III. Переписка Веры Калицкой с Александром и Ниной Грин

1. В.П. Калицкая — А.С. Грину, Н.Н. Грин

12 января 1925 г.

Дорогие Саша и Нина Николаевна, мне до крайности досадно, что Вы не получили моего длинного письма, адресованного Вам в Феодосию; я писала его спешно, тотчас же по получении письма Нины Николаевны, но все-таки боялась адресовать его в общежитие КУБу¹, т. к. думала, что, в случае задержки письма в дороге, оно может и не застать уже вас в Москве. Я писала его не то 21, не то 22 декабря. Только потом уже Каз<имир> Петр<ович> принес мне «Московские известия» с заметкой о том, что ты, Саша, должен был выступать в «Союзе Писателей» — 24 дек<абря> <...>.

Я очень благодарна милой Нине Николаевне за письмо. Такой дружеский тон и доверие меня очень тронули. И, кроме того, я заметила, что Н<ина> Н<иколаевна> очень хорошо пишет, по-настоящему литературно. Подумала: надо бы ей попробовать писать или, по крайней мере, переводить.

Я уже писала Вам, милый Саша, чтобы Вы не беспокоились о долге. Казимир Петрович всячески убеждает Вас в этом. Мы совсем не нуждаемся в этих деньгах. Отдадите, когда будет нетрудно; и не будьте такими мнительными.

Как теперь Ваши дела? Отдохнули ли от московских терзаний? Вероятно, Вам опять придется скоро ехать. Мы живем неплохо. <...>

Целую Вас обоих. Привет Ольге Алексеевне. К<азимир> П<етрович> всем кланяется. Как сошло твое чтение, Саша, в С<юзе> П<исателей>?

Любящая Вас

В.Калицкая

2. В.П. Калицкая — А.С. Грину, Н.Н. Грин

23 апреля 1925 г.

Дорогие Нина Николаевна и Сашечка, Казимир Петрович и я очень благодарим Вас за поздравление и память. Простите, что редко Вам пишу, ведь я неврастеничка.

Очень рада и удивляюсь тому, милый Саша, как ты можешь так много писать. Присылай, пожалуйста, всё по мере того, как будет выходить. Недавно читал мне К<азимир> П<етрович> рецензию о кинопьесе «Остров сокровищ». Автор фильму ругал, но рецензию начал с похвалы твоему «Острову сокровищ».² А как-то раньше А.Г. Горнфельд говорил, что Мариэтта Шагинян с негодованием писала, что в годичном обзоре литературы не говорили о тебе, и этим о тебе напомнила.

Вот наши ближайшие планы: сейчас К<азимир> П<етрович> в Петровске, куда уехал в 1-ый день Пасхи, вечером. В конце Фоминой вернется. Хочу его уговорить дать себе отдых, поехать хотя бы на две недели в пансион в Лугу. А в конце мая он уедет опять в Дагестан, продолжать прошлогоднюю работу. Туда же поеду и я, но не сразу. Начинаю опять бесплодные поиски квартиры. <...>

Очень рада, что Вам теперь лучше живется, но боюсь, что в Москве опять предстоит Вам большая трепка.

О деньгах, пожалуйста, не беспокойтесь, мы тоже, слава Богу, пока не нуждаемся. Пишите пока по прежнему адресу, <...> через 2 <недели> мы будем опять дома. К<азимира> П<етровича> нынче приглашали ехать на Сахалин, на восточное его побережье, где есть нефть <...>. Он долго колебался, изнервничался, но, наконец, отказался, хотя отказ приняли не сразу. <...>

Пока всего хорошего, дорогие Саша и Нина Николаевна. Уезжая, К<азимир> П<етрович> просил послать Вам поклон. Привет многоуважаемой Ольге Алексеевне. Обоих Вас целую.

Ваша В. Калицкая.

3. В.П. Калицкая — А.С. Грину, Н.Н. Грин

15 февраля 1926 г.

Дорогие Нина Николаевна и Саша, большое спасибо Вам от Казимира Петровича и меня за память и доброе отношение. <...> Сегодня получила Ваше заказное письмо и вот тотчас же отвечаю. <...>

Ты, милый Саша, прислал осенью «Сокровище африканских гор»³, а потом «Золотую цепь». Так как К<азнмир> П<етрович> был тогда в Фергане, а там книг нет, твои же книги он очень любит, то я, боясь, что он не успеет ее получить, если я задержусь, сейчас же, не читая, послала «Золотую цепь» в Коканд заказной бандеролью. Решила: прочту сама, когда К<азимир> П<етрович> привезет книгу обратно. Вышло иначе: несмотря на «заказ», книгу зачитали; К<азимир> П<етрович> ее не получил. В Ташкенте ему попались на глаза твои «Гладиаторы».⁴ Он их купил и привез; был очень доволен ими, читая в вагоне. Т. к. у меня уже был твой экземпляр «Гладиаторов», то я его — подарила, чтобы распространялся. Но надо было купить взамен пропавшей «Золотую цепь». Тут-то и заедала проклятая неврастения. Никак не могла собраться купить. Потом купила; прочла с большим интересом и одобрением. Есть во всех твоих романтических книгах какая-то нежность и умиленность, которые всегда трогают. Потом ждала, чтобы прочел К<азимир> П<етрович>. Знала, что этот твой жанр ему очень нравится. Всегда очень тепло вспоминает «Алые паруса».⁵ Так и тут: прочел с подлинным удовольствием. <...>

Очень рада, что Вы, по-видимому, не тоскуете в Феодосии. Я, по правде сказать, думала, что больше одной зимы Вы не выживете в глуши. К<азимир> П<етрович> пишет свои отчеты; у него было этим летом 3 командировки, т<ак> ч<то> дела много. Но в апреле думаем опять уезжать. <...> Сначала в Фергану. Там летом жара отчаянная, а потому ехать туда надо весной; а оттуда в Грозненский район, где были в прошлом году. Может случиться, но мало вероятно, что поедем на Сахалин. Во всяком случае, надеюсь до тех пор получить от Вас еще письмо и Вам написать.

Очень рада всегда Вашим письмам. К<азимир> П<етрович> кланяется Нине Ник<олаевне> и тебе. Я Вас обоих целую. Привет Ольге Алексеевне.

Ваша В. Калицкая.

4. В.П. Калицкая — А.С. Грину, Н.Н. Грин

2 мая 1926 г.

Воистину Воскресе!

Дорогие Нина Николаевна и Саша, получили Вашу телеграмму. Казимир Петрович и я очень за нее благодарим и очень ею тронуты. Поздравляем Вас с Праздниками. Знаете, мы с Вами, вероятно, увидимся, чему я очень рада.

Мы едем в Фергану. <...> Мы рассчитываем быть в Москве 6-го, в 10 ч. утра. <...> А поезд на Ташкент отходит уже в 3 часа. Но я все-таки надеюсь, что хоть одна успею приехать к Вам. Если уже нет, то тогда, м. б., Вы приедете к 2½ ч. на Рязанский вокзал и узнаете, где стоит ташкентский поезд. <...> Если же, паче чаяния, мы почему-либо не увидимся в Москве, то тогда я Вам подробно напишу в Феодосию <...>. Если же выяснится вовремя, что выехать не сможем, то я Вам телеграфирую. Пока же крепко целую обоих. Всего лучшего. К<азимир> П<етрович> Вам кланяется.

Ваша В. Калицкая.

5. В.П. Калицкая — А.С. Грину, Н.Н. Грин

19 сентября 1926 г.

Дорогие Саша и Нина Николаевна, приехав 14-го, получила Вашу открытку о том, что Вы в Москве. Письма в Коканде я не получила; вероятно, оно пришло, когда мы перекочевали уже дальше. Ездили мы много; были на нефтяных промыслах Санто, в Чимионе (тоже промыслы), в Ташкенте, Коканде, Асхабаде <...>. После тягостной жары в Ферганской области (т. е. в Коканде и прилежащих местах), на Кавказе мне показалось уже много легче. Я уехала из Грозного (Самашкинская, т. е. место работ К<азимира> П<етровича> в 30 в<ерстах> от Грозного). 4-го сент. поехала в Симбирск, где уцелела одна моя родственница по матери, Анна Дмитриевна. Революция не только разорила ее (она была помещицей), но довела до сумы. Последние годы, когда уже нашли совершенно случайно друг друга, К<азимир> П.<етрович> помогал ей. Вот ее-то я и ездила навестить.

Пробыла в С<имбирске> 4 суток. Думала, что вернувшись, найду уже дома К<азимира> П<етровича>, но его до сих пор нет. Когда приедет, передам ему Ваш привет.

Мне долгая езда по ж. д. очень надоела, и я рада, что дома. Как Вам живется? Как здоровье Нины Николаевны, и как твои, Саша, литературные дела?

Пишите. Пока, всего хорошего. Целую обоих.

Ваша В. Калицкая.

Ты мне не написал, милый Саша, где Вы живете, но я думаю, что в общежитии Кубу; черкни, дошло ли мое письмо. Адрес пишу на память.

6. В.П. Калицкая — А.С. Грину, Н.Н. Грин

Ленинград, 3 февраля 1927 г.

Дорогие Саша и Нина Николаевна, спасибо Вам за память и привет. Мы очень что-то киснем эту зиму: не то малярия, не то неврастения у обоих; собираемся даже на ближайших днях к док

тору. Внешне же всё благополучно. Летом К<азимир> П<етрович> открыл в Фергане новое месторождение нефти. Там начали бурить, и оказалась правда: нефть пошла обильно. Этот успех очень приятен.

Пришли, милый Саша, свои новые книги. Целую обоих. Привет от К<азимира> П<етровича> всем, а от меня О<льге> А<лексеевне>. Всего хорошего.

Ваша В. Калицкая

7. А.С. Грин — В.П. Калицкой

2 апреля 1927 г.

Милая Верочка, совершилось такое событие: 10 февраля в Феодосию приехал Вольфсон (изд-во «Мысль») и купил у меня полное собрание сочинений 15 томов; т. е. — всё, что в книгах и по журналам. 10.000 экз<емпляров> каждый том. В 8 месяцев все выйдут из печати. Сделка эта даст всего 15—20 тысяч рублей, пока же, авансом я получил 3000 р. Почти наверное по этим делам придется нам с Ниной быть в Петербурге в 1-ой половине мая. Конечно, мы очень рады, т. к., наконец, избавились от долгов. А их было уже 775 руб.

На днях мы поедем в Ялту, там — до Пасхи, затем — в Москву и, по всей видимости, в СПб. Наша весна запоздала, лишь теперь делается тепло. Были снега, морозы... Целый месяц. В Питере, вероятно, устроим чтение нового романа «Бегущая по волнам». Напиши, как Вы живете. Всё это мне нужно и важно. Сижу тихий, выпиваю мало, зубы пломбирую. Привет Казимиру Петровичу, которого я очень уважаю.

Твой А. Грин. 2 апр. 27 г. Феодосия.

P.S. Н<ина> Н<иколаевна> шлет привет и всё самое хорошее.

А.Г.

8. В.П. Калицкая — Н.Н. Грин

8 августа 1927 г.

Дорогая Нина Николаевна, спасибо Вам за письмо. Простите за всегдашнее запоздание с ответом. Оно вызвано отчасти тем, что мне часто приходится ездить в город к одному смертельно больному знакомому⁶, отчасти же тем, что и Вы должны были кочевать, а сразу я ответить не успела. Но теперь Вы уже, наверное, в Феодосии <...>.

Кажется мне, что Кисловодск Вам не очень понравился; впрочем, и я никогда от него в восторге не была: ездила лечиться, и

нравился мне только воздух, несколько возбуждающий. Место же Вы выбрали не очень удачно; это, действительно, центр прежней станицы; лучше было селиться в Ребровой Балке. Ну да суть была, конечно, в лечении. <...>

Посылаю вырезку из «Красной Вечерней»⁷ о Сашиной новой книге <...>. Отзыв не плохой, но с кислинкой, так что я колебалась, посылать ли; но потом решила, что лучше послать все-таки. М. б., он уже у Вас имеется. Знаете ли Вы, что теперь в Ленингр<аде> опять есть Бюро вырезок и, вероятно, можно там записаться на получение их.

Мы живем в Тярлеве. Погода для Л<енинграда> исключительная. За 2 месяца только день или два дождливых, остальные жаркие и солнечные. Останемся, пока такая погода будет стоять. Но в местности, которую я в детстве так любила, теперь разочаровалась: парк запущен и загрязнен, ни ягод, ни грибов; народу много, слишком много для лета, и потому по праздникам шумно. Больше сюда не поедем.

