Ю. Беликов. «Ассоль родилась на Урале»

Иногда я вижу его — высокого и сутулого призрака на углу цэгэ. Так, следуя закону экономии произносительных усилий, именуют коренные пермяки центральный гастроном.

А в 1901-м, когда восемнадцатилетний Саша Гриневский прибыл в Пермь с сопроводительным письмом своего отца, в этом здании жил поляк Антон Ковальский, на время приютивший будущего автора «Алых парусов» и сориентировавший его в пору прикамских скитаний. Впоследствии Грин в «Автобиографической повести» описывал, как он в раскисших валенках шёл по паркету жилища Ковальского и сильно стеснялся, потому что за валенками тянулись мокрые тёмные следы...

Сейчас я понимаю, какую роль сыграл в жизни Грина этот город. Но давайте по порядку.

— Можно ли из Перми попасть в Зурбаган? — неожиданно спросил меня основатель Чусовского этнографического парка Леонард Постников, утвердивший прямо в извивах лесной речки Архиповки гранитное изваяние юного Александра Грина — единственный в России памятник великому романтику, выполненный в рост. Постников протянул мне книжицу «Сто вёрст по реке». Позднее я пойму, что он протянул мне ключ от Зурбагана.

Эту «коротенькую повесть», как нарёк её в тексте сам автор, я перечёл дважды. Сначала — не углубляясь в детали (мало ли что кому померещится), затем — скрупулёзно. Детали мне были важны как зарубки или указатели, выводящие в нужном направлении. Или — не выводящие.

Надеюсь, все знают, что такое «ёрш»? И — «северное сияние»? Наверняка раз в жизни всяк живущий в России пробовал и то, и другое. А вот Грин, будучи на дне рождения другого писателя Александра Куприна, заставил удивиться третьего писателя — Ивана Бунина, когда осушил полный стакан фантастической смеси «ерша» и «северного сияния» — водки, пива и шампанского. Да ещё — с перцем впридачу! Бунин уважительно пожал ему руку и полюбопытствовал: «Вы случайно не из Сибири?» И услышал: «Из Зурбагана».

Впрочем, в этой бунинской «прописке» был свой резон — Ивану Алексеевичу представлялось, что так мог шутить с организмом только человек сугубо реалистической привязки. Грину же, напротив, хотелось экзотического вымысла. Впрочем, как он ни старался погрузить самого себя и своих героев в мир яркой и яростной иллюзорности, опыт собственной жизни не мог не вмешаться в болезненную причудливость сочинений автора.

Последователи и почитатели творчества Грина потом начертят таинственную карту страны Гринландии, где между её двумя главными портовыми городами — Зурбаганом и Лиссом, расположенными на берегах Великого океана, — будет пролегать Пролив Бурь. Но вот какая штука: даже своим названием — «Сто вёрст по реке», не говоря уже о намытых мной золотоносных деталях повествования, эта «коротенькая повесть» вступает в противоречие с остальными творениями Александра Грина. Итак, в путь! Вместе с беглым каторжником Ноком.

Как явствует из полицейской объективки, напечатанной в местной газете и переданной его спутнице Гелли хозяином охотничьей хижины Гутаном, это молодой человек «двадцати пяти лет, среднего роста, правильного и крепкого телосложения, волосы вьющиеся, рыжеватые, глаза карие; лицо смуглое, под левым ухом большое родимое пятно, величиной с боб...» Нок совершил преступление — взломал кассу ради своей возлюбленной, оказавшейся «пустой особой», которая, в свою очередь, любила «роскошь и мотовство». И эта особа вместе с украденными для неё деньгами умотала от мужа одна — без Нока. А Нок, с той поры оставивший себе, как отравленную заветную пулю, единственно возможную сентенцию «Женщины мелки, лживы, суетны, тщеславны, хищны, жестоки и жадны», угодил в каталажку. Но сумел бежать. И вот теперь плыл на пароходе в Зурбаган. Однако на судне приключился взрыв котла, и пароход вынужден был пристать к берегу далеко от населённых мест.

Собственно, с этого-то и начинается повествование. Здесь же автор замечает: «По реке этой работало только одно пароходство и только четырьмя пароходами (чёткое, реалистическое уточнение! — Ю. Б.), отходившими каждый раз по особому назначению, в зависимости от настроения хозяев и состояния воды: капризное песчаное русло после продолжительного бездожья часто загромождалось мелями». И вот тут уже уместны исторические изыскания.

В 1865-м году в Перми было основано пароходство братьев Каменских. И, представьте, пассажиров перевозили (неужели простое совпадение?) четырьмя пароходами — «Иоанн», «Александр», «Василий» и «Михаил», поименованными так в честь сыновей славной пароходной фамилии. Конечно, ещё до этого в губернском центре было создано пароходное общество «Любимов и К». Но — любопытная деталь! — к моменту, когда Грин оказался в Перми (а это, как мы помним, 1901-й год), рачительный Иван Любимов уже два года как приказал долго жить, а его наследников речной флот ровным счётом не интересовал. Так что эти четыре парохода, упомянутые «сугубо фантазийным» Грином, пожалуй, лучшая привязка к месту и времени действия.

