На правах рекламы:

• дополнительно по теме на сайте snip1.ru

Глава 22. Усиление классовой борьбы. Критик Иринов о сборнике «Огонь и вода»: «Такие книги советскому читателю не нужны». Дела наши «дрянцо». Юбилей Сталина. Начало культа

Газеты на каждой странице писали об обострении классовой борьбы на селе, убийствах и расстрелах.

Сильнее всех остальных «братских республик» страдала от раскулачивания и коллективизации Украина.

В Харькове, в конце ноября, была арестована группа украинских ученых. Это было так называемое «дело СБУ» — «Спілка визволення України».¹

«23 ноября. В Харькове обнаружена и ликвидирована СБУ. Группа украинских писателей в составе Хвылевого, Любченко, Панча, Эпика и других клеймят позором преступление академиков-бандитов. Вредителей — к расстрелу!»

Все клеймящие тоже скоро стали числиться врагами-националистами и погибли в лагерях.

(Кадр из детских воспоминаний автора: здание Холодногорской тюрьмы в Харькове. Часовые ведут от машины группу хорошо одетых людей. Лица тонкие, хмурые.

— Кто это? Что они сделали? — Это по делу СБУ, — голос старшей сестры рядом).

Пятнадцатого декабря «Правда» опубликовала покаянное письмо Бухарина: «Партия оказалась права в спорах, — писал недавний лидер оппозиции. — Она и ее ЦК оказались правы в своей критике моих положений. Оказался прав ЦК партии, который поставил своевременно и очень круто вопрос о коренной ломке старых экономических форм в деревне».

Приближался юбилей вождя — момент ответственный. Надо было подготовить обстановку.

Четырнадцатого декабря Александр Степанович писал Нине:

«Дорогая Нинушка, свет мой, — дела такие: Крутикову верить нельзя. Он мне сообщил вчера, что председатель Верховного Суда Стучка заявил о невозможности рассмотрения дела до 10 февраля будущего года, то есть по истечении срока договора. Крутиков сказал, что его письмо об этом было написано мне и, надо полагать, — пропало на почте. Но я, моя душа, в это... не верю. <...>

Так как я собираюсь в понедельник выехать, то особенно о моих впечатлениях о Крутикове — не пишу, но скажу прямо (как ты и просила меня писать обо всём правду) — они неважны. Дрянцо. Как бы то ни было, он должен довести дело до конца, поэтому я ему ничего такого не сказал.

В "Молодой гвардии" в понедельник утром заключаю договор на предположительное произведение под названием "Южная звезда",² а конспект буду сегодня писать. Условия: 250 р. лист, 25% при подписи договора. Размер — 6 печатных листов. В Торгсекторе тоже хорошо. <...> Рассказ "Молчание" отдал в "Ниву", сегодня буду просить о досрочной уплате гонорара.

Ну, всё. Да: ильинские букинисты³ рвутся на мои экземпляры. Сегодня продам.⁴

Еще только очень немного потерпи, голубчик мой золотой, а потом — дай Бог не ошибиться — дела, кажется, устроятся. Есть просвет. <...> Береги себя и старуху свою милую — дорогие вы мои! Душа болит о вас. Ладошку целую твою. Всё получил — и телеграмму, и письмо. При случае немедленно телеграфируй — но что я говорю! Так как в понедельник выезжаю, то естественно, это письмо прийдет поздно».⁵

Письмо обрадовало Нину — и в то же время огорчило безмерно. Похоже было, что их нищете приходит конец — может быть, Горький не ответил, но кому-то написал, вот и стали опять печатать Александра Степановича. Но то, что он пишет о Крутикове, очень плохо. Лучше бы сто раз была неправа она, чем потерять того, кто казался им другом, защитником, опорой. И ведь Александр Степанович очень любил этого человека — каково ему!

Главный юрист Союза писателей, Николай Васильевич, судя по письмам, был человеком довольно посредственным. Получая в подарок книги Грина, он ни одним словом не обмолвился о впечатлении. Во всё усложняющейся обстановке дружба с Александром Степановичем стала, видимо, тяготить его. Что общего могло быть у него с этим вечно хулимым писателем, не приемлющим эпоху? Только выпивки? Собутыльников у Крутикова хватало, надо думать, и без Грина.

