На правах рекламы:

• информация здесь

Глава 9. Последний счастливый год. Золотые часики. Сигнальный экземпляр «Бегущей». Поездка в Кисловодск. Землетрясение в Крыму

Двадцать седьмой год был последним счастливым годом нашей с Александром Степановичем жизни». — вспоминает Нина Николаевна.

В Москве, в целом ряде издательств, выходили книги Грина; «ЗИФ» издавал сразу несколько: второе издание «Сокровища африканских гор», сборник «Штурман "Четырех ветров"», второе издание изруганной книги «История одного убийства»; сокращенный вариант «Сокровища» для детей готовило издательство «Молодая гвардия»¹ — под старым названием романа — «Вокруг центральных озер»; там же должен был выйти сборник «По закону», состоящий, в основном, из новых рассказов Грина.

В издательстве Московского кооперативного товарищества писателей, наконец, собирались печатать «Фанданго» — в третьем номере альманаха «Мир приключений». Рассказ, написанный для «Смены» — «Слабость Даниэля Хортона» и ею отвергнутый, — охотно взяла «Красная нива».

«Мы в Москве, — вспоминает Нина Николаевна. — Всегда приезжали без денег и, чтобы их добыть, обивали пороги издательств, мучились, а сейчас — с деньгами. Питаемся не в столовой Дома ученых, как обычно, а у маленькой, толстой, уютной старушки в Гагаринском переулке, которая великолепно кормила.

Однажды, опоздав к обеду, я нашла под своей салфеткой длинный коричневый футляр. «Ого, Саша дарит!» Стесняюсь при посторонних открыть его, но любопытство одолевает. Кладу футляр на колени, под скатерть; заглядываю внутрь — крошечные золотые часики на таком же браслете. Даже дыхание захватило от радости — у меня никогда не было часов. Подняв глаза на Александра Степановича, сидящего на противоположном конце стола, лукаво и ласково глядящего на меня, взглядом благодарю его. Он с чувством удовлетворения откидывается на спинку стула, делая: «Уф-уф!».

По дороге Александр Степанович рассказывает, что он боялся моего протеста против этого подарка — слишком дорог.

— Ты же у меня на этот счет дурачок, — говорит он. — А эти часики будут напоминать нам о первых легких днях нашей жизни.

Часики дали мне возможность сделать последний подарок Александру Степановичу — дать ему умереть в своем доме, о котором он так долго мечтал и которому так недолго радовался. Если жизнь поможет мне восстановить домик, где умер Александр Степанович в том виде, каким он был до войны, в виде домика-музея, то можно будет сказать, что любовно покупая и даря мне часики, Александр Степанович не подозревал, что они заложат вещественный фундамент вечной памяти о нем».²

Строки эти, написанные Ниной Николаевной в заключении, стали пророческими: дожив и выйдя на свободу, она добилась того, что домик в Старом Крыму был ей передан: для этого пришлось пережить унижения, разочарования, нелегкую борьбу с хозяевами Крыма, с высокими инстанциями Москвы и Киева. С 1960 года — десять лет — она была в неофициальном музее Грина хранительницей, экскурсоводом, архивным работником; принимала посетителей с радостью и в любое время; разрешала заходить в комнату Александра Степановича — и удивительно умела создавать в Домике ощущение его присутствия.

После смерти Нины Николаевны Домик стал официальным учреждением, филиалом Феодосийского музея Грина на Галерейной,³ казенным и суетливым. За его посещение взимается плата. Исчезла атмосфера чистоты и непосредственности, о которой писали в книге отзывов: «Родной, родной человеческий дом!» Всё, что касается Нины Николаевны, из Дома изгоняется. Подлинное, гриновское — ушло само.^*

Экономика страны менялась. Нэп сходил на нет. «А тут наступает 1927 год. Куда испарилось благоразумие нэпа! — да, оказывается, весь нэп был — циничный обман».⁴

«Здесь бестоварье», — пишет матери Нина.

В газетах неизменной стала рубрика «Снижение цен».

Перед отъездом в Питер Грин зашел в Московское товарищество писателей, к старому своему знакомцу по партии эсеров Павлу Николаевичу Дорохову, узнать, как дела с «Фанданго». Рассказ скитался по редакциям и издательствам уже около двух лет.

— Пробили мы ваше детище не без труда, — сказал Дорохов. — Наконец, есть разрешение Полянского, и в третьем номере альманаха будем печатать.

Валерьян Полянский, он же Павел Иванович Лебедев, был начальником Главлита; марксист, литературовед, редактор множества журналов, он был с Лениным в эмиграции, с ним же возвратился в 1917 году в Россию. Власть его в литературных кругах была огромна. То, что именно Полянский дал разрешение на публикацию «Фанданго», обрадовало Грина; следовательно, пойдет и «Бегущая».

