. Е. А. была дочерью народовольца; и воспитание, и окружающая ее действительность делали ее убежденной революционеркой».

Отец Кати Бибергаль Александр Николаевич Бибергаль родился в 1854 году в Керчи в зажиточной еврейской семье. Он учился в Керченской гимназии, а затем в Петербурге в Ветеринарной или Медико-хирургической академии. В декабре 1876 года был арестован за участие в демонстрации возле Казанского собора. Это был знаменитый митинг после литургии в Казанском соборе в праздник Николая Чудотворца, на котором впервые в истории России было поднято красное знамя «Земли и воли» и публично выступил Плеханов. При Бибергале были найдены преступные стихи, в которых говорилось «о рабочих, возвращающихся после трудов на родину, где ожидает их всех старая бедность и больные в отрепьях дети. Один из числа пришедших, обращаясь к товарищам, говорит: пора перестать работать на врагов, бояр и попов, пора рабочей семье соединиться и перестать кормить злодеев». Двадцатидвухлетнего Бибергаля судил сенат, признал виновным в дерзостном порицании установленного законом образа правления, участником сопротивления полиции и автором возмутительных стихов и приговорил к 15 годам каторги. Александр Николаевич отбывал заключение на реке Каре, куда прибыл в 1878 году. За ним следом отправилась жена, а через год там же, на Каре, родилась Катя. По манифесту 1884 года срок каторги был сокращен, и Бибергаль вышел на поселение в Забайкальскую область. Позже переехал на Амур, где служил на золотых приисках. Однако и после этого продолжал заниматься революционной деятельностью.

Катя Бибергаль кончила гимназию, была слушательницей Высших женских курсов в Петербурге. В 1899 году примкнула к революционной работе, работала в студенческих организациях, за участие в студенческой демонстрации 1902 года в Петербурге выслана на 3 года в Севастополь. С Грином ее связывала только революционная деятельность, он же испытывал к ней настоящие чувства. Вера Калицкая, первая жена Грина, вспоминала: «Революционная деятельность отвечала характеру ее, мужественному и великодушному. В А. С-че она видела только талантливого агитатора, в моменты увлечения становившегося вождем тех, кто его слушал. В это время Е.А. и сама увлекалась им. Способности А. С-ча к пропаганде Е.А. высоко ценила и всячески поощряла его в этом направлении. Но для А.С. Киска была не только подпольщицей, революционный темперамент которой толкал его на работу, но, главным образом, красивой изящной девушкой, которой он хотел обладать. Время разлуки внесло горечь в их отношения. У А. С. создалось ложное представление, будто бы Е.А. была близка в Холмогорах со ссыльным, который вскоре умер. От этого на отношения легла тень, но все-таки ссора произошла по другой причине». Если Катя Бибергаль по прозвищу Киска всецело отдавалась революционной борьбе, то писателя эта деятельность привлекала лишь своей романтичностью. После тюремного заключения и ссылки в Сибирь, как пишет Калицкая, «романтика подвига и риска для него потускнела».

Перед очередным собранием у Гриневского возникло непонятное предчувствие. «Странное, никогда не испытанное и ничем решительно не оправдываемое чувство удерживало меня от поездки. Это было тягостное предчувствие. Я пришел к Киске и сказал, что ехать не могу. Как я ни объяснял, в чем дело, Киска требовала, чтобы я ехал; в конце концов назвала меня "трусом". При таких обстоятельствах мне ничего больше не оставалось, как пойти на Графскую пристань, к катеру». На пристани его встретили двое знакомых солдат, а затем откуда-то появился городовой и предложил прогуляться в участок. При обыске дома у Гриневского было найдено большое количество запрещенной литературы — его отправили в тюрьму: «Я был арестован 11 ноября 1903 года. Вышел из тюрьмы по амнистии 20 октября 1905 года».

