Л.С. Кудрявцева. «Алые паруса художников-иллюстраторов Грина»

Художников, иллюстраторов «Алых парусов», не так уж мало, наберётся больше десятка. Но удачными можно назвать далеко не все работы. Нельзя, иллюстрируя Грина, идти по проторённому пути банально-реалистической иллюстрации, тем более когда речь идёт об «Алых парусах». Рисунок с красивой молодой парочкой на фоне моря или дерева, как бы он ни был профессионален, — полный провал. Подобное издавалось ещё в советское время во многих издательствах страны и сейчас издаётся. «Алые паруса» на готовую колодку не надеть, они для этого не подходят. Почти сто лет завораживающее читателей сочинение полно такой неизъяснимой мистической прелести, что справиться с ним дано, верно, художнику с душой романтика, с чутьём, пристрастием, тягой к подобным литературным загадкам.

Художнику, естественно, не нужно перевоплощаться в Грина, да это и невозможно — столь сложна, противоречива, самобытна была его личность, как и вся его жизнь, не похожая ни на какую другую. Но и знать об этом стоит, чтобы уразуметь, что же таится в великой феерии, как назвал «Алые паруса» автор. Многие иллюстраторы предпочитают иметь дело с чистым текстом, чтобы самому давать её трактовку, так сказать, без вмешательства автора и литературоведческих исследований. Конечно, многое потаённое в душе Грина скрыто за романтическими строками этого произведения, но как их раскрыть?

О Грине, когда он обосновался в Петрограде, литераторы судили жёстко, неприязненно: нелюдимый, неприятный, грубый, угрюмый, презрительный циник и т. д. Но ему были преданны две достойные женщины, две жены, понимавшие его, сохранявшие к нему чувства до конца его дней и написавшие об этом. Не главные ли они пристрастные свидетельницы?

Вера Павловна Грин (по второму мужу Калицкая) написала полную благородства книгу «Моя жизнь с Александром Грином», а вдова Грина Нина Николаевна именно с ней поделилась рассказом о последних часах Александра Степановича и получила такой проникновенный ответ: «Если бы Вы знали, как я молилась, чтобы Бог дал Саше "христианскую кончину"» (это письмо цитирует А. Варламов, обнаружив его в РГАЛИ) [1. С. 410]. Что и случилось.

Нина Николаевна Грин, чья судьба драматична, оставила убедительные строки в своих воспоминаниях: «Думаю, редко какая женщина видела столько нежности, ласки и душевного тепла, сколько я от Александра Степановича. Именно его нежности, а не чувственности, большой умной нежности сильного духом мужчины к любимой женщине» [2. С. 76]. Феодосийскую жизнь в знаменитом музейном доме она назвала «ласковой». И ещё: «...бедная, красивая душа его будет горько и мучительно страдать» [2. С. 89]. Грин посвятит Нине Николаевне «Алые паруса» с изящным выражением «подносит» [5. С. 5]. Чего же ещё? Какие свидетельства нужны? Любовь всегда права.

«Алые паруса», признанные самым исповедальным произведением Грина, дышат нежностью, лаской и душевным теплом, той не сбываемой мечтой, без которой жизнь ограниченна, скучна и духовно бедна. Не оттого ли так западала в наши девичьи сердца и души эта феерия, появившаяся после долгого перерыва в середине прошлого века, и подавала надежды? А молодые журналисты-шестидесятники в одной газете своим знаком сделали прелестную Ассоль в исполнении замечательного литовского художника-графика Стасиса Красаускаса, а в другой — страницу назвали «Алый парус» и с жаром беседовали с подростками о прекрасном. Да и теперь в обновлённом Петербурге в день, когда празднуется окончание школы, появляется на Неве белый корабль с поднятыми алыми парусами.

А 8 декабря 1920 года Александр Грин впервые читал свою повесть амбициозным жильцам так называемого Дома искусств на Мойке. Он сам в нём жил. Доброжелательный поэт Всеволод Рождественский, назвав его «комнатку» на первом этаже с одним окном во двор невзрачной, узкой и темноватой, так описал ее: «Слева от входа стояла обычная железная кровать с подстилкой из какого-то половичка или вытертого до неузнаваемости коврика, покрытая в качестве одеяла сильно изношенной шинелью. У окна ничем не покрытый кухонный стол, довольно обшарпанное кресло, у противоположной стены обычная для тех времён самодельная "буржуйка" — вот, кажется, и вся обстановка этой комнаты с голыми, холодными стенами» [2. С. 240]. Подобная обстановка Грина отнюдь не смущала: у него был свой угол, одиночество, необходимое для работы. А жил он всегда в своём мире, несмотря на все четвертьвековые невзгоды, беды, опасные приключения, нередко будто вычитанные из любимых им книг; похоже, он сам шёл ко всему навстречу.