В охлаждении Крутикова к Александру Степановичу, несомненно, сыграло роль письмо к Горькому: оно не могло не испугать юриста. Мыслимо ли обращаться в подобном тоне и в такое время к первому пролетарскому писателю? Не оттого ли письмо так долго лежало, а отослано было с обратным адресом Грина и без единого сопровождающего слова Крутикова, несомненно, хорошо известного Горькому.

Поверенный, по-видимому, хотел избавиться от своего клиента, чтобы не утонуть вместе с ним. Просьбы и поручения Крутиков стал выполнять вяло, лгать почти явно. Доверчивый Александр Степанович почувствовал неискренность и фальшь — вопреки нежеланию видеть их.

Перед отъездом Грина из Москвы в издательстве «Федерация» вышла «Дорога никуда», помеченная, с опережением, 1930 годом, что сбивает с толку библиографов Грина. Точно также был помечен и сборник, вышедший там же, — «Огонь и вода».

Первая рецензия на него была опубликована в то время, когда Александр Степанович находился в Москве. Автор статьи, некий Иринов, писал: «А. Грин — писатель немолодой и не новый. Об асоциальной сущности его творчества писалось немало. В своей последней книге "Огонь и вода" Грин тоже выступает апологетом мистицизма и асоциальности. <...> Обычное человеческое мышление останавливается перед видимостью, не в силах одолеть ее пределы. <...> Безысходный ужас перед действительностью, невозможность найти в ней точку опоры — вот откуда исходят в данное время настроения мистицизма. Такие книги советскому читателю не нужны».⁶

Поезд, которым Грин ехал в Феодосию, опоздал на двенадцать часов. Вместо восьми утра Нина встретила Александра Степановича в восемь вечера. Денег оказалось немного — редакции больше обещали, чем платили.

Отдохнув от Москвы и дороги, Александр Степанович стал писать рассказ о Гуле — в Москве не было возможности сосредоточиться. Окончив, он позвал к себе Нину, чтобы прочесть.

— Это о тебе, дурашка, — сказала она Гулю. Он сидел на плече Александра Степановича и, не мигая, глядел в окно.

— Ну, как? — спросил Грин. Выражение лица Нины обеспокоило его.

— Непривычно, Саша. И потом, — если ты уже пишешь, как было, то почему эти несовпаденья?

— Что у Гуля подруга? Что он стал летать?

— Не то. Как раз здесь ты прав совершенно. Но почему ты один ездил из Старого Крыма в Феодосию, если мы были вместе? И вместе решали про Гуля — забирать его или нет? Ты не думай, что меня это как-то обижает, что ли — я хочу понять. И Гуля тогда поднял не Шемплинский, а ты. И в Москву уехал не в октябре, а в сентябре. Ничего, что я так говорю, Саша?

Александр Степанович улыбнулся. «Ты прекрасно говоришь, но я ничего не могу поделать — всегда у меня что-то в рассказах сдвигается. Для чего? Иногда — так прозрачнее ткань рассказа. Иногда — независимо от меня».

«В мире животных меня более всего привлекают птицы, — писал Грин в "Истории одного ястреба". — Как мысль человека, они свободны, потому что летают где и когда хотят. У нас, людей, нет этого дара. Я могу часами наблюдать полет птиц и, скажу откровенно, с завистью».

«Он был для меня как бы я сам, ставший птицей», — говорит в «Недотроге» один из героев романа, проводник Дегж, о своем любимце, ручном ястребе Рее.

С половины декабря в центральных газетах появилась рубрика «К пятидесятилетию товарища Сталина». Пожалуй, именно в эти дни возникло явление — вероятно, не без участия юбиляра, но неизбежное в породившей его системе, — окрашенное впоследствии названием «культ личности». В разных странах и в разное время оно оборачивалось то величайшей трагедией, то фарсом. Восторг, лишенный границ, — маниакальный, всячески поощряемый сверху: чем непомернее, тем надежнее. Вереницы эпитетов. Откровенная ложь; лесть, прозрачная до непристойности, но принимаемая благосклонно.

