В.В. Двоеглазов. «Чехов и Грин: "Истина-правда" в мире вещей»

Вопрос о литературной генеалогии Грина, возможных «учителях», идейных предшественниках и последователях автора «Алых парусов» до настоящего момента не разрешен окончательно. Многочисленные попытки исследователей обнаружить различные виды как прямых творческих связей Грина с классиками и современниками, так и идейно-тематических перекличек приводят к уяснению стилевого своеобразия художника, способствуют расширению представления о мировоззрении писателя, помогают продолжать осмыслять ценностную систему отечественной словесности в целом. Поэтому изучение различных творческих контактов по-прежнему занимает одно из центральных мест в современном литературоведении. Так, в работах Н.Д. Богатыревой, посвященных сопоставительному анализу творчества Грина и Л. Андреева, обнаруживается творческая способность каждого из писателей «повернуть реальный материал "экзистенциальным углом", заострив проблемы соотношения материи и духа жизни смерти и бессмертия» [2. С. 210]. При этом подчеркивается: «...в сложной исторической ситуации начала катастрофического века они [Андреев и Грин] перекликнулись глубинной сокровенной мечтой о торжестве свободного и бессмертного человеческого духа, его безграничных возможностей» [2. С. 218]. В нашей работе мы будем руководствоваться данной идеей и обратимся с анализом к тем произведениям указанных художников, в которых осмысляются вопросы о сущности природы индивида, о способах организации межличностных отношений в общечеловеческом масштабе.

Исследователи обращаются к философской стороне художественных произведений Грина [5, 7, 8, 11]. Звучит настойчивый призыв видеть в писателе-романтике не только «мечтателя», но и «мыслителя — автора причудливых и емких парабол об уделе человеческом» [11. С. 74]. «Параболичность», «притчевость» повествования, как отмечают специалисты, не случайна в творчестве Грина и соотносится с аспектами мировоззрения и выбранного творческого метода художника. Указываются ее литературные истоки и формы бытования в современной писателю литературной среде. Среди них — творчество А.П. Чехова и позднего Л.Н. Толстого [11].

Рассказ Чехова «Пари» (1889) и новелла Грина «Зеленая лампа» (1930) — образцы произведений, в которых форма повествования достигает максимально обобщенного, «притчевого» начала. Оба произведения имеют очень схожую сюжетно-тематическую основу: добровольный отказ одного из героев от внешней свободы в пользу денежного вознаграждения. Мотив материального достатка, «миллионов», которыми владеют «гордый богач», банкир в новелле Чехова и «владелец торговых складов в Сити» Стильтон у Грина, также является объединяющим формальным началом обоих произведений (сравним: у Грина: «Стильтон в 40 лет изведал все, что может за деньги изведать холостой человек, не знающий забот о ночлеге и пище. Он владел состоянием в 20 миллионов фунтов» [4. С. 395]; у Чехова: «Банкир, не знавший тогда счета своим миллионам, избалованный и легкомысленный, был в восторге от пари» [13. С. 230]).

Образная система произведений, таким образом, условно распадается на довольных жизнью, достатком и тех, у кого этот достаток абсолютно отсутствует (Джон Ив у Грина), кто «мечтает о миллионах» (молодой юрист у Чехова). Условность подразделения определяется и складывающейся ситуацией, перипетиями, в результате которых положение героев изменяется на диаметрально противоположное: банкир в результате «азартной биржевой игры, рискованных спекуляций и горячности, от которой он не мог отрешиться даже в старости», «превратился в банкира средней руки, трепещущего при всяком повышении и понижении бумаг» [13. С. 232]; Стильтон разорился после «нескольких крупных проигрышей» и «паники на бирже», стал нищим, «грязным, скверно одетым человеком с истощенным лицом» [4. С. 397]. Отсутствие у персонажей имен в рассказе Чехова и явная типичность изображаемых характеров, яркий психологический портрет героя-протагониста и антагониста в обоих произведениях, включение мотива непредсказуемости жизненного Случая способствуют формированию общезначимого философского содержания.