Грин рассказывал Нине Николаевне, что в этой комнате он, «лёжа в постели, не стыдясь, плакал слезами благодарности» [2. С. 45] (комнату ему дали благодаря хлопотам М. Горького, ценившего прозу писателя-романтика). Грин был в то время очень беден, и вот что пишет ВС. Рождественский, назвавший «Алые паруса» солнечной феерией, светлым, согретым любовью к людям цветком: «...с какой-то гордостью носил свой до предела потёртый пиджачок и всем видом показывал полнейшее презрение к житейским невзгодам» [2. С. 345]. По воспоминаниям того же наблюдательного ВС. Рождественского, Грин «с утра садился за стол, работал яростно, ожесточённо, а затем вскакивал, нервно ходил по комнате, чтобы согреться, растирал коченеющие пальцы и снова возвращался к рукописи. Это и были "Алые паруса"» [2. С. 346].

На искушенных слушателей в Доме искусств она произвела большое впечатление: «...публика приняла эту поэтическую повесть очень тепло» [10. С. 67], — пишет в мемуарах со слов Грина В.П. Калицкая. Для Грина это было очень важно, по его словам, он вынашивал её пять лет, а задумал ещё, судя по всему, в молодые годы. И не расставался с черновой тетрадкой ни при каких сложных житейских обстоятельствах. Существует легенда, что в детстве он увидел игрушечный кораблик с алыми парусами в окне вятского магазина. Во всяком случае, звёзды на небе он разглядел в три года.

В январе 1923 года «Алые паруса» были изданы отдельной книжкой в петроградском частном издательстве Френкеля с небольшой изящной гравюрой трёхпарусного кораблика на обложке художника А. Могилевского. Тут же в печати появилось несколько положительных рецензий. К читателям новых послевоенных поколений «Алые паруса» пришли далеко не сразу. В 1950 году в журнале «Новый мир» Грин был обозван космополитом и едва ли не врагом отечества, его книги были изъяты из библиотек. Но время быстро меняется, приходит так называемая «оттепель», и спустя шесть лет мы уже держали «Избранное» А. Грина с восторженным предисловием К. Паустовского, и у нас, молодых читателей, кружилась голова от «Алых парусов» и «Бегущей по волнам».

Впервые иллюстрированный Грин появится в 1963 году в многотиражном шеститомном собрании сочинений в издательстве «Правда». Иллюстратором станет Савва Григорьевич Бродский (1923—1982). В эти же годы он, художник и архитектор по образованию, будет привлечён к созданию феодосийского литературно-мемориального музея А.С. Грина (он откроется в 1970-м) и вместе с автором экспозиции Геннадием Золотухиным превратит скромный дом, в котором Грин вместе с женой прожил четыре «ласковых» года, в эффектное подобие морской шхуны. «Небольшие комнаты со строгим интерьером тёмного дерева, насыщенные воздухом мечтаний, создают образ старинного парусного корабля» [8. С. 89], — сообщает путеводитель многочисленным посетителям. По этой работе сразу видна степень увлечённости Бродского романтикой Грина.

К тому времени, когда художник принялся за работу над гриновскими произведениями, был уже востребован ведущими издательствами и на большом эмоциональном подъёме в разное время иллюстрировал собрания сочинений знаковых писателей-классиков Флобера, Роллана, Цвейга, новеллы Мериме, романы «Остров сокровищ» Стивенсона, «Овод» Войнич, «Спартак» Джованьоли, «Как закалялась сталь» Н. Островского, «Повесть о настоящем человеке» Полевого, а в 1976 году буквально прогремели его работы к «Дон Кихоту» Сервантеса. Как видим, в основном это была литература с героическими персонажами. Художника увлекали сильные, незаурядные личности. Чаще всего образы решались в монументальном ключе.