Шестнадцатого мая Грины выехали в Ленинград. «С.-Петербург, 20.V.27 г. Милая и дорогая мамочка! Вот мы и в Петербурге! Сегодня ездила в Лигово и поставила папе крест, и служила панихиду. Могила в порядке, т. е. не скосилась, и крест на месте. Деревянный крест я сняла, а поставила на самую могилу большую каменную глыбу, заостренную наверху. В эту заостренность ввинтили и припаяли чугунный крест величиною около пол-аршина. На камень же привинтили белую дощечку с папиным именем, отчеством, фамилией и годом смерти. Вышло хорошо. <...> Батюшка о. Александр тебя помнит и просил кланяться. Михайловы тоже кланяются. <...>

Я очень рада, что это сделала, стало легче на душе. <...> В общем, чувствуем себя хорошо и наслаждаемся жизнью, но не погодой, ибо здесь адски холодно. Пользуемся успехом и почтением. Саша тебе кланяется. Целую тебя, дорогая мамочка, крепко».⁵

Всё изменилось за год — Грины, тогда угнетенные, нищие, неуверенные в завтрашнем дне, опозоренные, как им казалось, историей с «Бегущей» — теперь ходили по Питеру счастливые. Их приглашали, как желанных гостей, им говорили добрые слова о новых книгах Александра Степановича, им завидовали.

Как-то их позвал обедать Лев Владимирович Вольфсон. При этом произошел забавный эпизод, о котором Нина Николаевна рассказывает: «Когда мы пошли обедать к Вольфсону, Александр Степанович сказал мне, что уже заходил к нему и прекрасно помнит дом. Мы поднялись, позвонили. Открыл дверь благообразный старик и спросил, к кому мы. Александр Степанович сказал.

— Здесь такой не живет, — ответил старик, доброжелательно нас разглядывая. Вышла его жена, такая же приветливая. Оказалось, что Александр Степанович не знает адреса, а понадеялся на свою память. Старички дали нам какие-то советы, мы поискали и нашли все-таки. Открыл встревоженный Вольфсон. Нас ждали, не дождались и сели за стол.

— А мы забрели к каким-то старикам, но они не захотели нас кормить, — мрачно объяснил Александр Степанович».⁶

С выходом первого тома Собрания сочинений произошла заминка: не было вступительной статьи. Предисловие Горнфельда не утвердили в Главлите, а статья Левидова не понравилась Вольфсону. Поэтому сейчас, вопреки логике, набирали пятый том. Снова не повезло «Бегущей», которая должна была идти в первом томе. «Золотая цепь» шла без иллюстраций — не нашли художника. Грин предложил Куликова — у того был опыт иллюстратора. Вольфсон согласился.

Слонимский пришел к Гринам в первые дни их приезда. Михаил Леонидович рассказал, что в «Прибое» сменилось руководство — им прислали некоего Сарычева, до того работавшего в Гублите, прославившегося своей малограмотностью и архиреволюционностью — сочетание обычное.

— Это он зарезал на корню «Бегущую», — сказал Слонимский. — Ну, без разрешения Гублита он этого сделать бы не посмел, но у него же там свои.

— Так книга и не вышла, — огорченно добавил он. — Но вы, Александр Степанович, требуйте с нас неустойку — это они обязаны выплатить.

— А как с сигнальным экземпляром? — спросил Грин.

— Искал, спрашивал — нет концов. Все исчезли. Издано было скверно, я ведь «Бегущую» в руках держал.

Молодой красивый Сарычев был исполнен чувством ответственности и сознанием своей правоты. Но неустойку по договору пообещал выплатить. Грин пошел в бухгалтерию и по указанию главного написал:

«В редакцию издательства "Прибой"
А.С. Грина

Заявление

По случаю невыхода моей книги "Бегущая по волнам", что совершилось не по вине автора, а также потому, что прошел указанный в договоре 6-ти месячный срок, ходатайствую об оговоренной договором компенсации, т. е. об уплате мне всех причитающихся по договору денег.

А.С. Грин.
Адрес: Кисловодск, Главпочтамт, до востребования».⁷

Оставив заявление, Александр Степанович вышел; в коридоре его догнал пожилой работник бухгалтерии.

— У меня к вам дело, Александр Степанович, — сказал он полушепотом. Они зашли в тупик коридора. Грин удивленно ждал — что будет?

Бухгалтер протянул нечто странное: подобие книги, отпечатанное на серой бумаге. Это был один из сигнальных экземпляров «Бегущей». На обложке плотная дама с перекошенным лицом шагала по каменным глыбам, изображавшим волны.

— Сколько вы за это хотите? — спросил Александр Степанович.

— Двадцать пять рублей — недорого?

Грин заплатил ему и пошел к Нине. Они долго рассматривали «Бегущую» в первом ее воплощении: шрифт был неровный, с пролысинами, текст полон опечаток.