Вот, кажется, и все новости.

Как поживает Ольга Алексеевна? Передавайте ей мой привет.

Как Ваши денежные дела? Платит ли Вольфсон?

Всего лучшего. Крепко целую Вас, милая Нина Николаевна, и Сашу.

Ваша В. Калицкая.

Пишите мне в Ленинград, я там часто бываю.

К<азимир> П<етрович> шлет Вам и Саше сердечнейший привет. Он здоров, но еще очень утомлен; командировки его очень изнуряют.

В.К.

9. Н.Н. Грин — В.П. Калицкой

20 ноября 1927 г.

Дорогая Вера Павловна!

Считаю себя виноватой перед Вами: хотела сразу же, по приезде, написать и узнать про Ваше здоровье, которое, верьте, беспокоит меня сердечно, и жестокая усталость от долгой поездки, видимо, она, — не дала мне это сделать до сих пор.

Хочется знать, как Вы себя чувствуете. Мысль о том, что Вы лежите одна, без Каз<имира> Пет<ровича>, в неизвестности, что с Вами, очень меня угнетала, когда мы с Сашей уехали.

Я не умею письменно выражать свои чувства, Вера Павловна, но мне хотелось, чтобы Вам было душевно тепло и здорово, — от всего сердца.

До дому доехали мы очень измученные дорогой, т. к. всё время менялись наши компаньоны по купе и садились очень подозрительные типы, т. ч. спали вполглаза.

Теперь отошли, ощущение избитости, в спине, прошло.

2 недели, по приезде, стояла летняя погода, сейчас дует норд-ост, какой-то, нынче, особенно пронзительный. Всё зелено, сине и солнечно. Очень хорошо!

Я так замучилась с лечением волос, и так они у меня стали жестоко лезть, что Саша постриг и обрил меня. Через неделю ещё побреет, а там пусть растут — через год будет опять прическа. Но вид у меня довольно жуткий.

Саша же со вкусом принялся доканчивать свой новый роман «Обвеваемый холм» и почти каждый день ходит гулять.

Что пишет Казимир Петрович? Со страстной тоской Саша часто представляет, что К<азимир> П<етрович> уже там-то и там-то. Так ему хочется съездить заграницу, и когда-то это будет?

Пишите, пожалуйста, нам, дорогая Вера Павловна.

Сердечный привет от Саши и мамы.

Ваша Н. Грин.

В Феодосии толчков давно нет⁸ есть только изредка легкие колебания, но мы их даже не чувствуем.

10. А.С. Грин — В.П. Калицкой

20 ноября 1927 г.

Здравствуй милая Верочка! Не подумай, пожалуйста, что мы скоты, некоторое время я ожидал твоего письма, к<а>к ты обещала известить о своем здоровье, мы очень беспокоимся о тебе и просим немедленно известить нас.

Приехали мы безумно уставши. Еще ни разу так не уставали. Дня 4 отдышивались. Но, вообще, к<а>к попадаешь домой, — становится нечего сказать о жизни. Она спокойно заведена. Лишь раннее наступление холодов заставляет ранее топить печки. Погода — к<а>к осень с солнцем.

Будь здорова, лечись очень внимательно. Мы ждем твоего письма.

Твой Саша.

11. В.П. Калицкая — Н.Н. Грин

1 декабря 1927 г.

Дорогая Нина Николаевна, спасибо за память. Радуюсь, что Вы, наконец, отдохнули! Но надолго ли хватит средств? Впрочем, у Вас есть поверенный теперь, т<ак> ч<то> Вам, вероятно, часто ездить в Петроград не придется.

С моим здоровьем было так: когда Вы уезжали, врач сказал мне, что положение мое очень серьезно, и дал понять, что я, вероятно, не доживу до возвращения К<азимира> П<етровича>. Он предполагал у меня злокачественную опухоль почки. Тогда конец наступил бы через месяц — полтора. Но тут же сказал, что есть один противоречащий признак и что вообще Бог милостив. Пять дней жила я под смертельным приговором, а потом картина резко изменилась — улучшение было такое резкое, что смертельный диагноз отпал. <...> В эти же пять дней я поняла, что в Бога моя вера крепка. Было тягостно, что не дождусь К<азимира> П<етровича>. Ну вот и всё.

Теперь большую часть дня провожу у Ф.К. Сологуба; должно быть, смерть близка. <...> Как пишется Саше?

Каз<имир> Петр<ович> всё еще в Нью-Йорке. Переезд из Шербурга в Нью-Йорк он совершил во время шторма, раскачавшего даже их огромный пароход. 4 суток лежал и не ел, на 5-ые, наконец, полегчало, а на 6-ые прибыли в Нью-Йорк. Но тут их еще сутки продержали на «острове слез», пока Амторг⁹ не прислал за русских залог, по 500 долларов за каждого. Т<ак> что вначале путешествия кроме неудач ничего не было, теперь как будто полегчало.

Целую Вас, дорогая Нина Николаевна. Сердечный привет Саше и маме Вашей.

Ваша В. Калицкая.

12. А.С. Грин — В.П. Калицкой

декабрь (?) 1927 г.

Здравствуй, милая Верочка.

Мы получили твое письмо, и я страшно рад, что опасности нет. Я писал тебе в письме Нины, на отдельном листочке. Сообщи, был ли этот листик в письме. Я рад, что у тебя укрепилась вера. Но как странно, что ты отвергала бессмертие души на основании обморока! Бог и бессмертие души — неразделимы.

Зима сурова для юга. Всё время снег и морозно, с ветрами, но мы хорошо топим. Я пишу сразу два романа: «Дорога никуда» и «Обвеваемый холм». Один надоест — берусь за другой. <...>

Единственное, в чем я могу завидовать — это в путешествии за границу. Ах, Каз<имир> Петр<ович>! Уже в Мексике, наверно. Мы, тоже, решили нынче весной хлопотать о поездке за границу.

Будь здорова и благополучна!

Твой А. Грин.

Нина шлет привет.

13. В.П. Калицкая — А.С. Грину

7 января 1928 г.

Милый Саша, письмо твое получила, также как и записку твою, вложенную в письмо Нины Николаевны. Прости, что долго не отвечала; эта осень и часть зимы были у меня очень трудные; едва поправившись от болезни почек, я должна была по внутреннему чувству долга проводить много времени у Ф. Сологуба. Был он до последней степени несчастен, жалок и слаб. Приходилось очень много бывать у него, особенно последние недели полторы перед смертью. На похоронах же я простудилась, заболела тягучей формой гриппа, а потом почувствовала себя плохо в смысле нервов и сердца; очень я душевно устала от вида этого исключительно тяжелого умирания. Когда же нервы у меня очень уж расходятся, то единственное действенное средство — это побыть в одиночестве, изолировать себя от свиданий с кем бы то ни было, от звонков и от всего обязательного. Надо было уехать; в пансионы мне никуда не хотелось, п. ч. там везде вынужденное общество и, потом, непременно усиленное питание, за которое берут непропорционально большие деньги; а ведь его-то мне надо всячески избегать. Я довольно долго колебалась — куда же мне деваться, потом одна знакомая дала мне очень удачный совет: поехать в монастырскую гостиницу при Пятигорском монастыре, 5 верстах от ст. Кикерино Балтийской ж. д.

И я сняла себе тут комнату на месяц, до 23 января. Пять дней в неделю живу здесь, а два дня провожу из-за разных дел в городе. И довольна. Начинаю лучше спать, сердце уже колом в груди не стоит, а главное, начинает возвращаться мир душевный, а то совсем была я смущена видом умиранья, этой ужасной непримиренностью, в которой умирал и умер Ф<едор> К<узьмич>.

Живу я в тишине, кругом девственно белые, пушистые снега, сейчас же за монастырем лес смешанный, ель с сосной. У меня отдельная комната, и мне готовят отдельно, как мне нужно. От К<азимира> П<етровича> имею письма; они пока только из Вашингтона, где он опять ожидает денег; идут они оттуда 18 дней, т<ак> что, в сущности, никогда не знаешь — сейчас-то что с ним, жив он или нет? Письма разные: иногда доволен, иногда утомлен и как-будто тяготится, но даже и в письмах, а не то что уже в действительности, много интересного.

Ну вот, милые Саша и Нина Николаевна, все мои новости. Очень рада, что тебе пишется, Саша. Пишите. Вскоре, вероятно, пошлю

тебе материалы для твоей биографии, для проверки. Сердечный привет Ольге Алексеевне. Целую тебя и Нину Никол<аевну>.

Ваша В. Калицкая.

14. Н.Н. Грин — В.П. Калицкой

13 октября 1928 г.

Дорогая Вера Павловна!

Обращаемся к Вам с большой просьбой. Ни к кому, кроме Вас, мы не можем с ней обратиться.

Нас, по обыкновению, обманывают: Ленгиз¹⁰, — заместитель заведующего Л<енги>зом Гефта — Нилов обещал Саше прислать 3-х месячный вексель на остаток (625 р.) за проданный роман¹¹, как только тот будет сдан в печать, и в ноябре должен выйти в свет, а ни векселя, ни даже ответа на несколько писем, мы не получаем.

Так вот какая к Вам, Вера Павловна, просьба: будьте доброй — лично узнать в Ленгизе у Нилова, когда они вышлют нам вексель — он нам очень необходим. <...>

Мы знаем, Вера Павловна, что очень затрудним Вас этой просьбой, т. к. противно ко всем этим чиновникам обращаться с разговорами, но это единственный наш выход. А положение наше сейчас туговатое. Не обижайтесь на нас.

Как Ваше теперь здоровье? Привет Казимиру Петровичу.

У нас лето — тело отдыхает от питерского лета. И если бы издательства и кредиторы не «пили нашу кровь» — было бы хорошо и спокойно. Всего хорошего.

Ваша Н. Гриневская. <...>

15. В.П. Калицкая — Н.Н. Грин

18 октября 1928 г.

Дорогая Нина Николаевна, третьего дня получила Ваше письмо; вчера была в Госиздате. Гефт в отпуске, Нилов был на заседании, а секретарь меня направила к Сергову или Сербову, не разобрала, в финчасть. Сербов сказал, что сегодня будут Вам высланы 500 рублей. На мой вопрос — почему 500, а не 625 р., он ответил, что вперед вообще выдавать у них не полагается; что это аванс, даваемый ввиду неоднократных просьб А<лександра> С<тепановича>, а окончательный расчет, каков бы он ни был, будет только по выходе книги. Вот всё, что я могла узнать. Привет Вам и Алекс<андру> Ст<епановичу>.

Ваша В. Калицкая.

16. А.С. Грин — В.П. Калицкой

23 октября 1928 г.

Милая Вера!

Спасибо тебе сердечное за твои хлопоты. Я сегодня получил вексель и, вот о чем я и Н<ина> Н<иколаевна> просим тебя из всех сил (вексель этот я прилагаю): будь добра, отнеси его в «Промкредит» <...> Если ты сдашь его в учетный отдел, с просьбой перевести мне деньги телеграфом, то через 5—6 дней они у нас будут. Там знают меня. А для них я прилагаю особую бумажку, кот<орую> прошу тебя им передать с векселем.

Начинается обычная зимняя история: деньги должны, и медлят. Мы живем в том же тихом темпе; я пишу очередной роман: «На теневой стороне»¹², Н<ина> Н<иколаевна> шьет или хозяйничает. Прогулки по городу, чтение и кинематограф — обычные развлечения. Вольфсона как<им>-то образом выпустили из тюрьмы — жду, что будет с историей издания моего соб<рания> сочинений. Что — он напишет, Карнатовскую прохватили в «Красной газете» и скоро будет суд за ее клевету против меня.¹³

Мы до весны никуда не поедем — измучились, таскаясь взад вперед.

Нина Николаевна просит передать тебе сердечную благодарность.

Твой А. Грин.

17. Н.Н. Грин — В.П. Калицкой

3 ноября 1928 г.

Дорогая Вера Павловна!

Спасибо Вам за хлопоты и простите, что так неудачно встревожили Вас с векселем. Сегодня же его отослали в банк. Посылаю Вашу тетрадку.¹⁴ Записала я всё то внешнее, что произошло с нами за время житья в Крыму. Что было до Крыма вспоминается как-то смутно, неотчетливо.