Со всей серьёзной основательностью относясь к выбранному на всю жизнь делу (хотя, окончив Архитектурный институт, стал архитектором), Бродский писал, что «трудно представить зрителю, сколько мыслей, сомнений, творческих терзаний, сколько вопросов, проблем встаёт перед ним (художником-иллюстратором. — Л.К.), прежде чем он нанесёт первый штрих... Много дум промелькнёт в раскалённой голове художника, склонившегося над чистым белым листом бумаги» [11. С. 78].

Грином он был, безусловно, чрезвычайно увлечён: шесть лет работы над образом феодосийского музея и — почти одновременно — несколько лет над повестями и рассказами писателя, как раз в то время, когда иллюстрация во взрослой книге стала отрицаться, а картинная живопись получила определение «суровый стиль», которым отмечены многие работы Бродского, но не «Алые паруса».

Грин, видимо, импонировал ему соединением реальности с романтической правдой вымысла. Ведь сам Грин не считал свои сочинения чистым вымыслом, фантазией, он глубоко верил в правду, в свою правду. Бродский попытался их объединить. Всего в четырёх иллюстрациях, к тому же помещённых, как вклейки, с двух сторон каждого листа (искусство книги только что рождалось заново), ему было необходимо выразить квинтэссенцию гриновской феерии. Прямо скажем, куда как интереснее художнику работать над иллюстративным циклом. Главных героев Бродский помещает в метафорическое цветовое пространство, подвижное, ассоциативное — в нашем представлении это мечта и разум вместе. И это хорошо.

В геометрических переплётах видятся и паруса, и морская стихия, и та мечта, которой нет названия... В эту пластическую метафору вписаны портреты Ассоль и Грея. Но согласиться с их трактовкой невозможно. Ассоль, данная дважды крупным планом, на одной иллюстрации будто подгримирована под зрелую красотку с поднятыми скулами, длиннющими чёрными ресницами и яркими, сочными, полуоткрытыми губами, открывающими белоснежные зубки... Скорее годится на обложку массового журнала. (Кстати, подобный образ ещё раз был повторен к другому рассказу.) На другой иллюстрации Ассоль — девочка, она мила: белый чепчик, сосредоточенное личико, всматривающееся в прозрачность воды (там где-то игрушечный парусник), весь облик не лишён поэтичности и всё-таки мало напоминает ту, чьё обаяние, очарование и тайна заключены, прежде всего, в глазах, во взгляде. Светловолосый красавец, небрежно расположившийся в кресле с трубкой в руке, мгновенно вызывает в памяти одного из звёздных актёров голливудского фильма. Почему их такими увидел и изобразил талантливый художник, теперь трудно сказать. Вкус ему изменил или что? Не плоха одна иллюстрация. Две романтические фигуры среди интересно найденных, бурных линейных движений парусов, шторма, освещённые корабельным фонарём в напряжённом ракурсе.

В наше время серию цветных иллюстраций для детей исполнил художник Юрий Филиппович Николаев, опытный книжный мастер (род. в 1960 г.). Они решены по традиционному принципу — реалистически повествовательны, последовательно раскрывают сюжетные моменты. Двух ведущих героев сопровождают герои второстепенные, у Грина выразительные. Выразительны они и у художника. Читатель-подросток видит и доброго Лонгрена, и недобрых рыбаков, и злых мальчишек из Каперны, у моря — загадочного немолодого сказочника Эгля, лощёного отца Грея у картины с Распятием. Даже Польдишока видит, любителя спиртного. А вот сосредоточенно курит трубку капитан Гоп, решивший начать «отделку щенка под капитана» [5. С. 58]. Повзрослел, возмужал, посуровел Артур Грей, обдумывающий дальнейший путь, — за ним мачта, паруса, синяя полоска моря и недоумённый Летика. Мы увидим Летику ещё раз, радостного, стоящего в воде с пойманной рыбой и длинной удочкой в руках. Посвятит художник отдельный рисунок местным женщинам, не пропустит гриновскую реплику: «Капернцы обожали плотных, тяжёлых женщин с масляной кожей толстых икр и могучих рук» [5. С. 93] — и даже вот эту: «...здесь ухаживали, ляпая по спине ладонью и толкаясь, как на базаре» [5. С. 93]. Живая сценка получилась. Как и с оркестром. Музыкантов будет ровно восемь, включая скрипача Циммера, собравшего оркестр; можно на картинке разыскать и тромбон, и двух безусых молодцев с фанфарами, и всё остальное, указанное в тексте. От себя художник прибавил юмора и удачно выстроил композицию с комичными персонажами. Встречу Ассоль с Греем он решил весьма деликатно. Дал героев, протягивающих друг другу руки, средним планом. Море спокойное, чуть золотящееся, и корабль с алыми парусами хорошо виден, может быть, он даже выразительнее, чем сами виновники торжества. Да он и сам тут «виновник торжества».