Несколько раз к Гринам заходил Арнольди. Гарри женился на дочери Аллы Митрофановны Карнауховой, Ирине. Карнаухова заведовала издательством «Мысль»; то, что она рассказала Грину, насторожило его: издательство близко к банкротству, налоги в этом году чудовищно возросли. На печатаемое Главлит часто накладывает вето, и расходы не окупаются. Вольфсон в отчаянии — он боится, что «Мысль» придется закрыть.

Этот разговор значительно охладил и заставил задуматься Александра Степановича: не следовало связываться с частным издательством, Сейчас, когда все газеты кричат о наступлении на нэп, это было неразумным шагом. Лучшим из трех предложений, полученных им, было, конечно, от Московского издательства писателей. Но кто же знал? Однако, третья тысяча была выплачена «Мыслью» без задержек.

«Кисловодск, 30.V.27 г. Дорогая мамочка! Вчера приехали в Кисловодск. Сегодня переедем в комнату. Город живописен, но грязен. Не дороги, а пропасти — не то, что Ялта. Здесь живет профессор Яновский — сегодня идем к нему».⁸

Так Грины вновь встретились с тем знаменитым профессором — Михаилом Владимировичем Яновским, который в двадцать первом году дал Нине освобождение от работы. Доктор узнал Александра Степановича и Нину, и нашел, что оба выглядят неплохо (по сравнению с двадцать первым годом и старый доктор помолодел), но Нине надо лечиться и лечиться.

«31.V.27 г. Были вчера у Яновского. Старичок "утешил" меня: сердце очень неважное, сразу сесть на режим. А режим жестокий, голодный, — писала Нина матери. — <...> И ходить, ходить без конца. <...> На улице проводить весь день. Ванн прописал пятнадцать штук. Сашу он нашел вполне удовлетворительным...»⁹

«2.VI.27 г. <...> Сегодня приняла первую ванну, еще только четверть нарзана, а уже поджилки тряслись — сильно действует. Саша ванн не принимает, только души Шарко — это его бьют из брандспойта водой, всё более холодной — это водяной массаж, от нервности. За эти дни он прибавил на два кило. Ничего! Целую тебя крепко. Саша говорит, что это будет свинство, если ты так и не съездишь в Ялту».¹⁰

Это было не первое напоминание о Ялте, в которую обязательно должна поехать Ольга Алексеевна. Возможно, что Грины договорились для матери о жилье у тех же Сахаровых. Им хотелось для нее отдыха от хозяйственных дел, и деньги были, и совесть мучила — они путешествуют, а она всё на одном месте. Но Ольга Алексеевна в Ялту так и не собралась.

Международное положение стало шатким, похожим на двадцать третий год. 12 мая в газетах была опубликована нота Чемберлена Советскому правительству, обвиняющая его в шпионаже и нарушении обязательств по отношению к Великобритании в Китае. 18 мая Литвинов ответил Чемберлену в тоне резком, но исполненном достоинства. 24 мая английское правительство решило порвать с СССР. 29 мая англо-советские отношения были прерваны.

«Мы не хотим войны, но будем готовы к ней», — писала «Правда».

В этом грозном мире Грины жили спокойно. Обедали в густом парке, на террасе, слушая щелканье соловьев; как бесстрашно заливались они среди бела дня в широких кронах старых платанов.

В городе была превосходная библиотека с читальней на воздухе, под деревьями. Грины ходили туда просматривать газеты и журналы. Некий Сапожников, защищая в «Правде» Пильняка от нападок за книгу «Корни японского солнца», писал: «Пильняк — довольно далеко стоящий от нас попутчик. Но Пильняк не из лагеря Булгаковых и присных. Пильняк всё же попутчик, а не враг». Луначарского за его новую пьесу «Бархат и лохмотья», поставленную в Малом театре, бранили: мещанство, халтура, пошлость. Правда, имя автора спектакля не произносилось, а рецензент подписался лишь буквами «В.Д.»

«11 июня 1927 г. Драгоценная мать! — писала Нина. — Получили корректуру из Феодосии, из чего заключили, что ты не поехала в Ялту. Это безобразие! <...> И Саша, и я беспокоимся, что ты еще не ездила. <...> Голодать не так страшно. Я редко чувствую желание есть. Здесь воздух сытный. Съезди, Бога ради, в Ялту. Успокой нас. Целую тебя, мамочка, крепко».¹¹

«Прибой», вопреки обещанию, денег не присылал, а деньги незаметно плыли. Ежедневно и безрезультатно Александр Степанович ходил на почту. Уже были взяты билеты в Новороссийск, откуда Грины хотели морем плыть в Феодосию.