Как-нибудь запишу и это — и пришлю Вам.

Простите, что так долго держали тетрадку, но это Саша; каждый день собирался прочесть и откладывал.(Предала!) (Слово приписано рукой А. Грина. — Сост.).

Живем потихоньку.

У нас всё еще хорошая погода, ходим в летних пальто.

Еще раз за всё спасибо, дорогая Вера Павловна. Как Ваше здоровье? Привет Казимиру Петровичу.

Ваша Н. Грин.

Дорогая Вера Павловна!

Сейчас прочла, что я Вам записала, и вижу: только поездки, долги, продажа книг. Будто бы больше и ничего. На самом же деле не так. Это только внешнее, как я и говорила. За этим внешним наши чувства друг к другу, самый процесс создания книг и масса мелочей, оживотворяющих эти этапы. Но их никогда не передашь (здесь заканчивается страница и под последней строчкой приписано рукой А. Грина: «Спасибо! Спасибо! А. Грин.» — Сост.), хотя только это — внутреннее — и составляет нашу с Сашей жизнь. Не умею я выразить словами свою мысль. Нам лучше, шире, теплее, чем это может показаться по записи. Это внешнее — словно бы болячки на нашем теле: они мешают нам, но мы живем, знаем, что хотим, и за всё хорошее благодарим Бога.

Ваша Н.Г.

18. В.П. Калицкая — Н.Н. Грин

16 ноября 1928 г.

Дорогая Нина Николаевна, спасибо Вам и Саше за присланные дополнения к материалам о нем. Я просмотрела внесенные Сашей поправки и нашла только одну неясность: в том, что мною записано, сказано, что Вы с ним поженились в 1920 году, а рукой А<лександра> С<тепановича> прибавлено — 6-го марта. А на отдельном листке, Вашей рукой, сказано: «8-го марта 1921 г. женились». Даты, словом, расходятся.¹⁵ Насколько я припоминаю, действительно 21-ый год — вероятнее, но все-таки подтвердите это. Еще к Саше: у меня сказано: в 1911 году в августе (?) переведен из Пинеги в Кегостров. Саша поставил только «?»! Но я в это время гостила у отца, перевод совершился без меня, и я не помню, был ли это август или сентябрь, либо даже июль? <...>

Вы хорошо пишете, милая Нина Николаевна. Не сочтите за пустой комплимент и не обидьтесь. Я просто радуюсь, что у Ал<ександра> Ст<епановича> такая прекрасная жена.

Чем кончилось дело о клевете?

Всего хорошего. Привет Вам, Саше и матушке Вашей.

Ваша В. Калицкая.

19. Н.Н. Грин — В.П. Калицкой

23 ноября 1928 г.

Дорогая Вера Павловна!

Спасибо Вам за доброе письмо. Моя дата нашей женитьбы (8-е марта 21 года) правильна. А относительно Кегострова Саша говорит — совсем не помнит месяца.

Наше дело с Карнатовской будет слушаться 30-го ноября в народном суде цен<трального> района. Мы получили повестку. Вместо нас будет адвокат — Крутиков. Назначено к 9 ч. утра.

Если Вам, Вера Павловна, захочется пойти послушать, будьте доброй — напишите нам свое впечатление.

Если бы было возможно, мы сами поехали в Питер, но и дорого, и холодно, а дело это нас очень трогает — живем мы, никого не задевая, ни о ком не думая, а нас всё время норовят щипнуть.

В прошлом году Лаганский придумал, что Саша в Феод<осийской> кассе взаимопомощи (?!) взял и не отдал 15000 р. Когда Саша спросил его — откуда он взял такую нелепицу, он, глупо ржа, сказал, что «придумал» — была охота сообщить новость. Изругал его Саша самыми последними словами. Не судиться же с каждой моськой.

Сердечный привет от меня и Саши Казимиру Петровичу и Вам.

Ваша Н. Грин.

20. В.П. Калицкая — А.С. Грину, Н.Н. Грин

14 января 1929 г.

Дорогие Нина Николаевна и Саша, простите, что долго не писала. Ваше письмо меня не застало дома, я была 10 дней в Кикерине, где, помнится, я Вам писала, и в прошлом году провела около месяца. Поэтому и поручения Вашего исполнить не могла, поэтому и писать конфузилась. Шлю вам обоим привет и пожелания всякого счастья на Новый год.

Адрес Ваш спрашивал у меня знакомый поэт; он хочет послать Саше посвященное ему стихотворение. Всего лучшего.

Ваша В. Калицкая.

21. А.С. Грин — В.П. Калицкой

21 января 1929 г.

Милая Вера! Оба мы сердечно поздравляем тебя и Каз<имира> Петр<овича> с Новым годом, желаем здоровья, успехов и бодрого настроения.

Письмо получили; но то было не «поручение» — побыть на суде, а, просто думали, что, может быть, тебе самой будет интересно. Результат был таков: первый суд оправдал Карнатовскую, действуя явно пристрастно (не вызвал моих свидет<елей> и т<ому> под<обное>), но наш адвокат подал кассацию; результаты, надеюсь, скажутся скоро. Пока что Карнатовскую и ее пом<ощницу> Краюшкову уволили со службы. И то хлеб. (В верхней части листа — приписка рукой А. Грина: «резолюция суда обвинила во всём Вальбе, кот<орый> будто бы, «налгал на Карнатовскую»». — Сост.)

Писание нового романа заполняет у меня и мысли и время; роман назыв<ается> «На теневой стороне», история одного доброкачественного мужчины в 18 печ<атных> листов. (Кстати: будь добра: позвони в Ленгиз, вышла или не вышла моя книга: «Джесси и Моргиана», она что-то долго печатается). Произошла революция: Нина тайно от меня взяла напрокат пишущую машину и трясется от счастья переписывания романа; слегка невменяема поэтому; а я даю ей только 3 стр<аницы> в день; так она вчера похитила тайно еще 1/2 стр<аницы> черновика и бесстыдно смеется. Все-таки, я ее сожму; введу в рамки.

Зима тепла, как питерск<ое> лето. Н<ина> Н<иколаевна> шлет сердечный Вам привет; я — тоже; в Москву поедем только в нач. апреля.

Ваши А.С. Грины и А.С. Нины!

22. В.П. Калицкая — А.С. Грину, Н.Н. Грин

18 февраля 1929 г.

Дорогие Саша и Нина Николаевна, вероятно, после того, как Саша послал мне последнее письмо, Вы тотчас же получили авторские экземпляры «Джесси и Моргианы», т. к. Медведев на мой вопрос ответил изумлением: книги, де, давно высланы. Так что мне больше говорить было нечего.

Спасибо, милый Саша, за «Окно в лесу».¹⁶ Я перечитала многие рассказы. Впрочем, кое-что было и совсем для меня ново. Ты мне стал теперь понятнее. Те рассказы, которые в молодости до меня не доходили, теперь стали доходить, т. к. стали понятны твоя усталость и отношение к жизни и людям. Ты начал жить раньше меня и бурнее и устал раньше; а теперь мы, вероятно, более или менее сравнялись. Потому и сарказм, свойственный некоторым твоим рассказам, стал мне понятен.

Машинку Нины Николаевны приветствую; я в июле сделала то же. Купила по случаю — дешево и весьма довольна. Так скучно было таскаться из-за всякого пустяка к переписчицам. Пишу в беллетристической (вернее: полубеллетристической) форме биографию Гиршмана, трепещу и нервничаю: возьмет ли Маршак.

Куда поедем летом и поедем ли — не знаю. Когда у Вас начинается весна, т. е. становится солнечно и начинается первое цветение?

Будьте здоровы. Сердечный привет.

Ваша В. Калицкая.

23. А.С. Грин — В.П. Калицкой

Москва, 26 апреля 1929 г.

Милая Верочка! Твои слова Нине Николаевне об обращении к тебе за деньгами в долг, в случае необходимости, — неожиданно получают вращение. Благодаря свинству Федер<ации> Сов<етских> Писателей (издательства ихнего), которое отсрочило деньги по договору на 2 недели, вынуждены мы просить тебя одолжить нам 100 р. дней на 15. Удрученные, сконфуженные, прибегаем к тебе. Так как по договору первый платеж 400 р., то вернуть этот долг затруднения для нас не составит. Какие новости? Сообщи, пожалуйста.

Благодарю тебя за звонки к Груздеву. Я получил уже от него письмо. А что сказал Вольфсон? Непременно извести, как твои дела.

Ваши Грины: Александр, Нина.

Будь здорова и мужественна в испытаниях. <...>

24. В.П. Калицкая — А.С. Грину, Н.Н. Грин

4 мая 1929 г.

Дорогие Нина Николаевна и Саша, не писала Вам до сегодня, п<отому> ч<то> думала, что вчера, в пятницу, узнаю что-нибудь радостное. Однако ничего такого не случилось.

Вот какие были у меня дела после того, как я рассталась с Вами: я заручилась письменными поручительствами товарища Каз<имира> Петр<овича> геолога В.Н. Вебера и президента Академии А.П. Карпинского. Приложила свое поручительство и в прошлую пятницу, 26 <апреля>, подала особо уполномоченному Г.П.У.¹⁷ Он сказал, что ответ даст в следующую пятницу, 3 мая, т. е. вчера. Я надеялась либо на то, что К<азимира> П<етровича> выпустят 1-го мая, как выпустили одного моего знакомого, либо в пятницу, 3-го, скажут — когда же отпустят на поруки. Но ни того, ни другого не случилось. Уполномоченный сказал, что раньше, чем окончится следствие, выпустить на поруки нельзя. Я спросила: «Значит, муж присоединен к какому-то делу?» — «Да ведь это подразумевается, если человек арестован». — «Я надеялась, что это недоразумение». — «Нет, есть дело». — «Но когда же зайти, чтобы узнать, кончено ли следствие». — «Обычно это довольно долго затягивается. Ну, зайдите через 2 недели».

Вот и всё, что было. Как видите, мало утешительного. <...> Как твои дела, милый Саша? Крепко Вас обоих целую. Пишите о себе.

Ваша В. Калицкая.

Свидания я тоже не имела.

25. А.С. Грин — В.П. Калицкой

Не позднее 11 мая 1929 г.

Здравствуй, дорогая Вера!

Мы получили твое печальное письмо и надеемся, что, всё же это ужасное недоразумение рассеется. Между прочим, скоро (в мае) ожидается приезд А.М. Горького. Я к нему пойду; давно я не видел его; и поговорю с ним. Напиши также, не могу ли я быть тебе полезен здесь и в чем — именно. Я с удовольствием сделаю всё, о чем бы ты ни просила. Относительно твоей беседы с уполномоченным я думаю, что она, по существу, благоприятна, т. к. срок 2 недели сравн<ительно> небольшой, а он ведь не сказал, что нельзя хлопотать о взятии на поруки К<азимира> П<етровича>. Таково мое мнение, что если бы это было вообще невозможно, уполномоч<енный> и не стал бы так говорить. Наши дела вертятся вокруг мертвой точки; до сих пор мой роман еще не продан, отчасти — в силу бумажного кризиса, отчасти по причинам, вытекающим из перемен в разных редакционных составах. Но так у меня, увы! часто бывало. Пока что, ждем от Вольфсона 1000 с лишним руб., к<а>к только выйдут «Приключения Гинча». Кстати: — не позвонишь ли ты Вольфсону? Будь добра; спроси, вышла ли эта книга, а также передай им просьбу о высылке мне в Москву автор<ских> экземпляров «Колонии Ланфиер». Нина была вчера у проф<ессора> Разумова, и он прописал ей на год разные лекарства, а жить летом в Крыму разрешил. Так что оконч<ив> дела, мы поедем домой. В Москве жарко — до 25° днем. Н<ина> Н<иколаевна> посылает Вам обоим привет «от всего сердца» и умоляет надеяться на всё лучшее.

Целуем тебя. Будь здорова.

Твой А.С. Грин.

26. В.П. Калицкая — А.С. Грину

13 мая 1929 г.

Милый Саша, прости, что я до сих пор не написала о разговоре с Карнауховой. Он — неутешителен, к сожалению. «Приключения Гинча» не выходят потому, что нет той бумаги, на которой отпечатаны первые шесть твоих книжек. А издатели хотят, чтобы бумага всего издания была одинаковая. Когда она будет — неизвестно. Относительно же оттисков «Колонии Ланфиер» — они давно уже упакованы, но Ал. М. не знала, где Вы, в Москве или в Феодосии. Теперь она высылает их Вам в Москву.