Художник вводит этот образ деликатно, неназойливо. Морские сценки, пожалуй, самые выразительные, опоэтизированные. Они начинаются с лирически живописного форзаца — на рассвете, в солнечно-мягком свете, озаряющем водную гладь и лодки на первом плане, появляется желанный сказочный парусник. Море, красавцы-корабли со спущенными парусами появятся ещё не раз и украсят книгу. Да и по другим пейзажам видно, что художник прекрасно чувствует морскую стихию. Умеет передать ту лёгкость, прозрачность и свет, к которым, по его словам, он стремится. И это не случайно.

Он с детства до глубокой художественной зрелости прожил в приморском городе, каспийском, — Махачкале. Тут школьником в Махачкалинском художественном училище прикоснулся к подлинному искусству и высокому к нему отношению. Его педагог, старый художник Дмитрий Капаницын, ещё в дореволюционные годы был учеником выдающегося графика Евгения Лансере, мастера рисунка, знаменитого иллюстратора «Хаджи Мурата» Л. Толстого. Мудрый Капаницын неназойливо учил подопечных наблюдать и видеть по-своему. В Ростове-на-Дону Юрий Николаев закончит Ростовское художественное училище имени М.Б. Грекова, там тоже были знающие своё дело педагоги. Много писал и портретов, и пейзажей, уже не говоря о том, что освоил мозаику, чеканку, резьбу. В 21 год он стал членом Союза художников России.

Море для него было что дом родной. Когда Юрий Филиппович рассказывает про свою жизнь в городе у моря, он становится похожим на бывалого боцмана. Вспоминает: в штормовом море мальчишкой мог сидеть сколько угодно на бочке, а «рыбу никто лучше меня не ловил». Гриновские «Алые паруса» ещё с юности пленили «открытостью, нежностью, доверчивостью, верой в мечту».

Теперь он московский житель. Столичные издательства охотно с ним сотрудничают. Его иллюстрации к тому поэзии Расула Гамзатова «Клятва землёй» (1990) дышат Дагестаном, его экзотическими обитателями. Он иллюстрировал Пушкина, Лермонтова, Л. Толстого, сказки Перро, Гауфа, Гофмана, русские народные сказки. Создал огромный цикл к сказам Бажова.

Рисовать людей он умеет и любит. Это видно и по гриновской повести. На обложке — портреты Ассоль и Грэя. Милые, молодые, славные влюблённые. У Ассоль ещё и красная роза в руке. Художник признался, что Ассоль рисовал со своей внучки, девушки незаурядных талантов. И гибкая поза перед зеркалом, и лёгкий танец у моря — это всё внучка. Юность всегда прекрасна, считает умудрённый жизнью художник. Грэй у него по-мужски и по-морскому мужествен и строго благороден. Весь его облик направлен к достижению цели. Дарованы им любовь и алые паруса по справедливости.

В 2000 году «Алые паруса» выйдут с иллюстрациями петербургского художника Михаила Бычкова, калининградский издатель Анатолий Махлов увидит в мастерской его один рисунок и немедленно договорится об издании всего цикла в своём «Янтарном сказе». А художник рисовал «для себя», не рассчитывая на издание. Его взволновала книга: «Настолько вошёл в эту вещь, что она сама вошла мне в кровь» [12. С. 81]. И ещё одна воодушевляющая деталь, которую так любит в искусстве художник. Его мастерская в доме, где одно время жил молодой Грин. «Долго была медная ручка на двери, к которой прикасался Грин, входя с улицы в подъезд. Я тоже до неё дотрагивался» [12. С. 5].

За «Алые паруса» Бычкову в 2002 году будет присуждён Почётный диплом Международного совета по детской книге (IBBY), имя художника впишут в Почётный список авторов самых красивых книг мира.