В двенадцатом номере «Красной нови» (напоминаем — редактор Ф.Ф. Раскольников) под портретом, с которого вождь улыбался затаенно и недобро, было помещено поздравление редакции: «Любимый и талантливый ученик Ленина, товарищ Сталин, вместе с ним и под его руководством прошел суровую и упорную борьбу с классовыми врагами пролетариата. Крепкая большевистская закалка т. Кобы, как мы привыкли его называть, с исключительной силой дает себя знать в полосы временных затруднений. В такое время особенно остро чувствуется, что в лице т. Сталина рабочий класс имеет вождя, который не зарвется, но и не согнется».

Журнал «На литературном посту» поздравил юбиляра длинно и витиевато, подчеркнув, что РАПП — любимое детище партии. В этом была доля истины.

В «год великого перелома» Сталин начал интересоваться литературой страны несколько пристальнее, чем ранее, направляя ее по заданному пути. Так, одобрен был вождем многократно обруганный «Выстрел» Безыменского, защищен и обласкан Шолохов, принятый в ряды ВКП(б) в 1930-м. Напротив, «идеологически порочное» творчество Андрея Платонова было Сталиным обнаружено и осуждено.

В общий хор поздравлений влился сдержанный голос Горького: «И.В.Сталину. Кремль // Москва // Поздравляю // крепко жму руку // Горький».

Нина перепечатала и отослала рассказ о Гуле в журнал «Всемирный следопыт».

Александр Степанович засел писать повесть для «Молодой гвардии».

— У меня чувство, что я рассказываю всё это Лёве, — говорил он. — Да и Роберт мой на него похож.

Одиннадцатилетний Роберт Найт наивен и отважен. Он мечтает о подвиге и совершает его. Как Лёва, Роберт нетерпелив и вспыльчив; у него та же привычка внезапно бросаться на землю, если что-то не по нем.

Главную роль в повести играла дата рожденья Нины — двадцать третье октября. По этому числу в надписи на каменном столбе, до него не расшифрованной, Роберт определяет место клада.

Нина с радостью печатала повесть. Нет, это не были колдовские страницы, над которыми она плакала, но ей казалось, что Лёвушка и его сверстники получат хороший подарок.

Пришел новый, 1930 год. Близилось Рождество. В газетах замелькали названия заметок: «Церковь под клуб», «Церковь под магазин», «Кинотеатр в бывшей церкви». «Известия» сообщали: «Крестьяне сел Васильевка и Ермаковка Ульяновского округа сняли все колокола с церквей и передали их заводам», «Пятьсот бедняков и середняков села Донского Ставропольского округа на собрании постановили снять колокола с церквей, изъять все церковные ценности и сдать их государству в виде задатка на тракторы».

Готовились снимать колокола с феодосийских церквей.

В сочельник, шестого января, состоялось торжественное сожжение икон в Московском центральном парке культуры и отдыха.

За продажу елок и сосен преследовали, как никогда. Однако Александр Степанович через знакомого проводника, с которым договорился заранее, достал маленькую сосенку. Радуясь, что нет любопытных соседей, ее украсили и тихо отпраздновали сочельник и Рождество, — «Как первые христиане в римских катакомбах», — невесело пошутил Грин.

Крутиков написал, что суд по иску за том «Приключения Гинча», предъявленном Грином «Мысли», назначен на двадцать четвертое января в Ленинграде.

В феврале истек срок векселя ЖАКТа, перенесенный несколько раз. Над Гринами вновь нависала угроза описи имущества.

Четвертого февраля принесли заказное письмо от адвоката: суд присудил удовлетворить иск Грина, выплатив немедленно 1250 рублей. Вольфсон подал кассационную жалобу.

«Должен тебе сознаться, — писал Крутиков, — что измотался я и изнервничался за этот месяц до последнего предела».

Далее юрист сообщал любопытную новость: адвокат Вольфсона, Маркузон, предложил ему, Крутикову, сделку: «Мысль» не взыскивает за «Джесси и Моргиану», а Грин отказывается от претензий по основному договору. «Конечно, — писал Крутиков, — это предложение неприемлемо: оно напоминает историю с чечевичной похлебкой».⁷ Поверенный прилагал копию письма Маркузона.

— Ну, это «Мысль» оплошала, — удивился Грин. — Предлагает компромисс и оставляет следы.