Нок выторговывает у рыбачившего на этой реке старика лодку и вместе со случайной свидетельницей его торга, юной девушкой Гелли, спешащей в Зурбаган к больному отцу, решается плыть к намеченному пункту следования самостоятельно. Двигаются они вдоль береговой линии, на вёслах и под покровом ночи. То есть плывут по течению откуда-то с верховий, о чём свидетельствует текст: «Лодка, сильно опережая течение, шумно вспахивала тёмную воду». Хотя вдоль берега можно плыть и против течения, но согласитесь: для ста вёрст по реке это трудоёмко. А вот и всё объясняющая обмолвка: «Течение хорошо мчит нас», — говорит Нок. Правда, подозрительный хозяин охотничьей хижины, куда гроза загоняет путешественников, испытывает их: «— Кстати, — он повернулся к Ноку и посмотрел на него в упор, — вверху тоже дожди?» И потому беглый каторжник пытается запутать проявившего дурной интерес, а заодно и нас, читателей: «— Мы едем снизу, — сказал Нок, — в Зурбагане отличная погода...» Разумеется, о какой погоде в Зурбагане может идти речь, если лодочная парочка до оного ещё не доплывала?

Каковы приметы у этой реки? «Вершины береговых холмов», «тёмный завал берега», где «крякнула утка» и показалась «лиса, нюхавшая воздух». Во время стоянок, чтобы разжечь костёр, Нок «собирает валежник», а «спит, закрыв голову от комаров пиджаком». Ничего вам эти реалии не напоминают? Мне, взращённому на пермских реках, — немало.

Но давайте прикинем: в каких городах побывал и какие реки повидал Александр Грин к 1916-му году, когда его произведение увидело свет? Вятка, Казань, Нижний Новгород, Одесса, Херсон, Александрия, Смирна, Баку, Саратов, Астрахань, Ростов-на-Дону, Царицын, Москва... Соответственно, реки — та же Вятка, Волга, Дон, Москва-река... И это только до 1901-го года — до узнавания будущим автором «Ста вёрст...» Перми. Потом будет ещё Киев, а значит, Днепр и, очевидно, иные города и реки. Но согласитесь: этого географического набора хватит для полновесной человеческой жизни. А Грин (тогда Саша Гриневский) сложил сей внушительный перечень в плотную поленицу между 16-ю и 22-мя годами собственной жизни.

Безусловно, приведённые «речные штрихи» могут сгодиться для описания не только Камы, но, допустим, Вятки или Волги. Если бы не одно «но» — самое существенное.

Когда герой повести, пережив схватку с опознавшим его хозяином хижины и сильное чувство к не выдавшей его девушке, оказывается, в конце концов, возле цели своего путешествия, он слышит, как «со стороны Зурбагана всплыли из глубины молчания — тишины и шорохов леса — фабричные гудки ночной смены. Высокие, нервные, и средние, покладистые гудки давно уже стихли, но долго ещё держался низкий, как рёв бычьей страсти, вой пушечного завода, и Нок слабо кивнул ему». Почему кивнул? Потому что «вой пушечного завода», равно как и автору, хорошо ему знаком. В те времена Мотовилихинский завод в Перми был едва ли не главным поставщиком пушек в Российской империи. В Нижнем Новгороде, где отметился Грин, наличествовал всего лишь пушечный цех, а в Царицыне, куда также заносило будущего писателя, пушечный завод построили только в 1915-м году.

Впрочем, Грин сам отводит Перми немало места в своём последнем и неоконченном произведении — «Автобиографической повести»: «Изнурительная лихорадка заставила меня покинуть Баку, я приехал зайцем домой (весной 1899 г.) и поступил банщиком на ст. Мураши Пермь-Котласской дороги... В апреле я поступил матросом на баржу, но в Нижнем рассчитался, вернулся в Вятку и глухой зимой ушёл пешком на Урал». Однако не совсем пешком. Известно, что до самой Перми он добирается в товарном вагоне. А дальше следует с письмом своего отца к его давнему знакомому — к тому самому ссыльному поляку Антону Ковальскому, к той поре — владельцу колбасного магазина на углу Сибирской и Покровской, не утратившего своего значения как центральный гастроном и поныне. Познакомившись с сыном Ковальского Валерием, Грин идёт с его рекомендательной запиской на железнодорожную станцию к вагонному мастеру и тот его устраивает в депо чернорабочим.

Вот почему в «Ста вёрстах по реке» рукою не выдумщика, но человека, знающего станционные особенности, запечатлены уже другие, но тоже весьма точные приметы: «Нок пересёк главную линию холодно блестящих рельс саженях в десяти от перрона и, нырнув под запасной поезд, очутился в тесной улице товарных вагонов. Они тянулись вправо и влево; нельзя было угадать в темноте, где концы этих нагромождений».