Спасибо за участие и внимание. Я не знаю, милый Саша, стоит ли затруднять Горького; вот почему: дело идет каким-то, по-видимому, неизбежным ходом; идет следствие. Покуда оно не кончится, никакая протекция не поможет; до окончания его К<азимира> П<етровича> ни за что на поруки не выпустят и свиданий с ним не дадут. И дальше: знаю наверно, что за К<азимиром> П<етровичем> вины нет даже самой ничтожной (это еще раз подтвердилось после моего возвращения в Ленинград), и думаю, что это он сумеет доказать. <...> Я почти уверена, что дело К<азимира> П<етрови-ча> кончится к концу мая, т. к. к этому сроку приурочивают окончание дела того геолога, с которого всё началось и который сидит около полугода.

Ну, вот пока и всё. Я тут прихворнула. Был упадок сердечной деятельности. Пролежала несколько дней. Отмучилась и сегодня начинаю нормальный образ жизни.

Передай мой сердечный привет и поцелуй милой Нине Николаевне. Право, это я вымолила тебе такую хорошую жену, потому и горжусь ею; береги ее, другой еще такой же не найдешь и 2-й раз молиться не стану.

Всего хорошего. Привет.

Ваша В. Калицкая

27. А.С. Грин — В.П. Калицкой

19 мая 1929 г.

Здравствуй, дорогая Вера, напиши нам, что у тебя нового. К<а>к пишут в газетах, М. Горький на днях приедет в Москву. Не знаю, что ты скажешь на это, а я мог бы сходить и поговорить. Хуже не будет, может быть только лучше. Наши же дела затянулись, и с месяц проживем еще здесь. Должно быть, скоро я приеду в Лен<инг>рад, по делу суда с Вольфсоном (на сумму 7350 р.; иск). Я хочу высудить с него эти деньги за недопечатан<ные> книги. Юристы говорят: дело правое и верное. Так мне придется быть на судебном заседании. Адская жара стояла здесь 8 дней, теперь спала, а доходила до 40 градусов. На днях я читал в Союзе Писат<елей> отрывки из ром<ана> «Дорога никуда», и хотя Правление сделало всё, чтобы никто не пришел, народу собралось достаточное количество, всё читатели-поклонники. Заставили читать дольше, чем я хотел. Этот роман всё еще в процессе продажи, и трудно сказать, когда уладится дело.

Благодарю тебя за все одолжения. Недели через 1½ мы свой долг тебе вернем, а пока, честное слово, нет. Существование обеспечено — и только. Не могу ли я быть тебе здесь чем-нибудь полезен, всё равно, чего бы это ни касалось.

Нина Николаевна благодарит тебя за доброту и всячески хочет, чтобы скорее окончилось Ваше тяжелое положение. Не унывай, не падай духом. Больше терпела, а теперь, должно быть, уже осталось немного.

До свидания, целуем тебя и ждем известий.

Твой А. Грин.

19 мая 29 г.

28. В.П. Калицкая — А.С. Грину

27 мая 1929 г.

Дорогой Саша, спасибо тебе за участие. Пожалуйста, сходи к Ал<ексею> Макс<имовичу>. Только если это тебе не неприятно. Всё так затихло, заглохло, что это начинает действовать на нервы. Писем от К<азимира> П<етровича> не имею, свиданий не дают. Говорят, что пока следствие идет, свидания не дадут. Вот о чем, если можно, попроси Ал<ексея> Макс<имовича>: не может ли он узнать — когда кончится следствие и в чем же собственно дело. Невиновность безусловная и полная, но хотелось бы, чтобы выяснили они это поскорее. Если же пойдешь, милый Саша, к Горькому, то спроси уже заодно и о другом геологе, которого арестовали пять дней спустя после К<азимира> П<етровича>. Мужья-то наши не были очень близки, т. е. этот геолог и К<азимир> П<етрович>, но жена его очень хорошо ко мне относится с тех пор, как арестовали К<азимира>П<етровича>. Она находится в том же полном неведении, что и я, и всё меня спрашивает — где бы и как бы что-нибудь узнать о муже. Может быть, ты попросишь Ал<ексея> Макс<имовича> узнать и о нем: Прокопов Константин Андреевич. Геолог Геологич<еского> Комитета в Ленинграде. Думаю, что его положение хуже, чем К<азимира> П<етровича>, т. к. он был исключен со службы.

Пожалуйста, не заботься о своем долге и не спеши; мне эти деньги сейчас не нужны.

У меня была опять передряга — житейского характера, но неприятная. Свалилась опять совершенно неожиданно, разом. Пришел обследователь от райкоммунотдела, а на другой день — ордер на нашу четвертую комнату, ту, что не оплачивали в тройном размере. Испугалась я очень: одна в квартире — и вдруг вселят хулигана. И за К<азимира> П<етровича> стало обидно: уж очень он всегда трепетал перед вселением. Заметалась. Юрисконсульт сказал: отстоять комнату пустой нет никакой возможности; но право на самоуплотнение есть. (Т. е. у членов Кубу). В управдоме не сразу это признали, но потом обошлось; самоуплотнение признали.

Ко мне вселилась химичка, моя бывшая сослуживица по Геол<огическому> Ком<итету>. Но ведь это хотя и ограждает от насильственного вселения, всё же не устраивает нас; в нашей маленькой квартире чужой человек очень чувствуется, да и спальни теперь нет. Надеюсь только, что мы получим квартиру от жилищного кооператива Секц<ии> Науч<ных> раб<отников>. Дай-то Бог. Спасибо Вам за участие и ласку. Целую Вас. Пишите. Желаю Вам скорее устроиться с делами и уехать отдыхать в Крым.

Ваша В.К.

29. А.С. Грин — В.П. Калицкой

Феодосия, 23 декабря 1929 г.

Дорогая Вера, посылаю книги, прости, что пишу, если ответишь, не вспоминай... Дела были очень плохи; в марте долг заплатим. Н<ина> Н<иколаевна> шлет привет.

Твой Грин.

Верхне-Лазаретная д. 7. 23 декабря, Феодосия.

30. В.П. Калицкая — А.С. Грину

5 января 1930 г.

Спасибо, милый Саша, за книги. Поздравляю милую Нину Николаевну и тебя с Праздниками и желаю здоровья и мира душевного. Шлю обоим привет. Простите, милая Нина Николаевна, что один раз Вам не ответила. Это только от сложности жизни. Всего хорошего.

Ваша В. Калицкая.

31. Н.Н. Грин — В.П. Калицкой

8 апреля 1930 г.

Дорогая Вера Павловна! Письмо шло три недели по моей вине, т. к. я его всё держала в столе, хотела еще приписать, но было так трудно; я и послала его без добавления. Нас очень огорчило, что Вы поняли это мое письмо как вопль о помощи. И в этом, конечно, я опять виновата, т. к. послала его, даже не перечитав, писала в дни тяжелого настроения. Нет, Вера Павловна, нам не только денег не нужно, но очень и очень стыдно за так долго задержанный долг. Вам — спасибо за доброе и хорошее к нам отношение. Нам, действительно, всю зиму было очень, очень трудно; даже после последнего приезда Саши из Москвы недели две еще мучились. А теперь ничего, отошло. Получили из высуженной от Вольфсона тысячи 570 р. (остальное вычли в Союз и адвокату), заплатили кое-какие долги, и отдыхаем. За эту зиму мы стали философами — если у нас есть на неделю на пищу и заплачено за квартиру, мы живем, не нервничая и ни о чем не думая. Так и в настоящее время.

Из Москвы Саша вернулся 13 марта, невероятно измученный, без копейки, но с кое-какими перспективами впереди. И вот еще немного помучились. Саша говорит, что больше не поедет в Москву один, т. к., скучая, очень торопится и не успевает ничего сделать как следует. Будем опять ездить вместе.

Дорогая Вера Павловна, Вы советуете нам переехать в центр, ввиду трудного положения с литературой. Многие нам это советуют сделать. И мы несколько раз обсуждали это с Сашей и пришли к выводу, что нам никак нельзя переезжать ни в Москву, ни в Ленинград. И много тому причин.

Первая, и самая главная: — всё наше существо, наш дух, даже манера говорить и мыслить, противны духу современного литературного общества. Это мало нас трогает, когда мы живем здесь, но стоит нам переехать в центр и столкнуться со всем этим на почве практических мероприятий, как мы это остро и сразу почувствуем. В редакциях, за единичными исключениями, Сашу не любят, отдельные литераторы тоже. У нас даже настоящих литературных знакомых нет, всё шапочные. Те же, которые любят Сашу как писателя, так заняты своим преуспеянием, что ни о чем более и не мыслят; они употребляют его (Сашу), как сладкое в минуты отдыха. Живя в Москве, Саша должен будет целые дни толочься по редакциям, в погоне за рублем, просиживать часы, терять здоровье и нервы, через три месяца всем надоест и всех возненавидит. Предположим, заработает — 400—500 р. в месяц, путем, конечно, не настоящей литературы, а халтурой, — в Москве мы их все проживем, т. к. там расходы значительно увеличиваются. Здесь же нам на скромную и спокойную жизнь достаточно 200 р. в месяц. А потом — квартира! Мы четыре года жили, здесь, в квартире, где пятую комнату занимали чужие, которые нас не касались и даже ходили через парадный, были очень тихи и удобны, и то Саша мучился и нервничал. А в Москве — в одной комнате, восемь примусов вокруг, свист, игры, топанье, смех. Да Саша через 2 недели такой жизни или запьет, или сбежит. У нас ведь в квартире очень тихо и покойно. Нам сейчас очень трудно из-за долгов. Не будь их — мы бы и не волновались. Основной наш долг около 1700 р. Остальное проценты. <...> Если бы мы выиграли большой иск к Вольфсону сразу, как пророчили нам адвокаты Союза, то давно бы погасили долги. Основной иск к Вольф<сону> опять возобновляется, мы хотим через Симферополь, т. к. в Питере у «Мысли» большие связи в суде <...>.

А не судиться нам, Вера Павловна, увы, нельзя. Мы тогда должны прощать свои гонорары. Миром же ничего не выходит. Число врагов, правда, увеличивается, но что с этим поделаешь? Ведь не мы обманываем, а нас. Мы часто мечтаем о том, чтобы кто-нибудь нам присылал регулярно каждый месяц 500 р<ублей>, и так года три. Нам больше ничего не надо. Мы бы даже поездили на эти деньги, и Саша писал бы, что хочет.

Вот теперь ему охота писать роман «Недотрога». Приходится отвлекаться. Как приехал — стал писать свою биографию для юношества, для «Следопыта»¹⁸, по заказу, увы! Послал лист — детство до отъезда в Одессу. Очень хорошо!

Про Гуля Вы читали, Вера Павловна? Так вот, он на днях умер. Не болел, но перестал есть последние полутора суток, стал слабенький и вдруг неожиданно умер. Мы с Сашей очень горевали, в особенности Саша; до сих пор кажется, что он около нас. Говорят, что с птицами это бывает весной от тоски, если они не на воле. А он, бедняга, оказывается, никогда не смог бы летать. У него после укуса кошки неправильно срослось предплечье. Это мы увидели, уже когда он умер. Так что, может быть, — смерть — его счастье. Решили птиц больше не брать.

Вот, Вера Павловна, всё, что у нас есть нового, хорошего и худого. Еще раз спасибо Вам за доброту и участие. Я эгоистически пишу всё о себе. А о Вас самой и не спрашиваю. Мне кажется, что не очень-то весело у Вас на душе. И мира не стало с прошлого года? Так мне кажется потому, что Вы ждали письма от меня (а я в те дни часто думала о Вас), значит Вам хотелось чьей-то руки. Может быть, я ошибаюсь, дай Бог... От души хочу Вам хорошего и тишины внутри. Мы нынче много думаем о Боге. Я часто молюсь, не оттого, что нам плохо, а от чистоты и какой-то мудрости внутри. И даже хочу говеть на будущей неделе, чего не делала 15 л<ет>. С Вами ли мы говорили о религии как дисциплине души? Для меня сейчас это так — для счастливых — дисциплина души, для несчастных — прибежище.

Простите, Вера Павловна. Жму Вашу руку.

Ваша Н. Грин.

32. А.С. Грин — В.П. Калицкой

8 апреля 1930 г.