Однако следует отметить, что сама ситуация пари, нередкая для отечественной литературы, в рамках каждого из анализируемых произведений скрывает «этическую дилемму» [12], художественное осмысление которой предполагает «самобытное нравственное отношение автора к предмету» [9. С. 232], демонстрацию ценностно-мотивационного аспекта сознания писателя, в который входит представление о высшей «правде» [1. С. 257]. При всей несомненной близости в обрисовке исходной ситуации (заключаемый договор, подкрепляемый денежным выигрышем; использование приема судьбоносного изменения жизни героев) обнаруживается и содержательное своеобразие: в новелле Грина подчеркнута социально-этическая сторона конфликта, в произведении Чехова — этико-философская, мировоззренческая.

Место действия рассказа Грина — конкретный город, Лондон. Автор, не скупясь, очень подробно, реалистично передает сцену встречи главных героев, прибегает к натурализму в описании обстановки действия, вызывающему в читателе чувство социальной несправедливости:

«— Стильтон! — брезгливо сказал толстый джентльмен высокому своему приятелю, видя, что тот нагнулся и всматривается в лежащего. — Честное слово, не стоит так много заниматься этой падалью. Он пьян или умер.

— Я голоден.... И я жив, — пробормотал несчастный, приподнимаясь, чтобы взглянуть на Стильтона, который о чем-то задумался. — Это был обморок» [4. С. 394]. Передаваемый диалог, в котором богач предлагает нищему Иву условия пари [4. С. 395—396], подчеркивает извращенность «воображения» и «хитрой фантазии», лишенных гуманистического содержания; изображается кризисное состояние взаимоотношений в обществе, когда появляется мысль «делать из людей игрушки» [4. С. 394].

Для автора «Пари» оказывается важным не столько тип описания, сколько сущность диалога, в котором зарождается конфликт; осмысляются психологические оттенки речи героев, воссоздается экзистенциальная насыщенность содержания: «Поднялся оживленный спор. Банкир, бывший тогда помоложе и нервнее, вдруг вышел из себя, ударил кулаком по столу и крикнул, обращаясь к молодому юристу:

— Неправда! Держу пари на два миллиона, что вы не высидите в каземате и пяти лет.

— Если это серьезно, — ответил ему юрист, то держу пари, что высижу не пять, а пятнадцать.

— Пятнадцать? Идет! — крикнул банкир. — Господа, я ставлю два миллиона!

— Согласен! Вы ставите миллионы, а я свою свободу! — сказал юрист» (С. 230).

Оба автора намеренно организуют мир произведения таким образом, чтобы обнаружить и заострить обозначенные ситуации, определить проблематику, в рамках которой последует развитие сюжета. Так, в рассказе Чехова сталкиваются различные точки зрения при решении вопроса о гуманности тюремного заключения и смертной казни для осужденного. Закономерно возникает и вопрос о «законности» добровольного заключения. В этой смысловой точке художники расходятся: Чехов, обращаясь к осмыслению банкиром «дикого, бессмысленного пари», не выводит из такого акта «нравственного чувства» развитие действия непосредственно. Ограничиваясь обозначением момента волнения совести, автор «Пари» сконцентрирован на протяжении первой главы новеллы на состоянии «заключенного». Вторая глава вновь возвращает нас к материальному аспекту темы и вновь оказывается связанной с образом «гордого богача». Ситуация подобна гриновской встрече нищего Стильтона и хирурга. Для автора «Зеленой лампы» оказывается важной передача самой возможности духа быть сильным. В какой-то мере романтически решается проблема выбора жизненного пути, который определяется волей человека: «Я несколько лет зажигал лампу, — улыбнулся Ив, — и в начале от скуки, а потом уже с увлечением начал читать все, что мне попадалось под руку. Однажды я раскрыл старую анатомию, лежавшую на этажерке той комнаты, где я жил, и был поражен. Передо мной открылась увлекательная страна тайн человеческого организма. Как пьяный, я просидел всю ночь над этой книгой. <...> У меня было куплено достаточно книг, чтобы учиться, учиться и учиться, несмотря ни на что. <...> Если есть желание, то исполнение не замедлит» [4. С. 397—398]. Грин считает предложение Стильтона издевательством над человеком, превращением его в игрушку, требующим возможного наказания (Ив рассказывает больному Стильтону о том, как подслушал его однажды, узнал тайну «игры» с зеленой лампой, хотел ударить, но сдержался). Так рождается идея сильного и смиренного духа, осмысленного труда, наградой которым становится материальный достаток, работа, улучшение материального положения, цельное превосходство над бывшим богачом. Такая идея присутствует и в тексте Чехова.