— А так можно было бы, Саша? Чтобы больше не судиться?

— Нет, тут Крутиков прав. Наш иск по основному договору на девять тысяч, а за «Джесси» мне присудили уплатить две.

— На твои поездки и судебные расходы уйдет вся разница, Саша. Крутиков не зря прислал письмо Маркузона. Сам он, конечно, не может решить и даже советовать, но мы бы получили за «Гинча» — и всё с плеч долой.

— Нет, Нина, придется довести до конца. И потом всё же сделка.

После этого письма Крутиков замолчал. Выждав месяц, Александр Степанович не выдержал и написал ему. «Мы устали голодать; работа стоит, а осталось написать всего две главы. Нина Николаевна всё время лежит, надо ее везти в Кисловодск. <...> Положение более чем серьезное».

Нина приписала в конце письма: «Да, Николай Васильевич, положение еще хуже, чем А.С. пишет, так как из-за голодания и беспокойства он не может работать. А 24-е нам дали как последний срок уплаты по последнему векселю ЖАКТа, срок которого был еще 14-го января, а если они описывают, то уже не церемонятся и вывозят всё сразу. Ради Бога, что-нибудь поторопите и устройте. <...> Не сетуйте на наши вопли, но нам очень-очень тяжело. Н.Г.»⁸

На следующий день от Крутикова пришел телеграфный перевод на сто рублей. Из них заплатили, наконец, долг фининспектору.

Грин ответил: «Дорогой Николай Васильевич! Спасибо тебе за всё, что ты делал и делаешь. Те 100 р. я, конечно, получил, но воспользоваться из них пришлось только тридцатью, остальные пошли на неотложные долги. <...> Сегодня спешной почтой я отсылаю "М<олодой> Г<вардии>" мою повесть. Остаток (полтора листа) придется послать на днях рукописным, нет денег на машинистку, вообще — нет денег. Голод хватил нас по голове. <...> Положение Н.Н. заметно улучшилось от вчерашнего твоего письма с вложением судебных документов. Появилась надежда. <...> Ты неправ был, не желая волновать меня известием о кассации. Мы такой народ, которому всякая известность лучше глухой неизвестности. От нее мы так и ослабли. Я давно бы кончил свою повесть. Говорю тебе это по-дружески, пиши хотя бы открытки. В них можно даже сказать больше, чем в телеграмме. И они не пропадают».⁹

Нине в самом деле после письма Крутикова о том, что им присуждены деньги за «Гинча», стало полегче с сердцем. От волнений и напряженной работы над повестью у нее начались периоды слабости, боли. Александр Степанович запретил ей печатать.

Сейчас, после письма и перевода, Нина приходила в себя — главное, не будет описи. «Опись имущества» — какие грозные слова, сколько за ними!

Журнал «Книга и революция» опять обратил внимание на Грина — на этот раз автор рецензии, Владимир Шишов, в длинных периодах доказывал, что роман Грина «Дорога никуда» — никуда не годится. Снова всё то же: «Творчество А.С. Грина напоминает переводы иностранных писателей. Автор усиливает это ощущение иноземности, переводности отсутствием указания на время действия в своих произведениях, давая действующим лицам вымышленные имена наполовину романского, наполовину англо-германского происхождения. ("Смотри, как точно подсчитал!" — удивился Грин.)

Грин стилизует свое творчество по западным образцам; его повести и рассказы — такая же стилизация, как и проза М. Кузмина, Б. Садовского, но только А.С. Грин стилизует не под фривольную новеллу эпохи Возрождения ("И на том спасибо!" — заметил Александр Степанович), а под новейшую переводную беллетристику.

В последнем большом романе "Дорога никуда" Грин остается верен себе, решительно отказываясь даже от слабых попыток подойти к запросам сегодняшнего дня, которые при известных натяжках можно было усмотреть в его прежних книжках».