Михаил Абрамович Бычков (род. в 1951 г.) — одарённый иллюстратор детских книг. Он три года проучился в Институте живописи, скульптуры и архитектуры имени И.Е. Репина, в мастерской монументальной живописи у профессора А.А. Мыльникова. Затем закончил в Москве Полиграфический институт, защитив в 1975 году диплом под руководством профессора А.Д. Гончарова. Это были два выдающихся художника и педагога. Красивые, продуманно-оригинально решённые, его книги стали появляться с конца 80-х годов прошлого века, всякий раз обращая на себя внимание требовательной критики. Бычков, в основном, создатель сказочных образов — Шарля Перро, «Трёх толстяков» Олеши, «Питера Пэна» Джеймса Барри и очаровательных героев Астрид Линдгрен Пеппи Длинныйчулок и Эмиля из Лённеберги. Сравнительно недавно художник создал цикл замечательных иллюстраций к стихотворению Сурикова «Детство», уже изданному.

«Алые паруса» он задумал значительно раньше, чем воплотил их в книге. Первый его порыв, ещё в 80-е, — никаких растиражированных алых парусов, их достаточно опошлили. «Никакой сентиментальности, никакой липовой романтики, алых парусов не будет!» [12. С. 80] — убеждал самого себя художник. Но в 90-е, когда у порядочных людей от всего происходящего разрывалось сердце, он увидел в идее Грина спасение. Бесконечно перечитывая повесть, выписывая поразившее, составляя досье на каждого героя, он понял, что алые паруса, их цвет, так важный для Грина, должен быть воплощён непременно. «Настолько достала чернуха, грубая материальность "грязных и хищных парусов", что я вдруг понял: мне нужен алый цвет. Нужны надежда, любимая мысль Грина и алый цвет» [12. С. 80].

Подлинный книжник, Михаил Бычков считает своей задачей «создать яркий образ книги, связывая и соподчиняя все элементы в поисках гармонии, рождающей красоту» [12. С. 81]. Того же он добивался в «Алых парусах». Всю книгу, а не только иллюстрации, он выстраивает как некий художественный образ. Образ ожидаемого чуда, воплощённого в алых парусах, противопоставляя его иному образу — обыденности, заурядности и пошлости. Также неоднозначно он решает и образ моря, и самих персонажей.

Ему кажется необходимым напомнить юным читателям, за которыми будущее, слова Грэя: «...я понял одну нехитрую истину. Она в том, чтобы делать так называемые чудеса своими руками... улыбка, веселье, прощение, и — вовремя сказанное, нужное слово» [5. С. 133]. Этот высокий гриновский постулат художник выносит на последнюю страницу, форзац, давая его белыми буквами на голубом фоне напротив знакового образа — корабля с алыми парусами в плещущих под солнечным светом светлых морских волнах и маяка с остроконечным красным завершением.

А на первом форзаце как предупреждение звучат гриновские слова, данные на чёрном белым: «...Много ведь придётся в будущем увидеть тебе не алых, а грязных и хищных парусов: издали — нарядных и белых, вблизи — рваных и наглых» [5. С. 33]. И море, на соседней странице, тут шумное, неспокойное, грозное. Мрачный колорит. Трудно виднеющейся в неприветливых волнах утлой лодчонке под скромным парусом бороться с ним в одиночку. Технику, по признанию художника, он выбрал «фактурную, живописную, плотную — с полным ощущением реальности того, что происходит, ведь поначалу думал: только реальность, только не паруса, но потом алые паруса буквально вплыли в книгу» [12. С. 83].

Юному читателю необходимо уметь вчитываться и вглядываться. Символические, метафорические сцены и образы пройдут через всю книгу. Они начинаются с обложки. (Передо мной второе издание 2014 года с изменённой на ней иллюстрацией.) Невесомая девичья фигурка под прозрачным платьем. Она повернута спиной не столько к нам, сколько к обыденной жизни. Мы не видим лица, только тёмную головку с короткой стрижкой, открывающей нежную шею. Тонкая смуглая рука прикасается к открытому окну, а за ним — то ли мечта, то ли реальность — край вплывающих алых парусов. Так начинается их тема. Она даётся на фоне сознательно неровно положенной краски цвета дерева (работа темперой). Цвета того скромного деревянного дома, где в книжной реальности проживает девушка с певучим именем Ассоль, по-испански означаемом «к солнцу».

Далее в изобразительной сюите идёт развитие темы Ассоль и темы Грэя, объединяющей их темой алых парусов, резко противопоставленных обывательщине Капернаума и Лисса, столь болезненно воспринимаемой Грином с детства. Тема парусов, романтического символа свободы и воли, присутствует на каждой текстовой странице: текст набран в форме паруса. На него намекают набор, расположение и цвет названия феерии на обложке и титульном листе.