Автор «Пари» не случайно подробно передал полутонами, недосказанными, центростремительными эпизодами пятнадцатилетнее существование молодого юриста во флигеле банкира: «В первый год заключения юрист, насколько можно было судить по его коротким запискам, сильно страдал от одиночества и скуки. <...> Во второй год музыка уже смолкла во флигеле и юрист требовал в своих записках только классиков. В пятый год снова послышалась музыка и узник попросил вина. Во второй половине шестого года узник усердно занялся изучением языков, философией и историей. <...> Затем после десятого года юрист неподвижно сидел за столом и читал одно только Евангелие. <...> В последние два года заточения узник читал чрезвычайно много, без всякого разбора» [13. С. 231—232]. Периоды чтения, употребления вина, изучения наук, чтения Евангелия и другие состояния, на наш взгляд, могут стать определенной демонстрацией всей естественности человеческой натуры, всех ее потенциальных возможностей в кристаллизованном, гипертрофированном виде — в состоянии одиночества (сравним: у Грина герой находится в условном «заключении»; главным становится факт психологической игры с человеком, «купли-продажи» человеческой воли). Подчеркивается, что последние годы добровольного заточения чтение юриста было похоже на то, «как будто он плавал в море среди обломков корабля и, желая спасти себе жизнь, жадно хватался то за один обломок, то за другой» [13. С. 232]. Подобное сравнение получает в рамках произведения свою расшифровку: исповедуясь миру в своем письме, герой передает отчаянное состояние понимания бренности, тщетности земного мира и его благ. Выражаемое в письме презрение к жизни, к «земле» и благам «земности», таким образом, подготавливается. Полноценный портрет героя подчеркивает идею смертности и одновременно всечеловеческой мудрости, впитанной во все время одинокого существования во флигеле: «За столом неподвижно сидел человек, не похожий на обыкновенных людей. Это был скелет, обтянутый кожею, с длинными женскими кудрями и с косматой бородой. Цвет лица у него был желтый, с землистым оттенком, щеки впалые, спина худая, что на нее было жутко смотреть. В волосах его уже серебрилась седина, и, глядя, на старчески изможденнее лицо, никто не поверил бы, что ему только сорок лет. Он спал...» [13. С. 233—234] Подчиняясь постигнутой высшей правде, юрист покидает флигель и при этом исчезает, «умирает» для мира. Его внутренняя цель — «небо», которое он нашел, Бог, единственно которого признает над собой. Вспомним, что о Боге и ему одному присущему функции высшего судьи и творца говорит один из участников спора, переданного в начале рассказа, о значении смертной казни и пожизненного заключения.

В таком общем формальном контексте схожие сцены изображения героев вновь оказываются наполненными сложным авторским содержанием. Сложна жизненная позиция «бывшего банкира»: на это указывает абсолютное начало и абсолютная концовка канонического текста рассказа, включенная в современное полное собрание сочинений писателя. В комментарии к рассказу сообщается, что Чехов написал третью часть, в которой юрист «неожиданно появлялся в доме банкира и просил выигранные им деньги». Отказ от такой развязки обоснован: измененный текст продолжает раскрывать поэтику «чеховской устраненности» от явных авторских оценок. Важное идейное значение приобретает сцена примирения: «Прочитав это, банкир положил лист на стол, поцеловал странного человека в голову, заплакал и вышел из флигеля. Никогда в другое время, даже после сильных проигрышей на бирже, он не чувствовал такого презрения к самому себе. Как теперь. Придя домой, он лег в постель, но волнение и слезы долго не давали ему уснуть...» [13. С. 235] Безмолвное прозрение банкира, вызывающее слезы в состоянии предельного душевно-духовного напряжения, обозначает соприкосновение с высшим началом жизни, переданном в письме «заключенного». Однако по-чеховски конфликт остается неисчерпанным: внешне наблюдается текстовое «поглощение» прозрения, его сокрытие в «несгораемый шкап».