И вдруг пришло испугавшее их известие: двадцать шестого июня в Крыму произошло землетрясение. Газеты писали: «Наиболее сильным землетрясение было между Феодосией и Севастополем. В горах произошли обвалы. Обвалились скалы между Симеизом и Ласточкиным гнездом. Местные специалисты оценивают силу землетрясения приблизительно в пять баллов».

Грины успокоились за Ольгу Алексеевну, когда получили от нее телеграмму в ответ на свою.

После 21 июля они уезжали в Новороссийск; в ожидании состава прогуливались по перрону, когда подошел ленинградский экспресс. Александр Степанович смотрел на пассажиров, выходящих из поезда, и вдруг встрепенулся: «Смотри-ка, ведь это Сарычев!»

— Из «Прибоя»?

— Прости, я подойду к нему на минуту.

Сарычев, увидев направлявшегося к нему Грина, изменился в лице. Они обменялись несколькими словами.

— Он испугался, Саша, — сказала Нина возвратившемуся Александру Степановичу.

— Да, насчет денег что-то пробормотал невразумительное. Жаль, что нет времени с ним поговорить. Вот и наш состав.

Домой Нина приехала похудевшая на целый пуд, тоненькая, как девочка, поздоровевшая и красивая. Слово «вальяжная», употребленное Любовью Евгеньевной Булгаковой, к Нине уже не подходило. Александр Степанович поправился, посвежел — давно он не был таким молодым.

Крым еще шатало. Однажды толчок разбудил даже Нину, крепкий сон которой был в семье поводом для шуток. Утром она говорила не сомкнувшей глаз матери: «А я проснулась с ощущением опасности. Мне казалось, что воры лезут. Я стала слушать, ничего не наслушала и заснула». Грин усмехнулся и достал записную книжку.

Вскоре после приезда Александр Степанович встретил нежданных гостей. Когда-то, в пинежской ссылке, Вера Павловна и Александр Степанович Гриневские встречались с четой тоже ссыльных — Марией Осиповной и Василием Васильевичем Машинцевыми. Весной двадцать шестого года Машинцева была в Москве и встретилась с Гринами, которых разыскала в Доме ученых. Целый вечер Мария Осиповна и Александр Степанович вспоминали молодость, годы, проведенные в ссылке.

Теперь Мария Осиповна с восьмилетним сыном Женей приехала в Феодосию, но остановилась на квартире, хотя Грины приглашали ее к себе. «Ребенок будет вам помехой», — сказала она. Однако заходили с Женей часто.

«Александр Степанович много рассказывал ей о нашей недавней поездке в Кисловодск, — вспоминает Нина Николаевна, — о лечении у профессора Яновского, о моем похудании, о прогулках. Выглядел тогда Александр Степанович очень хорошо: свежим, загорелым, бодрым.

В мое отсутствие Мария Осиповна спросила его: "А как вино?"

— Не пью теперь.

— Совсем не пьете?

— Совсем не пью. Нет нужды и желания.

Очень много и любовно Александр Степанович возился с Женей; сделал ему лук, учил стрелять, показывал фокусы с собакой. Так развлекал его, что когда они ехали из Феодосии, мальчик в поезде всё не мог успокоиться и повторял: "Ну, мама, вот это дядька так дядька!"

Мария Осиповна сказала мне, что никогда не видела Александра Степановича таким веселым, спокойным и добрым, как в этот раз».¹²

Примечания

*. Высказывание Ю. Первовой категорично и несправедливо. Музей в Старом Крыму, открытый в 1971 году, бережно хранит атмосферу гриновского дома. Именно этим он славится все годы своей работы.

1. ...«Молодая гвардия»... — Издательство художественной, общественно-политической, научно-популярной литературы; выпускало детские, юношеские журналы, альманахи. Основано в 1922 г. в Москве как издательство ЦК ВЛКСМ.

2. ...вечной памяти о нем». — РГАЛИ. Ф. 127.

3. ...филиалом Феодосийского музея Грина на Галерейной... — Домик Грина, открытый 8 июля 1971 г., не являлся филиалом ФЛММГ, а числился «объектом показа» Феодосийского музея. С 1996 г. — отдел Литературно-художественного музея г. Старый Крым (в составе Историко-культурного, мемориального музея-заповедника «Киммерия М.А. Волошина»).

4. ...циничный обман «. — Солженицын А. Архипелаг ГУЛАГ. (Примеч. автора).

5. ...дорогая мамочка, крепко». — РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 193.

6. ...объяснил Александр Степанович». — РГАЛИ. Ф. 127.

7. ...до востребования». — ЦГАЛИ СПб. Ф. 33. Оп. 1. Ед. хр. 144.

8. ...сегодня идем к нему». — РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 193.

9. ...вполне удовлетворительным...» — Там же.

10. ...съездишь в Ялту». — Там же.

11. Целую тебя, мамочка, крепко». — РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 193.

12. ...как в этот раз». — РГАЛИ. Ф. 127.