Мы видим впервые малышку Ассоль при её встрече с седобородым собирателем песен, легенд, преданий и сказок Эглем, где художник поместит худенькую фигурку с большой плетёной корзиной в руках знакомого коричневого цвета на голубом водном фоне, усеянном островками, как на цветной карте. Взгляд девочки устремлён на игрушечное судёнышко с красными парусами, который рассматривает Эгль, запечатлённый точно по описанию Грина. Так алые паруса западают в её детское сердце.

Следуя за текстом, художник сразу за детством Ассоль начинает детство Грэя, тоже полное символов. Крохотная, почти кукольная фигурка отлетает в акробатическом движении к полу. «Артур Грэй родился с живой душой, совершенно не склонной продолжать линию фамильного начертания» [5. С. 38]. Чопорная родительская пара представлена уходящей, во всей традиционной, надменной и бездуховной аристократической красе. Уж не англичане ли? Художник находит для фонового пространства обещающий золотистый цвет. Грэй-мальчик будет один на один сражаться с бурьяном в заброшенном парке, и картина эта (как всегда даваемая на широкий разворот) полна нескрываемого смысла.

Кульминацией его детства становится встреча с картиной в домашней библиотеке. Тут нет самого мальчика, и это очень хорошо. Художник интуитивно избегает буквализма. Ему важен романтический подтекст. В центре образ, перевернувший жизнь Грэя. Он настолько соответствует у Бычкова гриновскому описанию, что процитируем его: «Обернувшись к выходу, Грэй увидел над дверью огромную картину, сразу содержанием своим наполнившую душное оцепенение библиотеки. Картина изображала корабль, вздымающийся на гребень морского вала... Он был изображён в последнем моменте взлёта. Корабль шёл прямо на зрителя...» [5. С. 51] Удивительная эмоциональная точность в рисунке художника, тут требуется внутреннее зрение, не говоря о необходимых знаниях.

Грин посвящает переживаниям Грэем картины не одну страницу: «Она стала для него тем нужным словом в беседе души с жизнью, без которого трудно понять себя. В маленьком мальчике постепенно укладывалось огромное море...» [5. С. 52] А спустя полторы страницы: «Осенью, на пятнадцатом году жизни, Артур Грэй тайно покинул дом и проник за золотые ворота моря» [5. С. 56]. Кроме слова-понятия «море», ключевым в этом поразительном повествовании, на мой взгляд, является слово «душа». Оно станет главным в определении исключительности Грэя и Ассоль в затхлом мире, не принимаемом Грином. «В Грине, — напишет его жена, — была неосознанная жажда страдания и раскаяния» [2. С. 123].

Писатель наделяет Грэя «высотой духовного зрения» [5. С. 45], а выбранный им для парусов цвет «рдел, как улыбка, прелестью духовного отражения» [5. С. 108]. При этом образ жизни своего любимого героя автор отнюдь не идеализирует. В детстве он испытывает отвращение к урокам, отличается «непослушанием и многочисленными причудами» [5. С. 49]. Впрочем, вряд ли Грин относится к этому недоброжелательно. Уйдя из дома, проматывает «часть своего имущества на пирожном», «отдавая этим дань прошлому» [5. С. 57], как все капитаны, курит трубку, не пренебрегает спиртным, предпочитая хинную водку имбирной, заглядывает без смущения в кабачки, весь его облик, плечи, руки огрубели при долгом плавании, да и сама роль капитана требовала от него властности и твёрдости воли. Потеряв в себе многое — «слабость, бледность, изысканную беспечность движений» [5. С. 57], он не потерял главного — «своей странной летящей души» [5. С. 57]. Грэй был «судьбой, душой и разумом корабля» [5. С. 34]. «Загвозистый капитан» [5. С. 33] — дал ему свою оценку простодушный матрос Летика.