До амнистии была еще попытка побега в декабре 1903 года. Киска добыла тысячу рублей, и на них было куплено парусное судно, чтобы доставить Грина на другой берег Черного моря в Болгарию. За сто рублей был подкуплен извозчик, с помощью которого арестант, перебравшись через стену тюрьмы, должен был доехать до бухты, где стояло судно. Но Грина схватили при попытке перелезть через стену. Сама же Екатерина Бибергаль была арестована за два дня до неудачного побега Грина и отправлена этапом в Архангельскую губернию. Сначала в Холмогоры, оттуда — в Архангельск. Из ссылки она сбежала в Швейцарию. Побег ей организовал тоже сосланный в Архангельск глава севастопольских эсеров Никонов. Сразу после побега в департамент полиции были сообщены ее приметы:

«Бибергаль, 25 лет, рост 2 аршина 4, 5 вершка, волосы светло-русые, вьющиеся с золотым обрезом, брови правильные, дугообразные, русые, снаружи несколько реже, глаза светло-карие, нос прямой, величины умеренной, рот правильно очерченный, зубы все белые, несколько неправильной формы, подбородок круглый, лицо гладкое, особая примета: на левой стороне щеки на горизонте носа в расстоянии почти дюйма небольшое бледно окрашенное пятно». (Государственный архив Архангельской области).

Они снова встретились в 1905 году в Петербурге, после того как Грин вышел из заключения. На тот момент он успел разочароваться в революционной деятельности, а она была все так же увлечена. Он предлагал ей руку и сердце, но она отказала, объяснив это тем, что он ушел из ее жизни с того момента, как отдалился от партии эсеров. В январе 1906 года они окончательно расстались. Во время их последней встречи и разразилась трагедия, о которой потом будут ходить легенды. То ли из ревности, то ли из-за того, что вновь получил отказ на свое предложение, Грин вспылил. По свидетельству современников, он был импульсивным и несдержанным и в такие моменты терял над собой контроль. У него был с собой дамский револьвер — другого не нашлось. По его признанию, девушка держалась «мужественно и вызывающе». В припадке ярости Грин выхватил его и выстрелил в свою возлюбленную. Пуля попала в грудь с левой стороны, но сердце не задела.

Девушку тут же доставили в Обуховскую больницу и прооперировали. Грина Киска не выдала, но отношения с ним решила прекратить раз и навсегда. Рана оказалась не тяжелой. Оперировал проф. Греков, и Катя вскоре поправилась. Грин несколько раз пытался поговорить с ней наедине, но это ни разу ему не удалось. Бибергаль просила своих друзей не оставлять ее одну с Александром. Так кончились их отношения.

«Потом, когда за Грином потянется шлейф легенд, в одной из них будет утверждаться, что свою первую жену он убил, — пишет биограф Александра Грина писатель Алексей Варламов. — Это будет ужасно возмущать Нину Николаевну Грин, ведь в действительности не жену, конечно, и не убил — а все же дыма без огня, как видно, не бывает». И важное наблюдение Варламова: «Иногда встречаются утверждения, что Грин стрелял не целясь — может быть и так, но то, что пуля попала девушке в левый бок, туда, где сердце, — говорит само за себя».

В январе 1906 года Грина арестовали — но не за этот роковой выстрел, а за агитационную деятельность. Он попал в тюрьму, а оттуда выслан в Сибирь. В ночь с 31 марта на 1 апреля 1907 года Екатерина Бибергаль была арестована в составе группы из 28 человек — «боевого отряда при центральном комитете партии социалистов-революционеров», осуждена на 8 лет каторжных работ и сослана в Сибирь. Пути бывших влюбленных разошлись навсегда. В 1915 году Александр отправил ей на каторгу свою новую книгу, и она узнала в героине «Маленького комитета» себя.

Бибергаль была на каторге вместе с самыми знаменитыми революционерками начала XX века: Марией Спиридоновой, Александрой Измайлович, Ревеккой Фиалкой, Марией Школьник, Анастасией Биценко, Фанни Каплан. Всех их освободила Февральская революция. Но после победы большевиков запись в анкете о членстве в партии эсэров стала черной меткой.

Многие бывшие эсэры вошли в состав Общества бывших каторжан и ссыльнопоселенцев. В Ленинграде члены общества создали завод «Политкаторжанин», выпускавший эссенции и эфирные масла, которые продавались даже за границу. На эти средства был построен уникальный дом-коммуна на площади Революции. Квартиры из расчета одна комната на человека. Плюс большое общественное пространство — свои столовая, детский сад, кинозал, клуб, библиотека. В этой библиотеке Бибергаль работала на полставки, три дня в неделю. Жила она тут же — сначала с первым мужем Григорием Тер-Оганяном, потом со вторым мужем Юрием Бохановским.