Дорогая Вера, Нина так хорошо описала тебе наше житье, что к этому ничего уже не прибавишь более живописного. Ястреб наш умер, — как заснул, сидя в коробке с ватой, его глаза остались открыты, как у живого. Зарыли мы его в нашем маленьком садике. Он не мог бы летать, в журнале я сочинил¹⁹, что он стал летать, потому что мне очень хотелось этого. Так вот я думаю, что Бог сжалился над ним. Всё равно его жизнь невеселая была.

Религия, вера, Бог, — это явления, которые в чем-то искажаются, как только обозначишь их словами. Религиозное чувство, религиозное знание, вера — слишком обширные понятия для того, чтобы определять их словами. Слово ограничивает эти чувства. Не знаю почему, но для меня это так, между тем, как другие чувства — любовь, нежность, напр<имер> привязанность и т. д. ощущаются полнее, когда названы словами.

Мы с Ниной верим как дикари, просто, ничего не пытаясь понять, так как понять нельзя. Нам даны только знаки участия Высшей Воли в жизни. Не всегда их можно заметить, а если научиться замечать, то многое, казавш<ееся> непонятным в жизни, вдруг находит объяснение. Будь здорова.

Твой А. Грин.

33. В.П. Калицкая — А.С. Грину

28 мая 1930 г.

Милый Саша, это письмо — именно Тебе. Нине Николаевне пишу отдельно. Долго думала: зачем писать и логически — не знаю — зачем. Так, по внутреннему голосу, который надо слушать. Еще и потому, что часто думала: почему Ты, все-таки, не хочешь вполне порвать со мной? Что за паутинка все-таки тянется от Тебя ко мне? Я не понимаю, ее существование удивляет меня. Прости, что так пишу; но я знаю, что ты не мелочен и на такой пустяк не обидишься.

Я, с годами, поняла, что не должно и не нужно поддерживать кое-какие (далее несколько слов зачеркнуто. — Сост.), а главное «ненастоящие» отношения: как угодно малы, но пусть будут настоящими. Когда-то отец подарил мне золотой полтинник времен не то Елизаветы, не то Екатерины. Цена-то ему была 50 коп., был он крохотный, но был из червонного золота. Вот такие-то отношения, хоть на полтинник, но из червонного золота, я только теперь и ценю; а других мне не надо. Понимаешь ли Ты меня?

Ты однажды мне сказал что-то в таком роде: «Ведь ты, Верушка, неглупый человек». Я не удивилась этому, только спросила Тебя, почему Ты думал раньше, что я — дура. Не удивилась вот почему: во мне два существа: человек и женщина, т. е. чья-нибудь жена, любовница или просто увлекаюсь хотя бы платонически — то делаюсь инфантильной, безвольной и глупой, дурой. А как человек я не глупа. Так вот, милый Саша, с Тобой мы не муж с женой давно, мы просто знакомые, и я, поэтому, стала человеком с Тобой. Я теперь вижу и знаю Тебя, а раньше не видела, а только чувствовала. Чувствовала иногда нежность, а чаще обиду и боль. Было у меня еще одно заблуждение: я думала, что Ты искренне не понимаешь то, что делаешь. Задумывалась: умен Ты или неумен? А теперь я знаю, что Ты умен и психолог и что Ты всегда знал, что делал, делал сознательно. Ты меня однажды спросил: «Как Ты могла столько спускать мне?» Да вот потому, что думала, «что не ведает, что творит».

Я это пишу затем, чтобы объяснить Тебе, что если я требовала, чтобы Ты оставил меня в покое, то, главным образом потому, что я «спускать» теперь решительно ничего не могу и не стану, нет у меня для этого (слово зачеркнуто. — Сост.) сил (слово зачеркнуто. — Сост.), да и смысла в этом никакого не вижу. Если Ты почему-либо хочешь сохранить дружбу со мной, то будь другом корректным; большего я не требую, а если я Тебе просто не нужна, что вполне естественно и понятно, то зачем, собственно, тянуть фальшивые отношения? Это только унижает обоих. Лично видеться с Тобой я все-таки не могу, но тут причины иные, а насчет переписки и т<ому> под<обное> — реши сам. Пойми, что я имею право требовать к себе элементарного уважения. Ведь в моем отношении к Тебе — нет решительно никакой заинтересованности. Но я слишком устала от жизни, слишком много, в частности, и от Тебя вынесла горя, чтобы не иметь, наконец, права на спокойствие и уважение. Вражды у меня к Тебе нет. Всего хорошего. Будь здоров и счастлив.

В<ера>.

Прости, что я не ответила быстро на Твое последнее коротенькое письмо о религии. Если бы не оно — так я бы, вероятно, и вообще не сумела бы написать Тебе. У меня одно время пропало всякое доверие к Тебе, даже самое минимальное. Но когда я прочла Твое коротенькое письмо, я подумала, что ошибалась. Ведь только ханжи и лицемеры «умеют» писать легко и развязно о Боге. А ты написал очень хорошо. И опять блеснула та сторона Твоей души, с которой не страшно. Но я (зачеркнуто слово. — Сост.) не знала, что ответить, как написать. Потому так долго и не писала. Была и другая причина моего молчания, — но о ней пишу Н<ине>Н<иколаевне>.

В<ера>.

34. Н.Н. Грин — В.П. Калицкой

3 июня 1930 г.

Дорогая Вера Павловна!

Это письмо я пишу по просьбе Саши; он говорит, что у него не хватит спокойствия и убедительности, чтобы написать его как следует. <...> Дело в том, что, как Вы знаете, мы с июня прошлого года судимся с Вольфсоном из-за неизданного остатка книг. В августе того же года был кассац<ионный> суд, оставивший приговор первого суда в силе, затем должен бы следовать Верх<овный> Суд. <...> Мы до сих пор не знаем наверное, было ли наше дело в Верх<овном> Суде. Наш поверенный что-то основательно здесь закрутил; что — понять мы до сих пор не можем. <...> Раскрылись несколько совершенно явных обманов нашего поверенного по отношению к нам в Литер<атурном> фонде²⁰ и в издательствах, обманов, клонившихся к ухудшению нашего положения. <...> Результат всего этого тот, что рассмотрение этого дела должно начать снова.

Мы хотели подать в Симферополе, думая, что дело подсудно по месту нашего жительства, но здешняя коллегия сказала нам, что дело должно рассматриваться по месту жительства ответчика, т. е. в Ленинграде. <...> И вот просьба. Вера Павловна, может быть, Вы или Ваши знакомые знаете адвоката, не забитого и приличного в пределах адвокатской честности и приличия <...>. Если есть такой у Вас знакомый, не передадите ли Вы ему наше заявление с тем, что он сам проведет его в коллегию и сам будет выступать. <...>

Если не сможете — то, пожалуйста, сразу известите, т. к. до конца срока подачи в Вер<ховный> Суд осталось 2½ мес. <...>

Живем как? Минимально сыты и больше ни о чем не думаем, даже о будущем месяце или неделе. Всё, что есть, — очень дорого; это и у Вас — одинаково.

Целую Вас крепко, дорогая Вера Павловна. Саша кланяется и извиняется. Привет Каз<имиру> Петровичу.

Ваша Н. Грин.

P.S. Пожалуйста, милая Вера, исполни нашу просьбу: или укажи защитника, лично <ему> отдай, или позвони знакомым известным, или, будь добра, передай прилагаемое в Коллегию защитников!

Твой А.С. Грин.

Будь здорова, не сердись!

(Приписка выполнена А. Грином. — Сост.).

35. А.С. Грин — В.П. Калицкой

После 3 июня 1930 г.

Дорогая Вера!

Только что мы послали тебе просьбу с судебн<ым> заявлением, как получили твои письма и деньги. Ты не можешь себе представить, как эти деньги нас тронули, я не послал их тебе обратно только потому, что они были — от сердца. Хотя, признаюсь, у нас оставалось 2 рубля. Я недавно был в Москве, где выяснилось, что мы должны получить за печатаем<ый> в 7 № журнала «Знание — Сила» — рассказ — 70 р. Кроме того, я завел дело с изд<ательств>ом «Федерация» на написание книги моих автобиогр<афических> воспоминаний²¹, — условно было это признано желательным, и вот теперь ждем со дня на день окончат<ельного> ответа. Если договор заключим, — деньги будут. То же самое, если удастся заключить договор с «3<емлей> и Фабр<икой>» на печатание книги «Избран<ные> произв<едения>» под общим названием «Остров Рено», — за 23 года писательства.

Ионов отнесся положительно; посмотрим конкретнее. С собой привез 75 р., остаток гонорара за расск<аз> для «Кр<асной> Нивы».

Самые главные надежды — на дело с Вольфсоном.

Теперь я хочу тебя дружески побранить за те — как бы — сомнения в моем и Нинином отношении к тебе. Прости, что так прямо ставлю вопрос. Нину Николаевну ты знаешь, она человек совсем искренний, что касается меня, то среди всех моих пороков и недостатков есть одно неизменное свойство: я не могу и не умею лукавить душой. А мое отношение к тебе такое, как оно вытекает из самой твоей сердечной и благородной природы. Оно — настоящее отношение и никаким иным быть не может. На свете очень немного настоящих людей и если мне, по спутанности моей натуры, не всегда удается завоевать их уважение, то зато у меня есть духовное зрение — видеть этих людей. «Дьявол с Богом борется, и поле битвы — сердца людей». Это написал Достоевский. Ко мне приложить его фразу — будет очень громко, но у меня сильно развиты две стороны: совесть и импульс, нравственное размышление, всегда безошибочное, и туча инстинктов, поддерживаемых почти беспрерывным нервным напряжением. Если кто заглянет в меня, тот увидит, как отрицательно я отношусь к себе, к этой двойственности.

Будь здорова и не думай обо мне хуже, чем я, действительно, есть. Поверь, это не ханжество; так про себя писать довольно противно, но надо.

Твой А. Грин.

36. В.П. Калицкая — А.С. Грину, Н.Н. Грин

14 июня 1930 г.

Милые Нина Николаевна и Саша, только сегодня выяснилось окончательно положение Вашего дела. <...> Разыскав гражданскую канцелярию Л<енинградского> Суда, я узнала только, увидела своими глазами, что 2 Ваших дела лежат в архивном шкапу. <...> Сегодня же ответ определенный. Дело было в касс<ационном> суде, как Вы и знали, и суд подтвердил решение l-ro суда. В мае 1930 года Ваш поверенный обращался в Суд и добился высылки Вам в два приема денег. Получили ли Вы их? (Это 1000 с чем-то, Вы знаете). Дальше можно только подать прошение на имя председателя Верховного Суда. <...> Но на этот суд никого вызывать не будут. Только будет извещение: находит ли он, председатель, нужным назначить пересмотр этого дела или нет. Дело лежит в Ленинградском Суде (Верховный Суд — в Москве), следовательно, оно В<ерховным> С<удом> не затребовано. <...> Я говорила <...> с О.Я. Рабиновичем, опытным юристом по литературным делам. Спросила, как быть дальше. Он сказал: дать докончить дело поверенному, который вел дело. <...> Вот всё, что я могла сделать. Очень жалко, что результат такой отрицательный.

Хорошо лишь то, что срок договора с Вольфсоном истек, и что Вы теперь свободны распоряжаться (слово зачеркнуто. — Сост.) книгами. Я вспомнила первую Сашину книгу, «Шапка-невидимка». Там были рассказы из революционного быта. Я уверена, что они пошли бы и теперь.

От души желаю Вам поправить денежные дела. Могу понять, как Вы устали. Целую Вас, милая Нина Николаевна. Привет Саше и Ольге Алексеевне. Получили Вы мои письма и деньги?

Ваша В. Калицкая. <...>

37. В.П. Калицкая — А.С. Грину, Н.Н. Грин

21 июня 1930 г.

Милые Нина Николаевна и Саша, получила Ваши письма. Спасибо. Ты прав, милый Саша, что людей настоящих мало. И людей, и отношений настоящих до ужаса мало. Иногда, поэтому, жизнь кажется страшной. Бывают часы малодушия. Мне очень жаль теперь, что в часы такого малодушия я написала Тебе последнее письмо и расстроила Вас обоих. Впрочем, письмо было адресовано лишь Тебе. Милая Нина Николаевна, почему Вы подумали, что Вы в чем-то виноваты? Я и понять этого не могу.