Гриновский рассказ построен на действии. Его эмоционально-стилевая характеристика в полной мере соответствует новеллистическому повествованию. Встреча двух антиподов изображается диалогически, в открытой передаче всех фактов и обстоятельств. Ив, ставший врачом, благодаря «издевательской щедрости», выполняет свой долг. В его словах читатель не обнаружит ни сентиментальности, ни грубого натурализма и жестокости, мести. Содержание диалога передано в максимально реалистичной тональности, насколько такая оказывается возможной в творчестве Грина:

«— Так вот как пришлось нам встретиться! — сказал доктор, серьезный, высокий человек с грустным взглядом. Узнаете ли вы меня, мистер Стильтон? Я Джон Ив, которому вы поручили дежурить каждый день у горящей зеленой лампы. Я узнал вас с первого взгляда.

<...>

— Я давно не подходил к вашему окну, — произнес потрясенный рассказом Ива Стильтон, — давно... очень давно. Но мне теперь кажется, что там все ещё горит зеленая лампа... лампа, озаряющая темноту ночи. Простите меня» [4. С. 397—398].

Без сомнения, встреча выполняет дидактическую функцию. Но в то же время повествование не лишено романтического пафоса, связанного с осмыслением заглавного образа. Обращаясь в своих высказываниях к зеленой лампе, Ив и Стильтон тем самым раскрывают два пласта понимания текста: один связан с их собственной эволюцией, изменением характера (сравним, к примеру, с состоянием Ива в момент заключения договора: «— Черт возьми! — пробормотал Ив, глядя вслед кэбу, увозившему Стильтона, и задумчиво вертя десятифунтовый билет. — Или этот человек сошел с ума, или я счастливчик особенный! Наобещать такую кучу благодати только за то, что я сожгу в день пол-литра керосина» [4. С. 396]). Второй пласт связан с идейно-тематическим комплексом произведения: раскрывается многозначность смыслового содержания предмета, превращающегося из вещи в символ лампы, спички, по сути — света, безопасно ведущего человека «по темной лестнице» [4. С. 398]. Акцент в абсолютном конце новеллы Грин, безусловно, сделан в речи персонажей именно на словах «лампа», «спичка». Случай, который помог Иву стать врачом, воплощает в пределах смыслового поля произведения то романтически Неизвестное, которое зовет и освещает мир каждого героя. Деньги, полученные за «издевательство» над свободной природой человека, как бы растворяются в повествовании силой отношения к ним как к поводу, форме для проявления выбора, работы сознания, истинного духа. Этот свет справедливо освещает «дорогу к Богу. Грину этот свет служил маяком в его идеальном мире, мире, где есть Бог, в отличие от того, в котором ему приходилось физически существовать» [3]. Бог Грина почти не виден, потому как сам писатель не пытался дать ему словесное определение, не искал его, но чувствовал присутствие благодати в жизни (из письма Грина В. Калицкой: «...Религия, вера, Бог — эти явления, которые в чем-то искажаются, если обозначить их словами. <...> Не знаю, почему, но для меня это так... Мы с Ниной верим, ничего не пытаясь понять, так как понять нельзя. Нам даны только знаки участия Высшей Воли в жизни. Не всегда их можно заметить, а если научиться замечать, многое, казавшееся непонятным в жизни, вдруг находит объяснение» [10]). В этом отношении Чехов в своем рассказе, решая трудную ситуацию полного отказа от власти денежного достатка и сомнения, неопределенности по поводу внешней неотрешенности, также обращается к сфере Абсолюта как высшей правды.