Душа Ассоль близка душе Грэя. «Никогда душа твоя не узнает слёз и печали» [5. С. 21], — предсказывает ей Эгль. Ведь в лице девочки было «невольное ожидание прекрасного, блаженной судьбы» [5. С. 22]. Ассоль, как и все бедные деревенские девочки, стирала, мыла полы, ходила за провизией на рынок, сдавала в лавку на продажу изготовленные отцом игрушки. Но душа её и облик от этого не огрубели. В ней было «неподвластное словам очарование» [5. С. 25], хотя лицо и было «вроде бы обыкновенное, похожее на множество женских лиц» [5. С. 37]. «Удивительные черты её лица, напоминающие тайну неизгладимо волнующих, хотя простых слов...» [5. С. 22]. И ещё: «В ней две девушки, две Ассоль — одна дочь матроса, ремесленника, другая — живое стихотворение, со всеми чудесами его созвучий и образов» [5. С. 89]. И — «прекрасные, несколько серьёзные для её возраста глаза посматривали с робкой сосредоточенностью глубоких душ» [5. С. 89].

Когда Грэй матросу Пантену объясняет, что чудеса надо делать своими руками, он добавляет, и Грин вместе с ним: «...когда душа таит зерно пламенного растения — чуда, сделай ему это чудо, если ты в состоянии. Новая душа будет у него и новая у тебя» [5. С. 133]. Грэй почувствовал это в себе, когда совершилось для него главное чудо — встреча с Ассоль.

Вот и попробуй дать всем этим преображениям в Грэе и Ассоль, обрисованных словом столь изощрённым и возвышенным, визуальное прочтение — в изобразительном искусстве или в игровом кино.

Недаром вдова Грина не могла принять Грэя и Ассоль в картине «Алые паруса», так увлёкших зрителей в исполнении подчёркнуто благородного красавца Василия Ланового и загадочной красавицы Анастасии Вертинской. Пристрастная Нина Николаевна, как пишет её биограф Ю.А. Первова, «вдребезги разругала фильм "Алые паруса": "Ассоль — деревяшечка с неприятным голосом, Грэй — потаскавшийся молодчик. Разве умный, чистый Грэй мог быть похож на этого красивенького губошлёпа? Всё не так"» [2. С. 123].

Михаил Бычков нарисует Грэя в романтической позе, мечтательно смотрящим в звёздное ночное небо, а не отдающим команды на корабле. Ассоль — не в повседневных будничных занятиях, а спящей в зелёной густой листве под розово-золотой полоской неба. Хрупкая, невинная фигурка в условном поэтическом пространстве. Как и на другой иллюстрации, вынесенной на обложку, о чём уже шла речь.

Этой первой встречи Грэя со спящей Ассоль художник не дал, поступив согласно задуманному плану — обойтись без двойных портретов. И что бы он мог показать? У Грина описание звучит весьма таинственно, если не знать картины, о которой идёт речь: «Грэй присел на корточки, заглядывая девушке в лицо снизу и не подозревая, что напоминает собой фавна с картины Арнольда Бёклина» [5. С. 73]. У Бёклина фавны на картинах смотрят на обнажённых красавиц с вожделением...

Тут надо прерваться и, прежде чем перейти к главному образу, сказать об образах, решённых по контрасту. Это сцены с обывателями из Капернаума и Лисса, прежде всего, теми, кто насмехался и оскорблял Ассоль и её веру в чудо. И с теми, кто его не признаёт.

Им художник этого не прощает. Тут даже меняется его стилистика. Он резко огрубляет образы, живопись становится уплотнённой, пастозной. На первой же иллюстрации даётся крупно в проёме двери, как воплощение всего грязного и мерзкого, торговец Меннерс, погубивший жадностью мать Ассоль. Её скрытая одеждой фигурка нарисована тут же.

В сцене в трактире образы решены по-брейгелевски сатирично, беспощадно насмешливо. Даны только укрупнённые лица пьющих, хочется сказать морды, насмешников — тупые, носастые, грубо-нелепые, и такие же руки одного из них. Встретим мы им подобных в сцене с Грэем, увидевшим в окне Ассоль, что угадывается по его взгляду, устремлённому вдаль.

И ещё одна яркая сатирическая сцена — с двумя женщинами, равнодушно проходящими мимо подвального окна лавки тканей, где блещет алый цвет будущих парусов, где начинает вершиться чудо: «...кто-то выбирает ткань для алых парусов», — поясняет сам художник. Их фигуры — одна упитанная толстуха с корзиной рыночной южной снеди, другая — модница под ручку с едва угадываемым матросом — изображаются наполовину срезанными краями листа. Их костюмы, облик говорят о начале 30-х годов XX века. Дамы ясны и так, что с них взять, если здесь, по определению Эгля, не рассказывают сказки и не поют песни. Вот тут-то и понадобилась художнику выразительная фактурная живопись, подчёркивающая реальность происходящего. Больше к подобным сценам он не вернётся. Не будет и оголтелой толпы на берегу.