Как только начались сталинские чистки, о доме с бывшими эсерами вспомнили прежде всего. Бибергаль и Бохановского арестовали в один день, 2 марта 1935 года. Признали социально опасными элементами, запретили жить в 15 крупнейших городах СССР. Три года спустя Бибергаль получила вдогонку обвинение в контрреволюционной деятельности и 10 лет лагерей. Бибергаль отправили в «инвалидный» лагерь Баим в Кемеровской области, куда ссылали заключенных, которых уже нельзя было использовать на каких-либо работах.

В Баиме Бибергаль встретила Тамара Милютина, посвятившая ей в своих мемуарах отдельную главку: «В хорошую погоду с весны и до поздней осени можно было видеть Бибергаль у южной стены 15-го барака, сидящую на раскладном табуретике и читающую книжку. Всегда подтянутая, аккуратно одетая и причесанная, летом неизменно с белым воротничком, тоненькая и легкая. Ей тогда было больше шестидесяти, но никакой старости в ней не чувствовалось. Наоборот — было в ней даже что-то девическое. И волосы, мелко и круто вьющиеся, чудились золотистыми, несмотря на явную седину».

После десяти лет лагерей Бибергаль отправили в ссылку. Она вновь работала библиотекарем в поселке Лоухи в Карелии. В 1956 году Екатерина Бибергаль получила разрешение вернуться и жить в Ленинграде. В том же году, неудачно упав, она сломала ногу, которую пришлось отнять. Последние годы жизни прожила у вдовы своего брата, которая занимала одну комнату в квартире, когда-то целиком принадлежавшей им всем (Ленинград, Карповка, 19, кв. 5). Умерла она в начале 1960-х годов. Реабилитирована 7 сентября 1989 года.

Образ Кати Бибергаль в прозе Александра Грина

Грин любил Катю Бибергаль, о ней томился герой его рассказа «На досуге»: «В камере палит зной. В решетчатом переплете ослепительно сверкает голубое, бесстыжее небо. Человек ходит по камере и, подолгу останавливаясь у окна, с тоской глядит на далекие, фиолетовые горы, на голубую, морскую зыбь, где растопленный, золотистый воздух баюкает огромные, молочные облака. Губы его шепчут:

— Катя, милая, где ты, где? Пиши мне, пиши же, пиши!..»

Образ Екатерины Александровны Бибергаль вошел в художественную прозу Грина и преломился в ней самым причудливым образом. В ранних рассказах он очень трогателен и нежен. Так, в рассказе «Маленький комитет», который упоминает Калицкая, Грин написал про революционера Геника, которого присылают в южный город вести революционную работу. В чертах Геника очень много автобиографического.

«Генику двадцать лет, он верит в свои организаторские таланты и готов помериться силами даже с Плехановым. А романтическое и серьезное положение "нелегального" заставляет его еще плотнее сжимать безусые губы и насильно морщить гладкий розовый лоб».

И вот этот самый нелегал приезжает по заданию своей партии к молодой девушке-эсерке, в комнате у которой висят «пришпиленные булавками Бакунин, Лавров, террористы и Надсон». Они говорят о революции, и оказывается, что никакой революционной организации в городе нет, все ее члены давно арестованы и письма в центр писала эта девушка, подписываясь словом «комитет».

«На другой день вечером Геник сел писать подробнейшую реляцию в "центр". Между прочим, там было написано следующее: "Комитет ходит в юбке. Ему девятнадцать лет, у него русые волосы и голубые глаза. Очень маленький комитет».

Продолжением этого рассказа стала новелла «Маленький заговор». В ней снова действует тот же самый Геник, к которому на сей раз приходит девушка по имени Люба. Люба хочет совершить теракт, и, глядя на нее, Геник понимает весь ужас того, что это молодое существо погибнет. Он отправляет ее в другой город, якобы для «карантина», а на самом деле для того, чтобы она исчезла с поля зрения его соратников из комитета. А потом появляется и сам комитет, состоящий из трех здоровых мужиков-революционеров, которые начинают обсуждать деловые качества Любы с тем же практицизмом и знанием дела, с каким обсуждаются женские достоинства: послушна как монета, конспиративный инстинкт, девушка с характером, твердо и бесповоротно решила пожертвовать собой, «глубокая, мучительная жажда подвига, рыцарства» — словом, вполне подходящая кандидатура для того, чтобы ее разорвало бомбой вместе с каким-нибудь генералом.

Геник пытается отговорить своих товарищей от того, чтобы использовать Любу в теракте.