Но уверяю Вас, что это не так. Даже и придумать не могу, каким образом Вы можете быть виноваты в каких-то моих переживаниях. Уверяю Вас, что Вы ошибаетесь. В искренности Вашего доброго отношения я никогда не сомневалась. Тому же, что у Саши такая хорошая жена, я могу только радоваться.

Письмо Твое, милый Саша, мне доставило радость. Тон я чувствую безошибочно. И сразу поверила, что отношение Твое ко мне подлинное. Этого мне и надо было. Значит, всё хорошо.

Мне очень неприятно было писать Вам, что мало надежд на дело с Вольфсоном, но что я могла поделать. А ложных надежд подавать нельзя.

Всего хорошего. Пишите, как дела. Шлю обоим сердечный привет.

Ваша В. Калицкая.

38. Н.Н. Грин — В.П. Калицкой

28 июня — 5 июля 1930 г.

Дорогая Вера Павловна! Ради Бога простите, что мы Вам доставили столько хлопот и затруднений. Мы представляли всё это гораздо проще. Спасибо Вам за всё и еще раз простите. Ваше письмо очень нам помогло, т. к. из него мы узнали, что дело, если и решалось в В<ерховном> Суде, то, во всяком случае, без затребования документов из Ленинграда. Мне хочется Вам очень рассказать всё это <...>. Всю зиму мы добивались <...>, что с нашим делом в Вер<ховном> Суде. <...> Два дня тому назад приехали в Москву, отправились в В<ерховный> Суд и стали искать дело, начиная с января этого года, т. к. рассчитали, что если адвокат ссылается, что он говорил в марте, то значит оно было подано в этом году. Оказалось — оно было подано 2 декабря — 29 г. — рассмотрено 7 декабря того же года. Мы потребовали жалобу, которую он подавал, надеясь найти разгадку отказа. Увидя жалобу — мы поняли, что она не была даже прочитана, только первые две страницы. Страшно возмущенные, мы решили обратиться к члену В<ерховного> Суда с просьбой о пересмотре. Нам отказали в приеме. Тогда, по совету секретаря суда, мы написали подробное заявление о причине нашей просьбы принять нас и пересмотреть дело в В<ерховном> Суде. На следующий день нас приняли. И — наше удивление! — только посмотрев на дело, — судья заявил, что оно даже не читалось, расспросил нас, наложил резолюцию — пересмотреть дело в Верховном Суде, истребовав дело из Ленинграда и все документы от Крутикова. Через 2 недели обещал решение. У нас явился просвет! Будем ждать, надеясь на Бога, т. к. мы справедливы в своих требованиях и хотим законного.

Вер<ховный> Суд старое, большое дело вытребовал из Ленинграда в Москву. И живем мы теперь в ежедневном ожидании получения дела из Ленинграда.

Так все внутри стонет и болит от ожидания решения, т. к. литературные дела наши абсолютно плохи и безнадежны. И не знаешь, на что кинуться, что делать. Я Саше предлагала, что займусь чем-нибудь, — он на дыбы. Поживем — увидим.

Всё я пишу Вам о нашем деле, стало оно звучать, как какой-нибудь диккенсовский бесконечный процесс²², может, даже комично и надоедливо со стороны, а нам не весело.

Но в общем — пока живем — надеемся. Спасибо Вам еще раз, дорогая Вера Павловна, за всё. Целую Вас.

Ваша Н. Грин.

39. Н.Н. Грин — В.П. Калицкой

11 июля 1930 г.

Дорогая Вера Павловна! Очень стыдно опять обращаться к Вам, но буквально больше не к кому. <...> Дело в Ленсуде. Верховный суд затребовал оттуда наше большое с Вольфсоном дело уже 2 недели назад, а они не шлют. Очень волнуемся. Ехать в Ленинград не на что. Каждый день ходим в суд, и всё нет.

Будьте доброй, Вера Павловна, потребуйте у них немедленной высылки из архива дела № 69869 А.С. Грина с «Мыслью» в Москву в Верх<овный> Суд. Мне в суде посоветовали обратиться к питерс<ким> знакомым, чтобы поторопили высылку. На это доверенности не нужно. И ради Бога, простите за беспокойство. Я хотела послать туда телеграмму, а в суде говорят — «они ее пришьют к делу, и конец». Простите еще раз.

Ваша Н. Грин.

40. Н.Н. Грин — В.П. Калицкой

28 июля 1930 г.

Дорогая Вера Павловна!

Спасибо Вам за телеграмму. С ней пошли в суд, и оказалось — дело уже пришло, а до того каждый день отвечали, что нет его. Вчера дал свое заключение член Верх<овного> Суда, которому оно было дано для просмотра: — «передать на рассмотрение гражданской коллегии Вер<ховного> Суда. Этого мы и хотели. Предположить — каково будет решение этой коллегии, мы не можем, но, зная свое право, надеемся. Два дня тому назад Саша взял у Крутикова (нашего адвоката) свою доверенность. Мы не могли больше терпеть его издевательств. Все усилия он употребил на то, чтобы нас запугать в нашем начинании с Верх<овным> Судом, лгал по всякому поводу, не хотел с Сашей ходить в суд, дать документы. А пускать его одного мы боялись. Не хотел с нами даже разговаривать об этом деле, увиливал. Один раз на 5 мин<ут> документы наши попали ко мне в руки, и я по протоколам Ленсуда увидела, что на суд<ебные> заседания о тысяче рублей он даже не ездил, а деньги на поездки у нас брал.

В общем, накопилось много дрянного и гнусного с его стороны. И каков человек: Саша ему говорит: «Я больше не могу тебе верить, Николай Васильевич, верни мне доверенность». Он даже не спросил — почему, что, как, а на следующий день так же сладенько улыбался, как всегда. Урия Гип²³ какой-то!

С другими делами идет туговато. Саша продал одну только книжку в из<дательст>во «Никитинские субботники» — «Фанданго»²⁴ (я не знаю — читали ли Вы этот рассказ?). В других из<дательст>вах — ничего. Заведующий торг, сектором объяснил Саше в чем дело: от ячеек библиотек всё время поступают заявления об идеологической вредности Саши, а потому рекомендовать его нельзя, а потому же, след<ует>, и торговый сектор отказывается его заказывать — т. к. тор<говый> сек<тор> рассчитывает только на библиотеки. Кроме того, оказывается, и в критике появилось несколько идеологически ругательных... (Далее текст обрывается; на первой странице письма рукой В. Калицкой карандашом написано: «Конец утерян». — Сост.).

41. Н.Н. Грин — В.П. Калицкой

16 августа 1930 г.

Дорогая Вера Павловна! Мы всё еще в Москве. Но, слава Богу, мы выиграли в Верховном Суде наше дело. 13-го числа оно рассматривалось в Кас<сационно>-граж<данской> коллегии в нашем присутствии, и решение было наилучшим, какого мы хотели: отменить все решения Ленсуда и дело вновь пересмотреть в Ленинграде с указаниями Верх<овного> Суда. Сам В<ерховный> С<уд> самостоятельных решений не выносит, и это, т. е. пересмотр, — как сказал нам член суда, — только проформа.

Как будто нам, чтобы скорее всё покончить, надо самим ехать в Ленинград. Это завтра выяснится окончательно. Сегодня уже два адвоката нам это посоветовали. Так вот опять у нас к Вам, Вера Павловна, как это ни стыдно, просьба: не знаете ли Вы у кого свободной комнаты на время от 2-х недель до 1-го месяца, не более, т. к. останавливаться в общежитии Дома ученых²⁵ мы, конечно, не хотим после всех мерзостей Карнатовской, да и дороговато это нам сейчас, т. к. там уже 1 <рубль> 50 <копеек> с человека.

Но, Вера Павловна, как я Вас уверю, что нам не хотелось бы, чтобы Вы сделали себе из этой нашей просьбы заботу. Ведь мы можем найти комнату и приехав в Ленинград. А эта просьба на всякий случай — если Вы знаете; ведь бывает так. А меня одолевает предусмотрительность.

Литературные дела наши очень и очень туги, и выигрыш этого дела — наше спасение и отдых. Год внутри было ощущение болящего клубка, а после суда так тихо стало и хорошо. Завтра, послезавтра Саша раздобудет денег на поездку, и мы дня через три поедем в Ленинград, если достанем билеты; след<овательно>, собираемся мы выехать числа 20-го.

Живем теперь на частной квартире, т. к. в общежитии нам очень дорого — 120 р. в месяц и в разных комнатах.

До свидания, дорогая Вера Павловна; спасибо Вам за всё, что вы сделали для нас.

Ваша Н. Грин.

42. Н.Н. Грин — В.П. Калицкой

2 декабря 1930 г.

Дорогая Вера Павловна!

Сегодня, д<олжно> б<ыть>, первый день, когда по-настоящему мы ощутили, что, наконец-то, приехали домой.

От Питера до Феодосии ехали преотвратительно; на станцию, в 20 в<ерстах> от Феодосии, где бывает пересадка, опоздали и на лошадях поехали домой. XX-й век, железная дорога.

Дома узнали, что жить нам в каз<енном> доме очень дорого, если мы не хотим чужих в квартире; а мы этого не хотим. Мама два месяца искала квартиру и подходящего ничего не нашла. Недели две и мы искали, но бесполезно. В городе очень много военных, с семьями, новый консервный завод и жилищный кризис.

Тогда мы решили с Сашей съездить в г. Старый Крым, в 25 в<ер-стах> от Феодосии, в 1/2 в<ерсты> над уровнем моря, посмотреть — нельзя ли там устроиться. Тем более, что доктор и мне, и Саше летом велит жить именно в Ст. Крыму, более прохладном, чем берег.

Поехали; сразу нашли подходящую квартиру, южную, большую, с порядочным садом, большой террасой (чего нет почти ни в одном доме в Феодосии) и переехали. Цена на квартиру умеренная, 25 р. в мес., а там платить пришлось бы рублей 125. Городок весь в фруктовых садах, окружен горами и лесами. Воздух, как мед, и

какая-то удивительная, умиротворяющая тишина. Переехали мы 23-го ноября, живем 10 дней, а нервы стали заметно спокойнее.

Теперь мы живем, и больше ничего. Долги все уплатили, и так легко на душе, передать невозможно.

Наш новый адрес: г. Старый Крым, ул. Ленина, д. 98.

Как подумаю о Питере, снеге, морозе, отсутствии дров, страшно становится. Здесь — тихие солнечные дни, ходим в летних пальто, дрова и антрацит — все удовольствия!

До свидания, Вера Павловна! Пишите, пожалуйста. Спасибо Вам за милое и доброе отношение. Привет К<азимиру> П<етровичу>.

Ваша Н. Грин.

43. Н.Н. Грин — В.П. Калицкой

6 декабря 1930 г.

Дорогая Вера Павловна!

Очень неприятно и трудно мне Вас тревожить, но никак не обойтись. Опять к Вам просьбы; удобны ли они — никак не могу сообразить. Если неудобны — то, Бога ради, не делайте ничего, т. к. я никак не хочу принести Вам хотя бы малейшую неприятность.

Дело в том, что мы уже четыре письма послали Борису²⁶, и он, всегда точный и внимательный к нашим делам, упорно молчит <...>. А о делах и хочется и пора узнать что-либо решительное.

Так вот — в случае отсутствия неловкости, обращаюсь к Вашей доброте о трех делах:

1) журнал «Звезда» <...>. Получили ли они посланный в самом начале декабря материал²⁷ — «Одесса»²⁸ и окончание «Урала»²⁹<...>. Автор, к<а>к полагается, ждет денег и на днях высылает «Баку».³⁰ <...>

2) «Красная газета»³¹ — журн. «Вокруг света»³²; заведующий Гиссин, юношеская повесть «Ранчо «Каменный столб»»³³ — взята или нет.

3) Ленинградское т<оварищест>во писателей — «Остров Рено» — сборн<ик> расск<азов> за 25 лет. <...> Здесь, я думаю, лучше всего к Мише Слонимскому позвонить. Он все их дела знает. <...>

Вот три, знаю, обременительные просьбы, но нет, нет никого, кого об этом можно попросить.

Милая Вера Павловна, сегодня, думая о том, что попрошу Вас о наших делах, я, совершенно неожиданно, вспомнила и жестоко покраснела про себя, что я вам еще один долг не отдала за консультацию. Ради Бога простите; я даже не понимаю, как он у меня так накрепко выпал из памяти.

А еще много раз простите, что беспокою бесконечно.