Вновь озарённый любовью, каторжник бежит от своих преследователей вдоль железнодорожных составов, ныряет под вагоны и в результате, голодный, обезумевший от погони и теряющий силы, оказывается по адресу, спасительно вспыхнувшем в его мозгу: улица Трамвайная, 14—16, там, где живёт Гелли. «Улица шла вниз, крутыми зелёными поворотами, узкая, как труба».

И тут мой следопытский поиск был вознаграждён ещё одним совпадением, перешедшим сначала в разочарование, а затем — в убеждённость, что, ежели слова написаны рукою провидца, они имеют свойство к материализации. Дело в том, что в Перми есть улица Трамвайная. И она как бы выползает из улитки тоннеля, к коему ведёт от госуниверситета улица Дзержинского. А дальше, из тоннеля, «улитка» ползёт по направлению к депо «Красный октябрь». Я уже трепетал, как охотник, в предвкушении добычи. Отыскать на этой улице дом с номером 14 и взойти на четвёртый этаж, как описано у Грина, дабы позвонить в квартиру № 16, где жила Гелли, которая спасла тогда беглеца, потом «благополучно переплывшего море и там, за границей, через год с ней обвенчавшегося!..» Но разочарование моё заключалось в том, что трамваи в Перми появились лишь в 1929-м, а Трамвайная, бывшая Володарского, наречена таковой ещё позднее. И всё же вместе с пермским писателем Романом Мамонтовым, тоже заинтригованным местными реалиями знаменитого Зурбагана, решил проехать по этой улице.

Она, словно притеснённая с одного боку трамвайной линией, действительно была «узкой, как труба», и вдоль неё тянулись склады, какие-то оптовые магазины с остатками хлипких домиков частного сектора, через заброшенность которых не проедешь на машине. Искомого номера дома с первой попытки мы не нашли, однако и так ясно: в 1901-м году, когда произошло явление Грина Перми и Перми Грину, в этих местах произрастал лес.

И что из этого следует? Что из Перми нельзя попасть в Зурбаган и обратно? А куда? В Нижний Новгород — второй город Российской империи, где после Киева первый трамвай был пущен в мае 1896-го года и к 1901-му, конечно же, был в некотором роде диковинкой? А как же «бычья страсть» пушечного завода? В таком случае, откуда же мог следовать на пароходе один из многочисленных соискателей Зурбагана? А вот откуда. В 1866-м году была открыта речная пассажирская линия от Перми до Чердыни и обратно. Вот вам и «Сто вёрст по реке»! До Нижнего не сто вёрст, а едва ли не в десять раз больше. А из Чердыни до Перми (тем паче, что пароход сначала шёл от неё какое-то время, а потом произошла авария) как раз сто вёрст и наберётся. То есть в Зурбаган Нок плыть мог из Чердыни, той, про которую потом Осип Мандельштам напишет: «Упиралась вода в сто четыре весла, нас с тобой на Казань и на Чердынь несла...» Нок плыл из Чердыни, потому что намечал: «В моих интересах увидеть Зурбаган не позднее как послезавтра утром». К тому же именно здесь, в прикамских лесах, по его собственному признанию, Грин почувствовал себя писателем, рассказывая сказки дровосеку Илье. А это остаётся на всю оставшуюся жизнь — география творческого пробуждения. И требует возмещения — возвращением.

Что касается Трамвайной улицы в Перми, так удивительно совпавшей с названием улицы в повести, то будем считать, что Грин, которого притягивала всяческая экзотика, предсказал её появление в нашем городе. Как заметил Роман Мамонтов:

— Трамвайная по тем временам — всё равно что Нанотехнолоическая сегодня...

«Но ведь Зурбаган — это морская гавань!» — воскликнете вы. И будете правы. Потому что уже через два года, в рассказе «Вперёд и назад», эта местность видится писателю совершенно иной: «В конце мая и начале июля город Зурбаган посещается «Бешеным скороходом». «Бешеный скороход» — континентальный ветер степей. Он несёт тучи степной пыли, бабочек, лепестки цветов; прохладные, краткие, как поцелуи, дожди, холод далёких водопадов, зной каменистых почв, дикие ароматы девственного леса и тоску о неведомом».

Никаких вам нагромождений железнодорожных вагонов и воя пушечного завода. Однако объяснение этому чудесному преображению мы находим в тех же «Ста вёрстах по реке»: «Гелли и Зурбаган внезапно отодвинулись на тысячу вёрст; город, пожалуй, скоро вернулся на своё место, но это был уже не тот город».

И не в честь ли того, первоначального Зурбагана, замысленный уроженцем этих мест скульптором Виктором Бокаревым, нынче на берег уральской Архиповки вышел каменный Грин, всё больше и больше собирающий вокруг себя паломников — современных Ноков и Гелли в обличье женихов и невест, а также — влюблённых в Грина поэтов, таких, как Евгений Евтушенко?