Будет только красота — любви, души, выраженная в алом их символе, вера в прекрасное, в возможный рай, ведь Грэй, вы помните, держал его в ладони.

Вот они, паруса, только ещё померещившиеся Ассоль. В сиянии розово-алом, на самом краю горизонта, великолепно решённый художником образ мечты, и замеревшая, едва различимая фигурка на тёмном береговом склоне: «Она села, подобрав ноги, с руками вокруг колен... Всё, чего она ждала так долго и горячо, делалось там — на краю света. Она видела... Из заросли поднялся корабль; он всплыл и остановился по самой середине зари. Из этой дали он был виден ясно, как облака. Разбрасывая веселье, он пылал, как вино, роза, кровь, уста, алый бархат и пунцовый огонь» [5. С. 101].

Последнюю фразу со всеми её жаркими определениями можно отнести и к последней, завершающей цикл художественной картине — апофеозу всей созданной Бычковым сюиты. Белый корабль с алыми парусами бесподобно подобранного цвета под грозовым небом в пронзительно синем океане... Грин находит и другие слова, когда Грэй видит ткань в лавке: «Алый цвет совершенно чистый, как алая утренняя струя, полный благородного веселья и царственности... гордый цвет» [5. С. 108].

Корабль под такими парусами только и может увести в страну, где живут поэты и художники. Невольно вспомнилась андерсеновская «Дюймовочка»: ласточка уносит девочку в райскую страну эльфов, где её ждёт принц, такой же крохотный, как и она.

Недаром в феерии «негромкая музыка лилась на дне белой палубы под огнём алого шёлка» [5. С. 136]. Звучит она и в работе художника.

Не музыка ли способна объять весь гриновский шедевр?

И грезятся небесные звуки оратории, одухотворённый женский голос, читающий заключительные строки немеркнущих «Алых парусов»: «Он (скрипач Циммер. — Л.К.) сидел, тихо водил смычком, заставляя струны говорить волшебным неземным голосом, и думал о счастье...» [5. С. 143]. Как когда-то завораживающе звучал голос Алисы Коонен, читавшей монологи Сольвейг под музыку «Пер Гюнта» Грига, данном на заре нашей молодости в концертном исполнении в Московской консерватории.

Литература

1. Варламов А.Н. Александр Грин. М.: Мол. гвардия, 2008. 452 с.

2. Воспоминания об Александре Грине / сост., вступ., примеч. Вл. Сандлера. Л., 1972.

3. Грин А.С. Алые паруса. М.: Худож. лит., 1958. Ил. Б. Маркевича.

4. Грин А.С. Алые паруса. Блистающий мир. Золотая цепь. М.: Терра, 1998. 352 с. Ил. М. Петрова.

5. Грин А.С. Алые паруса. Феерия. М.: ОАО «Московские учебники», 2007. 144 с. Ил. Ю. Николаева.

6. Грин А.С. Алые паруса. Феерия. Калининград: Янтарный сказ, 2000. 160 с. Ил. М. Бычкова.

7. Грин А.С. Алые паруса. Феерия. СПб.; М.: Речь, 2014. 160 с. Ил. М. Бычкова.

8. Грин А.С. Нежный роман. Рассказы о любви. Феодосия; М.: Изд. дом «Коктебель», 2012. 128 с.

9. Грин А.С. Собрание сочинений: в 6 т. М.: Правда, 1965. (Б-ка «Огонёк»). Ил. С. Бродского.

10. Калицкая В. Моя жизнь с А. Грином. Воспоминания. Феодосия: Изд. дом «Коктебель», 2010. 256 с.

11. Матвеев А.И. Книжная графика Саввы Бродского. М.: Изобр. искусство, 1988.

12. Смирнова И. На волне Александра Грина // Санкт-Петербургские ведомости. 2009. 18 июня. С. 5.

13. Соколова Н.Д. О художниках книги. СПб., 2008. 142 с.

14. Тарасенко Н. Александр Грин в Крыму: Последний лучник. Симферополь: Бизнес-информ, 2008. 176 с.

15. Щеглов М.А. Литературная критика. М.: Худож. лит., 1971. 430 с.