— Это снова о первых моих рассказах, — вздохнул Александр Степанович. — Всё время я у критиков навыворот — не поймешь, где начало, а где конец. Ну, дочитаем:

«Читатель находит в этом романе ту же вымышленную географию, тех же иностранных героев неопределенной национальности. Всего вернее предположить, ("Послушай, Нина, это очень смешно!"), что действие романа происходит в одной из южноафриканских республик, отличающейся пестротой населения и неупорядоченностью форм государственной жизни». («Видишь, как всё просто, дружок, — Зурбаган и Лисс на берегу Тихого океана, а государственная жизнь там отчего-то плохо упорядочена»).

«В этом романе, — продолжал читать Александр Степанович, — мы встречаем почти стандартную для западных авторов психологического романа классификацию героев по их личным качествам, независимо от того, каков их удельный вес в общественной жизни.

В повествовательном отношении этот роман не представляет собою единства. Если в своих небольших рассказах А.С. Грин мог ограничиться каким-нибудь одним необычным случаем из жизни своих героев, то теперь этих средств, при сознательном отказе автора взять повествовательный материал из социалистической действительности, оказалось недостаточно для равномерного насыщения эпического полотна. Отсюда разнородность и внутренняя несвязанность приемов "Дороги никуда". Роман "Дорога никуда" служит наглядным примером неизбежного творческого оскудения писателя, оторвавшегося от подлинной жизни».¹⁰

— Итак, — сказал Александр Степанович, — «Дорога никуда» — мой первый роман, я еще с этой литературной формой не справился, поэтому он плох. Но самое, конечно, главное — мой отрыв от нашей светлой действительности.¹¹

В архиве журнала «На литературном посту» хранится рецензия некой Комаровской на сборник «Огонь и вода», выпущенный почти одновременно с романом. Она пишет: «По форме рассказы Грина приключенческие. Главную роль в них играет случайный факт, оборачивающий действие в совершенно неожиданную сторону, отчего самые реальные рассказы кажутся фантастическими. <...> И потому все герои Грина вне нормального физического состояния. Его герои не работают. Крайние индивидуалисты, они оторваны от общественной и политической жизни. Тематика рассказов бесполезна. Искусство для искусства. Писатель Грин живет в СССР, но, очевидно, его не удовлетворяет советская действительность, и потому он создает ненормальных людей с буржуазными идеалами».

Заметка не заслуживала бы внимания, если бы не редакционные пометки на полях. «Дать Фадееву», — пишет осторожный Ермилов. «Отклонить», — решает Фадеев. «Я — против», — тонкий почерк Авербаха. И только Селивановский готов принять рецензию, выправив ее стилистически.

Как ни странно, журнал РАППа, этот свирепый страж целомудренности советской литературы, не трогал Грина. Может быть, этому способствовала непричастность его ни к одной из литературных группировок.

Примечания

1. ...«Спілка визволення України». — Имеется в виду Дело «Союза освобождения Украины». Сфабрикованное ОГПУ Украинской ССР в конце 1920-х годов дело о мифической антисоветской организации было инициировано в целях дискредитации украинской научной интеллигенции в рамках централизованной репрессивной политики СССР. В ходе судебного процесса 1930 г. над «членами» СБУ было репрессировано 474 чел. К высшей мере наказания были осуждены 15, приговорено к различным срокам заключения — 192, высланы за пределы Украины — 87, условно осуждены — 3, освобождены от наказания — 124 человека.

2. ...«Южная звезда»... — Предварительное название повести «Ранчо "Каменный столб"».

3. ...ильинские букинисты... — Имеются в виду букинисты, торговавшие на ул. Ильинка в Москве.

4. Сегодня продам. — Видимо, имеются в виду авторские экземпляры только что вышедшего в издательстве «Федерация» сборника рассказов «Огонь и вода». (Примеч. автора).

5. ...придет поздно». — РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 69.

6. ...не нужны». — Журн. «Книга и революция», 1929, № 23. (Примеч. автора).

7. ...с чечевичной похлебкой». — РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 110.

8. ...тяжело. Н.Г.» — РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 182.

9. И они не пропадают». — Там же.

10. ...от подлинной жизни». — Журн. «Книга и революция», 1930, № 2.

11. ...от нашей светлой действительности. — Ю. Первова, вероятно, приводит пересказанную ей в устных воспоминаниях Ниной Грин ироническую реплику А. Грина на рецензию: мол, писать не умею, потому что «начинающий» писатель, а главное: социалистическую действительность не отображаю.