«Я ведь думал... Я долго и сильно думал... Я пришел к тому, что — грешно... Ей-Богу. Ну хорошо, ее повесят, где же логика? Посадят другого фон-Бухеля, более осторожного человека... А ее уже не будет. Эта маленькая зеленая жизнь исчезнет, и никто не возвратит ее. Изобьют, изувечат, изломают душу, наполнят ужасом... А потом на детскую шею веревку и — фюить. А что, если в последнее мгновение она нас недобрым словом помянет?»

«Маслов слушал и понимал Геника, — но не соглашался; Чернецкий понимал, — но не верил; Шустер просто недоумевал, бессознательно хватаясь за отдельные слова и фразы, внутренне усмехаясь чему-то неясному и плоскому».

И вот окончательный вывод, своего рода моральный приговор, который выносит партия Генику:

«Я думал, представьте, что вы партийный человек, революционер. (...) А вы идите себе с Богом в монахи, что ли... или в толстовскую общину... да!.. (...) Вы говорите, ее могут повесить... Да это естественный конец каждого из нас! То, что вы здесь наговорили, — прямое оскорбление для всех погибших, оскорбление их памяти и энтузиазма... Всех этих тысяч молодых людей, умиравших с честью!»

Геник уходит от них непонятый, а Любу спешно возвращают из карантина и готовят к заданию. Тем заканчивается рассказ.

Эти девушки из рассказов Грина совершенно не походили на решительную революционерку Катю Бибергаль, тут была скорее попытка выдать желаемое за действительное, Бибергаль менее всего была игрушкой в чужих руках и, год спустя возвращаясь к этой теме, Грин совершенно иначе напишет о своей возлюбленной. На смену кроткой, женственной девушке придет независимая, властная натура одного из самых пессимистических рассказов Грина — «Рай», где собрались вместе за отравленным обедом несколько самоубийц, и каждый из них рассказывает свою историю. Среди них — «женщина неизвестного звания».

«Я состарилась; мне всего 23 года, но иногда кажется, что прошли столетия с тех пор, как я родилась, и что все войны, республики, эпохи и настроения умерших людей лежат на моих плечах. Я как будто видела все и устала. Раньше у меня была твердая вера в близкое наступление всеобщего счастья. Я даже жила в будущем, лучезарном и справедливом, где каждый свободен и нет страдания. У меня были героические наклонности, хотелось пожертвовать собой, провести всю жизнь в тюрьме и выйти оттуда с седыми волосами, когда жизнь изменится к лучшему. Я любила петь, пение зажигало меня. Или я представляла себе огромное море народа с бледными от радости лицами, с оружием в руках, при свете факелов, под звездным небом.

Теперь у меня другое настроение, мучительное, как зубная боль. Откуда пришло оно?.. Я не знаю. (...) Прежде из меня наружу торчали во все стороны маленькие, острые иглы, но кто-то притупил их. Я начинаю, например, сомневаться в способности людей скоро завоевать будущее. Многие из них кажутся мне грязными и противными, я не могу любить всех, большинство притворяется, что хочет лучшего.

Как-то, два года назад, мы шли целой гурьбой с одного собрания и молчали. Удивительное было молчание! Это было ночью, весной. Какая-то торжественная служба совершалась во мне. Земной шар казался круглым, дорогим человечком, и мне страшно хотелось поцеловать его. Я не могла удержаться, потому что иначе расплакалась бы от возбуждения, сошла с тротуара и поцеловала траву. (...)

Потом я любила. Мы разошлись ужасно глупо: он хотел обвенчаться и показался мне мещанином. Теперь он за границей».

В реальной жизни за границу уехала, а потом вернулась в Россию и пошла на каторгу она, и никакого разочарования в своей деятельности не испытала. Но то, что Грин заочно записал Бибергаль в клуб самоубийц, обнаруживает его глубокую интуицию по отношению не к самой Екатерине Александровне, но тому типу людей, к которому она принадлежала.

Постепенно Катя Бибергаль все больше и больше стала превращаться в литературный персонаж. Маятник гриновской фантазии качался то в одну, то в другую сторону и подобно тому, как в рассказах «Комитет» и «Заговор» Грин пытался свою возлюбленную обелить, в «Рае» ее демонизирует и приписывает то, чего в ней не было, а переживалось им самим. Кульминацией движения этого маятника становится рассказ «Земля и вода», тот самый, о котором пишет Вера Калицкая, что в нем изображена «сила и безысходность неразделенной любви». Если согласиться с мемуаристкой, что этот рассказ был навеян образом Кати Бибергаль (а Калицкой нет никаких оснований не доверять, ибо она могла знать это от самого Грина), то здесь мы встречаем единственный художественный портрет роковой революционерки.

