Ворона

Помня рассказы Казимира Петровича о Яшке, жена решилась попробовать завести дома птицу. Опыт вышел удачным. Казимир Петрович был в командировке. Незадолго до его возвращения, жена купила ворону, у которой мальчишки обрезали хвост и крылья. Птица была совершенно беспомощна.

Какого пола был Гарька, Казимир Петрович определить не мог. Он говорил, что у ворон самец и самка по внешности не различимы, и только в период высиживания яиц, по тому, как сядет на яйца, определится пол. Без уговора Казимир Петрович и его жена стали говорить: «он», «Гарька».

Когда весной Гарька начал задавать концерты, исполняя своеобразную песню из четырех колен, Казимир Петрович думал, что Гарька — самец и поет свою любовную песню. А когда Гарька тормошился в клетке или в ящике с опилками, хлопоча и что-то устраивая, он решил, что Гарька — самка и строит гнездо. Так вопрос о поле Гарьки и остался открытым.

— Нехорошо, — сказал Казимир Петрович жене, — Гарька такая большая птица, а сидит в клетке. Тоскливо ему. Отнесем его в кухню и там выпустим.

Так и сделали. Только на ночь запирали в клетку и закрывали темной тряпкой, а днем Гарька свободно разгуливал по кухне. Хлопот с ним было много. Птицу ведь в уборную ходить не приучишь, вот и надо было убирать за ним. И ничего нельзя было оставлять у Гарьки на виду: подбежит к забытой на столе ложке и чашке и — швырк ее на пол. А потом спрыгнет сам и потащит сброшенную вещь в ящик с опилками — прятать. Ну, конечно, бьющиеся вещи крушились. Уходя из кухни, надо было всё прятать. Но проказы и выдумки Гарьки так развлекали и радовали Казимира Петровича, что с маленькими неудобствами, которые они причиняли, надо было мириться.

Пришли Калицкие откуда-то домой; надо ставить самовар, а нельзя: на кране нет медной перекладины, которая позволяет открыть воду. Гарька же с тревогой скачет около ящика с опилками. Ага, значит, это он спрятал новое сокровище в опилки, а теперь боится, что мы найдем его. Казимир Петрович начинает шарить в опилках и, конечно, находит медную палочку на дне ящика.

— Ну и умен, — с восторгом говорит он — ведь додумался же, как снять перекладинку!

Когда обедали, Гарька воровским образом пробирался в столовую, вскакивал на стул, со стула на плечо Казимира Петровича или его жены. Ждал, когда его приласкают и покормят. Однажды он ел жареное мясо, которое маленькими кусочками подавал ему Калицким Должно быть, наелся до отвала, потому что следующий кусочек взял в клюв и сунул в ухо Казимиру Петровичу. Тот вздрогнул, схватился за ухо, вытащил горячий кусочек, но даже не согнал Гарьку с плеча, а только сказал:

— Ну и выдумщик!

В другой раз Гарька, сидя на плече у хозяйки, заинтересовался, по-видимому, тем, как систематически при моргании двигается веко. И решил попробовать — схватил клювом веко. Казимир Петрович закричал:

— Сиди смирно, не шевелись, я сейчас сниму его!

Но испуг был напрасный. Гарька осторожно, нежно подержал в клюве складочку века и выпустил, не причинив ни веку, ни глазу никакого вреда.

— Подумай, — опять с восхищением сказал Казимир Петрович — как эта птица умна и деликатна!

Когда Калицкие жили на даче, то старались уезжать в город порознь, так как Гарька не любил оставаться один. В таких случаях он начинал неистово орать, и неприятно было думать, что соседи страдают от этого. Но иногда всё же приходилось уезжать, не дождавшись друг друга. В таких случаях Калицкий оставлял жене записки. Однажды он написал: «Птичка сегодня обаятельна. Когда я приходил прощаться перед отъездом, она подошла от окна вся распушеная и с отвисшими крылышками и долго давала себя ласкать и под крылышками, и по головке».

Вернувшись однажды из города, жена наткнулась на такую картину: Казимир Петрович держал за уголок развернутую газету и, бегая по комнате от стены к стене, волочил газету за собой по полу, а Гарька стоял на ней и, крича во всё горло, клевал бумагу. Трудно было определить, кому эта возня доставляет большее удовольствие: седовласому профессору или молодой птице.

Другая игра еще больше забавляла Калицкого. Он заметил изумление Гарьки, когда при нем выдвинул спичечную коробку и, вынув спичку, снова вдвинул ее во внешнюю оболочку. Гарька сейчас же попытался сделать то же самое. Вытащил коробку, растаскал спички, а вдвинуть коробку обратно не может. Так появилась новая игра: Гарька вытащит коробку, а Казимир Петрович вдвинет ее обратно, Гарька опять вытащит, и так далее. И Калицкий терпеливо, помногу раз, проделывал эту процедуру.

В другой записке Казимир Петрович написал: «Гаря качался, зацепившись клювом за скатерть, упал. Подозвал меня криком. Лежал беспомощно на спине, лапками кверху. Бережно поднял, опасаясь, не сломал ли он себе позвоночник. Оказалось — здоров. Играли во все наши обычные игры. Заметив меня в погоне за коробкой из-под папирос, отдал мне ее наконец и сделал две уреньки. (Обычная благодарность за хорошо проведенную игру. Когда Гарька был доволен человеком, он особенным образом, кольцом, изгибал шею и глубоким, грудным звуком произносил: «у-у-у-ур» — это Казимир Петрович и называл «уренькой»). Много ласкался, сидя на спинке стула, подзывал меня много раз. Подсаживался к нему, ласкал его. Вытащил из кармана моих брюк бумажку, и только что мы собрались поднять с ним возню, как загремела ведрами Катя. Он прислушался, повернулся и пошел в кухню — и прямо в клетку, захватив с собой и бумажку. Первый раз, что он уходит в клетку из-за Кати. Очаровательная птичка... Но потом Гаря очень сердился, что сам влопался впросак. Топал и стучал в присутствии Кати на кухне».

Весной Казимир Петрович уехал в командировку в Челекен. С дороги он писал: «Чем дальше к югу, тем трава зеленее. Грачи и гарьки сидят все мокрые на деревьях... Ведет ли себя Гаря как следует...» — «Думал о вас с Гаренькой, как-то вы там живете?.. Приласкай лишний раз Гареньку».

А на Челекене он беспокоится: «Узнает ли меня Гаря. Я сильно загорел». Беспокойство было напрасное. Когда Казимир Петрович вернулся на дачу, Гаря, увидев его, сначала замер, потом громко и радостно произнес: «ур, ур, ур» и побежал к нему. Тут он подставил голову и беспомощно опустил крылья: ласкай его! Казимир Петрович был в восторге: узнал, сразу узнал и так очевидно обрадовался! Об этой встрече с любимой птицей он потом неоднократно рассказывал знакомым.

Когда хвост и крылья у Гарьки отросли, решено было отпустить его на волю. Отвезли его в глубь Павловского парка и там выпустили. Хотя дать птице свободу решил сам Казимир Петрович, однако он очень грустил, возвратясь домой. Сказал жене: «Как тяжело будет видеть Гарькину клетку пустой!»

Как только, вернувшись к себе, Казимир Петрович ушел в кабинет, жена попросила женщину, у которой купила клетку, взять ее обратно, и обе женщины поспешно вынесли клетку из квартиры.