Подводя итоги данному исследованию, можем отметить следующее: и Чехов, и Грин создают произведения, которые обладают особыми качествами реализма в рамках творческой системы каждого художника. Рассказ «Пари» раскрывает многогранный, творческий труд познания реальности в ее сложных взаимодействиях идеального и реального, состояниях напряженности человеческой души и сознания. Повествование Грина отличается «художественностью» и обозначает романтический порыв в контексте неизменного авторского желания-ожидания осуществления мечты. Рассказ «Зеленая лампа» исключителен в мире Грина. Программное произведение, написанное незадолго до смерти, отразило определенную закономерную эволюцию в творческой системе писателя: преобладание социально-этической проблематики в сочетании с положительной многозначностью центрального образа, жизнеподобием творческого материала породило удивительный результат. В определенной мере, мы полагаем, введение, пусть и дидактической, ситуации непредсказуемой сложности жизни оказывается близким творческому принципу писателя-классика, отразившемуся и в новелле «Пари»: путь героев «от казалось к оказалось» [6]. Таким образом вновь демонстрируется эволюция гриновской романтики, которая «по существу своему, а не по внешним несбыточным и нездешним обстоятельствам должна быть воспринята не как уход от жизни, но как приход к ней со всем очарованием и волнением веры в добро и красоту людей, в расцвет иной жизни на берегах безмятежных морей, где ходят отрадно стройные корабли...» [14], где присутствует высшее начало.

Изображая сопряжение событий жизни с вечным и символическим, Неизвестным, но ощущаемым, оба писателя отметили философичность своего художественного сознания, стремящегося к познанию онтологической истины. В творческом отношении это изображение раскрывалось как непосредственно (лексико-семантически), так и идейно-тематически с верой в «бессмертный человеческий дух, его безграничные возможности» [2. С. 218].

Литература

1. Алексеев П.В., Панин А.В. Философия. М., 2001.

2. Богатырева Н.Д. HOMO VOLANS в новеллистике Л. Андреева и А. Грина // Грин А.С.: взгляд из XXI века. К 125-летию Александра Грина: сб. статей по материалам Междунар. науч. конф. «Актуальные проблемы современной филологии». Киров, 2005. С. 210—219.

3. Вдовин А. Миф Александра Грина. URL: http://grin.lit-info.ru/grin/kritika/vdovin-mif-grina.htm (Дата последнего обращения 30.11.2015).

4. Грин А.С. Собрание сочинений: в 6 т. Т. 6. М., 1965. В тексте статьи произведения Грина цитируются по этому изданию с указанием страницы в круглых скобках.

5. Дорошкевич В. О философских предпосылках творчества Александра Грина // Александр Грин: судьба и творчество: статьи, очерки, исследования. Феодосия; М., 2008. С. 67—71.

6. Катаев В.Б. Сложность простоты. М., 2002.

7. Кобзев Н.А. Роман Александра Грина (проблематика, герой, стиль). Кишинев, 1983.

8. Ковский В.Е. Романтический мир А. Грина. М., 1969.

9. Лев Толстой об искусстве и литературе: в 2 т. Т. 2. М., 1985.

10. Цит. по.: Минакова Анна. Александр Грин: «Вот что, молодой человек, я верю в Бога». URL: http://www.pravoslavie.ru/jurnal/73771.htm (Дата последнего обращения 30.11.2015).

11. Скуратовский В.Л. Продвинуть человечество к счастью // Грин А.С.: взгляд из XXI века. К 125-летию Александра Грина: сб. статей по материалам Междунар. науч. конф. «Актуальные проблемы современной филологии». Киров, 2005. С. 70—74.

12. Ханинова Р.М. Поэтика вещей-людей и людей-вещей в рассказах Александра Грина // Три века русской литературы: актуальные аспекты изучения: межвуз. сб. науч. тр. / под ред. Ю.И. Минералова и О.Ю. Юрьевой. М.; Иркутск, 2005. Вып. 11. С. 74—97.

13. Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. М., 19741983; Сочинения: в 18 т. Т. 7. В тексте статьи произведения Чехова цитируются по этому изданию с указанием страницы в скобках.

14. Щеглов М. Корабли Александра Грина. URL: http://grinworld.org/criticism/criticism_02_02.htm. (Дата последнего обращения: 30.11.2015).