Живем тихо и хорошо. Около недели стоит такая теплая погода, что кажется, будто наступает поздняя Пасха, а не Рождество; тепло даже в летнем.

Саша пишет автобиографию, а урывками «Недотрогу». В промежутки делает разные мелкие столярные работы. Я и мама хозяйствуем. И весь день на это уходит, с удовольствием увеличила бы его в 2 раза. Хочу заняться вплотную каким-либо языком; теперь, как устроились, это будет мне легче. <...>

Сегодня Саша принес лист переводных картинок, на которых изображен старинный Питер, я думаю, конца прошлого века. Было очень приятно посмотреть и неприятно вспомнить наши мытарства нынешней осенью. Ну, да всё прошло!

Целую Вас, дорогая Вера Павловна. Привет Казимиру Петровичу.

Ваша Н. Грин.

44. Н.П. Грин — В.П. Калицкой

23 декабря 1930 г.

Дорогая Вера Павловна!

Наш с Вами разговор о мужско-женских отношениях меня очень взволновал тогда, но следа, болезненного, в душе не оставил. Горечь и обида делают меня строптивой, озлобленной, более требовательной. Но стоит этим чувствам успокоиться, и более христианские начала берут верх в моей душе. Тогда я вижу, что в семейной жизни все-таки самое главное — человеческие отношения друг к другу, совершенно одинаковые у мужчины и женщины.

Если нет их, то никогда у мужчины и женщины не будет памяти о дружеском хождении рука об руку по пути жизни.

Мне Бог дал эти отношения, и я должна Его благодарить за это. Моменты же затемнения должна переносить спокойно. А вот насчет спокойствия, то у меня и слабовато. По неврастеническому своему свойству я моментально выхожу из равновесия, зверски страдаю, а положения не улучшаю.

Как полагается, приехав домой, Саша перестал пить, и жизнь наша опять стала хорошей и чистой, и сердце мое становится похоже на наполняемый газом воздушный шар: из сморщенного, дряблого делается гладким и круглым. Да, я очень женщиной себя чувствую всегда, когда обижена, и очень человеком — когда мне легко и покойно.

Живем мы сейчас действительно покойно и приятно: долгов нет, продукты есть, монетки тоже, кругом рай. Здесь какой-то удивительный воздух, чистый и тихий. В Крыму вообще хорошо дышится, но в Старом Крыму особенно хорошо. Вам, я уверена, здесь понравилось бы очень.

Город похож на очень большую южную зеленую деревню, лежит в узкой (последнее слово зачеркнуто. — Сост.) длинной долине меж живописных красивых холмов. Кругом, как посмотришь, красота, то горы переливаются при солнце всеми оттенками, то припудрены все леса и кусты на них инеем (заморозки начались), то какие-нибудь торжественные красные облака плывут из-за горы. Что ни минута — то благоговение и радость. Делаешься чище и мудрее от этой живой красоты.

Даже о море не вспоминаем. А для прогулок неограниченные возможности, чего не было в Феодосии, где город с глинистых и сухих холмов скатывается на узкую береговую полосу. Он хорош, но больше подлежит рассмотрению сидячему, чем ходячему. Саша много работает, кончает отрывки из биографии. Часть уже послал в «Звезду», что-то молчат; на днях пошлет конец. Очень ему хочется поскорее кончить биографию и приняться за роман «Недотрога»; полтора года, из-за нужды, не писал романа, а душа просит.

Я очень рада, Вера Павловна, что, наконец-то, Ваша книга³⁴, можно сказать, успокоилась. А что Вы думаете, что она выйдет летом, пожалуй, не совсем верно. Ленгиз (Вы в Ленгиз продали?) печатает значительно быстрее ГИЗа (Москва). Сашина книга рассказов и «Джесси»³⁵ вышли через 2½ месяца после поступления в набор. Если же ГИЗ, то — увы! Желаю ей скорее и безболезненнее выйти в свет.

Мы с Сашей перечитываем Писемского, да не перечитываем, а, можно сказать, почти снова читаем, т. к. в юности я его мало читала, убоявшись «скучности», а Саша совсем не читал. И, знаете, Вера Павловна, не плохо, фельетонно, правда, не очень весомо, но очень интересно и даже приятно — как жили тогда, что волновало и т. д., а он очень своевременен.

И, как и Писемский, и Ст. Крым далеки от теперешних больших городов! Хорошо, приятная свежесть внутри!

До свидания, Вера Павловна. Пишите мне, пожалуйста. Привет Казимиру Петровичу.

Ваша Н. Грин.

45. Н.Н. Грин — В.П. Калицкой

23 июня 1931 г.

Дорогая Вера Павловна!

Простите, что пишу карандашом, но уже неделю лежу больная и не могу очень сильно двигать правой рукой.

Сначала напишу свою просьбу: будьте доброй — позвоните, пожалуйста, в Ленгиз <и спросите> Зильбершера или Лихницкого — когда они вышлют нам деньги за № 5 «Звезды».³⁶ Зильбершер непосредственный владыка пересылки денег и жулик первый сорт. И вторая просьба — к Чагину — приняли ли они предложение А<лександра> С<тепановича> о покупке книгой Сашиной автобиографии. Простите, пожалуйста, дорогая Вера Павловна. Бориса нет в Питере, а больше, как его или Вас некого попросить.

Лежу же я после 4-х дневного невероятной силы припадка печени (третьего за этот месяц), закончившегося воспалением желчного протока и пузыря, что приковало меня накрепко, даже двигаться не могу, лежу навзничь, и, в случае чего, меня поднимают А<лександр> С<тепанович> и мама на руках. А голова уже чистая, погода хорошая, очень тяжело лежать, еще не менее недели. Не думала я, что с печенкой так страшно.

Читаю целые дни, т. к. больше ничего нельзя. Простите, что всё о болезни. Крепко Вас целую. Привет Каз<имиру> Петровичу. Ведь Вы, должно быть, на даче? Как в Питере лето? Здесь голод и жара.

Ваша Н. Грин.

46. В.П. Калицкая — Н.Н. Грин

13 июля 1931 г.

Вести мои печальные: ни в 5 [номере], ни в 6, ни в 7 и 8 автобиография не пойдет. Продолжение будет только в сентябре. Потому не высланы и не будут высланы деньги. Послала вам 50 р. свои, в долг. Н. Тихонов сказал так: «Нас упрекали в неправильном направлении журнала; пришлось перестраиваться. Вещь Александра Степановича разбита на самостоятельные части; им было взято много вперед. Тем, что напечатано, только покрыто то, что было забрано. Остается еще 2 рассказа; они пойдут не раньше сентября».

Чагин в Москве. Его заместитель, кажется, Бутенко, сказал, что так как договор с Чагиным был, вероятно, устный, то надо, чтобы Александр Степанович подал письменное заявление в редколлегию Лит.-худ. отдела ГИЗа. Но мне кажется, что не имеет смысла делать это, пока вся автобиография не пройдет через журнал. Нельзя теперь, милая Нина Николаевна, рассчитывать на литературный заработок, как на что-то постоянное. «Попутчики»³⁷ и то еле пролезают в игольное ушко. Александр Степанович так далеко стоит от редакций, кружков и т. п., что ему еще труднее других понять, что теперь требуется, да и не захочет он так писать. Лучше уж заняться другим трудом, хотя бы фермерством. Впрочем, чем заняться — вам виднее. <...>

Про голод в Крыму все говорят. Почему бы вам не переселиться в среднюю Россию, где, говорят, урожай очень хорош? Крепко вас целую и желаю найти какой-нибудь выход из тяжких ваших обстоятельств.

47. Н.Н. Грин — В.П. Калицкой

28 августа 1931 г.

Дорогая Вера Павловна!

Простите меня сердечно, что так долго и невежливо не писала Вам, но, видит Бог, было так тяжело, что сил не хватало писать. Встала я после воспаления желчного пузыря в средине июля. Пока я лежала, и нельзя было мне есть, и много разговаривать, я не очень-то замечала, что у нас, дома, начался настоящий голод. А он начался и свирепствовал весь июль и начало августа, когда Саша, с трудом достав на дорогу, поехал в Москву, где немного раздобыл денег, но вернулся с остро вспыхнувшим туберкулезом, на почве недоедания.

Еще два месяца с половиной тому назад врач советовал ему беречь легкие, говоря, что у него зарубцевавшийся туберкулез молодых лет, и при недосмотре процесс может очень ярко вспыхнуть. Оно так и оказалось. Теперь он лежит в постели, надолго ли, не знаем, очень слаб, сильно температурит. Подал заявление в Союз на пенсию и пособие³⁸, но когда то будет, а пока страшновато. Главное, вещи не продаются, ни у кого денег нет. Не сможете ли Вы, Вера Павловна, позвонить Бутенко с нашей просьбой что-либо устроить в Ленгизе, ведь уже почти сентябрь. И положение страшное — туберкулез, надвигающаяся осень, отсутствие пищи и дров. Может быть, болезнь писателя послужит к ускорению получения гонорара. Если смогут они что-либо сделать, пусть пошлют телеграфом, т. к. Саша всё время волнуется, а из-за этого поднимается температура. И не сердитесь на меня за молчание. На душе давно и упорно скверно.

Жму Вашу руку, простите за досаждение.

Ваша Н. Грин.

P.S. 50 р<ублей> и письмо получили в самую тяжелую минуту.

48. Н.Н. Грин — В.П. Калицкой

14 сентября 1931 г.

Дорогая Вера Павловна!

Нет слов у меня, чтобы выразить Вам глубокую и сердечную благодарность. Вы единственный человек, который откликнулся на бесчисленные письма, посланные мной, как только заболел Саша. Он лежит, и по тому, что я узнала от доктора и других больных, это лежанье может затянуться на много месяцев. t° до 38 ежедневно, а его острое малокровие — плохой помощник при заживлении. Но будем надеяться на Бога, авось, поскорее встанет, да и у него огромное желание подняться, беспрекословно всё исполняет, что велит доктор. Обидно, что t° до 38 не дает возможности посадить его на улице, а погода стоит сейчас прекрасная, лучше, чем летом.

Простите, что пишу карандашом, но наши несчастья усугубились тем, что 2 дня назад я слегла. У меня после большой болезни открылся, увы, геморрой, не очень мучил меня, а как Саша заболел, всё время на ногах, — он стал мучить и осложнился гнойным нарывом, лежу неподвижно, иначе зверски больно.

В общем, у нас лазарет. Еще раз Вас благодарим, Вера Павловна. Бог ты мой, как это было вовремя. Продаем вещи, но за такие гроши; здесь очень бедно и безденежно. Спасибо, всего хорошего.

Ваша Н. Грин.

49. Н.Н. Грин — В.П. Калицкой

3 ноября 1931 г.

Дорогая Вера Павловна!

Пишу Вам на почте, только что здесь получив Вашу открытку. Я ничего не понимаю. Прежде всего, я и Саша сердечно Вас благодарим и за посылку, и за книжку. Я сразу же Вам написала еще тогда и через 2 недели получила Ваше письмо обратно с пометкой, что оно было на Зверинской и двумя пометками — «выбыла неизв<естно> куда». Я опять послала письмо — и также поучила обратно; — оба заказные. Думая всё плохое про Вас и К<азимира> П<етровича>, я просила знакомых позвонить Вам — но до сих пор от них ничего нет. Я страшно рада, что у Вас, видимо, покойно. Саша всё лежит. Я возила его в Феод<осию> — на рентген, 1/3 легкого поражена, t° же от воспаления этого же легкого. Подроб<ности> сегодня письмом. Спасибо за всё, всё.

Ваша Н. Грин.

50. Н.Н. Грин — В.П. Калицкой

3 ноября 1931 г.

Дорогая Вера Павловна!

Я послала Вам сегодня открытку, сразу после получения Вашей. Совершенно не понимаю этой пертурбации с Вашими письмами; главное, что их переправляли на Зверинскую.

Еще раз от всего сердца благодарю Вас за всё. А теперь расскажу о нас. С августа Саша лежит. Наступил конец сентября, октябрь, а положение не изменяется, t° становится всё выше, несмотря на aspirin и хину, которыми стал доктор пичкать Сашу, пробуя сбить t°. Саша совсем ничего не ел, исхудал и ослабел невероятно. Доктор говорит, что ему для полной картины нужен рентген, анализ мокроты и исследования крови, тогда он сможет решить, что за осложнение tbc³⁹, не дающее t° снизиться.