«Эта женщина небольшого роста, смуглая в тон волос, пышных, но стиснутых гребнями. Волосы и глаза темные, рот блондинки — нежный и маленький. Она очень красива, Лев, но красота ее беспокойна, я смотрю на нее с наслаждением и тоской; она ходит, наклоняется и говорит иначе, чем остальные женщины; она страшна в своей прелести, так как может свести жизнь к одному желанию. Она жестока; я убедился в этом, посмотрев на ее скупую улыбку и прищуренные глаза, после тяжелого для меня признания».

Именно в эту женщину имел несчастье влюбиться главный герой некто Вуич, ради нее приезжает из деревни, где ему было очень сладко жить на лоне природы, в город, в котором все ему отвратительно, но он одержим любовью и потребность видеть предмет любви так велика, что хотя девушка его отвергает, Вуич, переступив через гордость, решается идти к ней опять. Но на пути у влюбленного встает... землетрясение.

«Грохот, напоминающий пушечную канонаду, раздавался по всем направлениям; это падали, равняясь с землей, дома. К потрясающему рассудок гулу присоединился другой, растущий с силой лавины, — вопль погибающего Петербурга. Фасад серого дома на Адмиралтейском проспекте выгнулся, разорвал скрепы и лег пыльным обвалом, раскрыв клетки квартир, — богатая обстановка их показалась в глубине каждого помещения. Я выбежал на полутемную от пыли Морскую, разрушенную почти сплошь на всем ее протяжении: груды камней, заваливая мостовую, подымались со всех сторон. В переулках мчалась толпа; множество людей без шляп, рыдая или крича охрипшими голосами, обгоняли меня, валили с ног, топтали; некоторые, кружась на месте, с изумлением осматривались, и я слышал, как стучат их зубы. Девушка с растрепанными волосами хваталась за камни в обломках стен, но, обессилев, падала, выкрикивая: "Ваня, я здесь!" Потерявшие сознание женщины лежали на руках мужчин, свесив головы. Трупы попадались на каждом шагу, особенно много их было в узких дворах, ясно видимых через сплошные обвалы. Город потерял высоту, стал низким; уцелевшие дома казались среди развалин башнями; всюду открывались бреши, просветы в параллельные улицы, дымные перспективы разрушения. Я бежал среди обезумевших, мертвых и раненых. Невский проспект трудно было узнать. Адмиралтейский шпиц исчез. На месте Полицейского моста блестела Мойка, вода захлестывала набережную, разливаясь далеко по мостовой.

Движение здесь достигло неслыханных размеров. Десятки трамвайных вагонов, сойдя с рельс, загораживали проход, пожарные команды топтались на месте, гремя лестницами и крючьями, дрожали стиснутые потоком людей автомобили, лошади становились на дыбы, а люди, спасаясь или разыскивая друг друга, перелезали вагоны, ныряли под лошадей или, сжав кулаки, прокладывали дорогу ударами. Некоторые дома еще держались, но угрожали падением. Дом на углу улицы Гоголя обвалился до нижнего этажа, балки и потолки навесами торчали со всех сторон, под ногами хрустели стекла, фарфор, картины, ящики с красками, электрические лампы, посуда. Множество предметов, чуждых улице, появилось на мостовой — от мебели до женских манекенов. Отряды конных городовых, крестясь, без шапок двигались среди повального смятенья неизвестно куда, должно быть, к банкам и государственным учреждениям».

Но самое поразительное, что все это описание нужно автору лишь для одного. Когда Вуич в этом аду отыскивает свою Мартынову и выносит ее из рушащегося дома, она отталкивает его, потому что не хочет быть ему ничем обязанной.

«— Последнее, что я услышал от нее, было: "Никогда, даже теперь! Уходите, спасайтесь". Она скрылась в толпе; где она — жива или нет? — Не знаю».

Вот как преломилось в прозе Грина роковое объяснение между двумя влюбленными. Подобно тому, как в «Рае» Грину потребовалось самоубийство, эквивалентом драмы неразделенной любви в «Земле и воде» стало не больше не меньше чем землетрясение. Не всякая женщина похвастается такими ассоциациями.