Я повезла Сашу в Феодосию, т. к. здесь нет рентгена и лаборатории. <...> Вечером, исследовав Сашу очень внимательно, врач (один из лучших t<уберкулез>ников в городе), имея уже анализ мокроты и рентген, сказал, что у Саши, к счастью, не туберкулез, а длительное запущенное воспаление легкого. <...> Теперь он слаб настолько, что не может читать, писать, даже письма, но в глазах жизнь; сознание, что он сможет, хоть и не скоро, встать, очень его ободрило. Денежные наши дела за это время были тоже очень плохи, но недавно стали исправляться: Ленгиз прислал немного и обещал дослать остаток. Я Тихонову, еще до Феодосии, в нужде и тоске, послала отчаянное письмо, и он обещал всё устроить и хлопотать о пенсии. О персон<альной> пенсии мы подали заявление через Мос<ковский> Союз⁴⁰ еще в августе, Федерация его поддерживает, и на днях, нам писали, будет решение.

О биографии сейчас ничего нельзя писать в ГИХЛ, т. к. ее надо дополнить, а Саша не в состоянии будет работать, по словам врача, не менее 4-х месяцев. Знаете — до чего он стал худ: буквально кости, обтянутые кожей; мне плакать хочется — когда я его бинтую.

Вот, таково наше положение, Вера Павловна. И мы с Сашей Бога благодарим за то, что Он нас облегчил, а то было жутко. Денег нет, болезнь неизвестна, терзает, вещи распродаем за гроши, и с трудом, и впереди не знаем что.

Хорошо ли Вам на новой квартире? Правда — в Питере бездровье? У нас тоже плохо — маленький возик сучьев — 50 р. Пишите мне, пожалуйста, дорогая Вера Павловна. Я и Саша еще раз благодарим Вас и Каз<имира> Петр<овича>.

Я всё о своем и за книжку-то Вас и не поблагодарила, и не поздравила. Много муки она Вам доставила.

Ваша Н. Грин.

51. Н.Н. Грин — В.П. Калицкой

6 декабря 1931 г.

Дорогая Вера Павловна!

Почему-то Вы опять не пишете, — неужели не получили и этих моих писем (1 откр<ытка> и 1 зак<азное> письмо)? От Вас открытку я получила, хорошо помню, 3-го ноября и сразу ответила. А<лександр> С<тепанович> всё лежит. Были сильные холода, с топливом у нас неважно, и, видимо, простыл, т. к. t° уже дошла до 37,8—38, скоро 4 мес<яца>. Обещали скоро дать пенсию, — у нас, на дому, была врачеб<ная> комиссия. Он, бедный, так устал лежать, а вставать доктор запретил; попробовал раза два встать — сразу же высокая t°.

Сердечно жму Вашу руку и жду от Вас письма. Ваш новый адрес — словно заколдованный.

Ваша Н. Грин.

52. Н.Н. Грин — В.П. Калицкой

17 декабря 1931 г.

Дорогая Вера Павловна!

Мне так тяжело обращаться к Вам с просьбой, что передать не могу. Обращаюсь не только к Вам, но и к Казимиру Петровичу: пришлите мне, пожалуйста, в долг, если можете, 100 руб<лей>. Несчастья без устали преследуют нас, и мне надо, как можно скорее, ложиться в больницу. Помните, я в сентябре писала Вам, что у меня гнойное осложнение геморроя. <...> Надо оперировать. Деньги же у нас будут, т. к. Саше прислали письмо из Союза, чтобы он не беспокоился — ему обязательно назначат пенсию; уже давно отослали туда и анкету, и акт врачебной комиссии. Затем, благодаря добрым хлопотам Н.С. Тихонова, биографию А<лександра> С<тепановича> в том виде, как она напечатана в «Звезде», берет Издательство Писателей в Лен<ингра>де; Тихонов обещал деньги этого из<дательст>ва устроить через Ленингр<адский> литфонд. И тогда, как получу, сразу же верну Вам долг. Боюсь — дойдет ли это письмо до Вас, — т. к. на те письма я еще не получила ответа. Ради Бога, простите меня за эту просьбу, но не к кому мне обратиться.

А<лександр> С<тепанович> всё еще лежит, с запретом всякого движения, даже чтения; но выздоравливает — днем и утр<ом> t° нормальна и только вечером — 37.5—37.6. Доктор говорит, что еще месяца 1½ — 2 пролежит, если не будет рецидива.

Еще раз от всего сердца прошу прощения за всё.

Ваша Н. Грин.

Октябрьская ул. 51

53. Н.Н. Грин — В.П. Калицкой

8 января 1932 г.

Дорогая Вера Павловна!

Получила Ваше дорожное письмо в больнице. Спасибо от всего сердца Вам и К<азимиру> П<етровичу> за доброту. Деньги мне передали. Вы, д<олжно> б<ыть>, уже знаете о всех моих горестях. Про Сашу я Вам писала из больницы. 3-го сделали мне операцию. <...> Теперь лучше. Обещали доктора до операции выпустить дней через 10 и дома доперевязываться, а теперь оттягивают выход. Меня же очень беспокоит Саша — я знаю, это его волнует, пишу ему спокойные письма, не знаю — долго ли он удержится в норме. <...> О пенсии всё нет вестей, очень уж они медлительны. Путевки в Ялту тоже нет⁴¹, а на Ялту единствен<ная> моя надежда. Так горько лежать здесь, теряя дни около него. Жму Вашу руку, много, много благодарю и желаю душевного мира. Какими все обиды и горести кажутся мелкими перед страхом потери близкого и как сильно я себя браню. Спасибо К<азимиру> П<етровичу>. Целую Вас, дорогая Вера Павловна.

Ваша Н. Грин.

54. В.П. Калицкая — А.С. Грину, Н.Н. Грин

До 1 февраля 1932 г.

(Начало письма отсутствует. — Сост.) ...в ней 7—8 листов, то предстоит получить 1400—1600 р. Вы получили 200. Напишите теперь в Из<дательст>во писателей, пр<оспект> 25 октября, 13, заявление, что А<лександр> С<тепанович> просит ему высылать ежемесячно в счет гонорара рублей 250. Сделайте это, конечно, скорее. Так сказал мне Н.С. Тихонов. Относительно пенсии знаю только, что Ленингр<адское> отд<еление> С<оюза> П<исателей> подавало со своей стороны ходатайство об этой пенсии. Еще обращусь к М. Фроману — разузнаю подробнее, как было дело. Жаль, что дело о пенсии в Москве. Если Вам еще чего-нибудь о ней (зачеркнуто слово. — Сост.) не написали (за это время), то я напишу одному знакомому в Москве и попрошу его сходить узнать, но не знаю, куда ему надо идти: в Союз Писателей или в Федерацию, или в Секц<ию> Научн<ых> работников. Напишите, пожалуйста, а то знакомый этот человек занятой, и дело при неточном адресе затянется.

Еще Н.С. Тихонов просил, чтобы А<лександр> С<тепанович> придумал другое название для своей автобиографии. «Легенда о Грине» — не пойдет. Надо что-нибудь простое. Вторую посылку пошлю послезавтра.

Живем неплохо. Простоты, как и раньше, нет, но взаимное доброжелательство есть. <...>

55. В.П. Калицкая — Н.Н. Грин

8 февраля 1932 г.

Спасибо, дорогая Нина Николаевна, за письмо, открытку и тару, всё получила. Пишу отдельно. Тару вышлите за раз, вместе, не

страхуйте и не платите за доставку. Ведь каждый грош дорог, а почта близко. Пока целую Вас и лишь привет А<лександру> С<тепановичу> и О<льге> А<лексеевне>.

Любящая Вас В. Калицкая.

56. Н.Н. Грин — В.П. Калицкой

8 февраля 1932 г.

Дорогая Вера Павловна! Не могу не поделиться с Вами нашей радостью, материальной: как Вы писали, Т<оварищест>во Пис<ателей> купило книжку Саши⁴², вчера прислали договор: по 300 р. с листа, по 250 р. в месяц. На много месяцев я свободна от забот. После моего Вам письма у А<лександра> С<тепановича> опять было ухудшение, теперь второй день легче. У меня же никак не заживает рана, и к доктору не могу поехать, начался какой-то страшный буран, сегодня с трудом вышла на улицу, так завалило дверь. Мороз 18°. Нынче устали от зимы, она началась в ноябре. Не знаю, когда уйдет из С<тарого> Кр<ыма> эта открытка, т. к почта не сможет выйти, на шоссе горы снега. Всего хорошего, крепко Вас

целую. Привет К<азимиру> П<етровичу>.

Ваша Н. Грин.

57. Н.Н. Грин — В.П. Калицкой

10 февраля 1932 г.

Дорогая Вера Павловна!

Не понимаю, что творится с письмами; Ваши я все получаю. Я сразу же ответила Вам после 1-й посылки, послала тару и через 2—3 <дня> ответила после 2-й пос<ылки>. Было бы великим свинством с моей стороны не поблагодарить Вас за такое трогательное и доброе внимание к нам, а потому мне даже больно, что Вы не получили моих писем. Ваше письмо от 2/П я получила сегодня только, т. к у нас неделю уже воет страшный буран, и сегодня первый раз пришла почта автомоб<илем>, а то 2 раза привозили на лошади. Ст. Крым утопает в снегу. Эту открытку брошу в Феод<осии>, куда сейчас еду к врачу, что-то не заживает у меня и болеть стало, сверх всякого ожидания. Еще раз, дорогая Вера Павловна, благодарю Вас за всё, за всё. Т<оварищест>во пис<ателей> купило биографию за 2.400, будет платить по 250 р., пенсию будут рассматривать в феврале, она уже в Государ<ственной> комиссии. Так что у нас наступил материальный покой. Через несколько дней будет полгода, как А<лександр> С<тепанович> лежит, и всё нельзя сказать, что он выздоравливает, никак не выбиться из высокой вечерней t°. Целую Вас сердечно, спасибо за заботу о нас.

Ваша всем сердцем Н. Грин.

58. В.П. Калицкая — Н.Н. Грин

25 апреля 1932 г.

Передайте при случае Александру Степановичу, милая Нина Николаевна, что мне жаль очень, что я ему однажды написала глупое и злое письмо в досаде на одну из его книг. Мне очень неприятно про это вспоминать. Ведь, в сущности, я ничего не думала всерьез того, о чем тогда писала. Всё хорошо. Если, как я тогда упрекала А<лександра> С<тепановича>, он мне не сказал прямо, что лучше нам разойтись, то понятно, что было это из деликатности, просто духу не хватало сказать, что, мол, ты мне больше не нужна. Вот и всё. А в том, что я была «не его тип», — разве можно обвинять. Мы были оба молоды, когда сходились, а кто знает сам себя в молодости? Я же видела от А<лександра> С<тепановича> много нежности, что и осталось теперь в воспоминаниях, когда всё плохое отошло так далеко, что забылось. Много было у него поэтизации наших отношений, что я с благодарностью вспоминаю, а также и то, что нигде худо он обо мне не говорил. А потому было очень плохо, что я написала ему свое грубое письмо, и я в этом очень раскаиваюсь. Пожалуйста, передайте ему это, милая Нина Николаевна. Простите, что я пишу это через Вас, но я ведь знаю, что у Вас с ним всё общее.

59. Н.Н. Грин — В.П. Калицкой

18 июня 1932 г.

Дорогая Вера Павловна!

Александр Степанович умирает от рака желудка. Как мне тяжко. Как мне безумно жаль его, исстрадавшегося за 10 месяцев болезни. Усердно лечили легкие, а на желудок не обращали внимания. Ему не долго мучиться. Держу под морфием. Написала в из<дательст>во, чтобы прислали больше денег, боюсь, нечем будет похоронить, боюсь, что они задержат. Пожалуйста, напишите им, что Саша безнадежен. Вера Павловна, безнадежен. Господи, Господи, как мне тяжко и жалко его. Все свои грехи Саша искупил своими страданиями. И всё еще обо мне беспокоится. Он не знает ничего про себя; доктор говорит — тихо умрет.

Вера Павловна, ведь он был единственный душевно целиком мне близкий человек. И мало было ему радостей. Он так обрадовался покупке этой хатки⁴³ и так ненадолго. Как тяжело, что это близкое мне, измученное тело, страдает, так страдает, расставаясь с жизнью. О, Вера Павловна. Он не знает, что у него. Напишите что-нибудь для него литерат<урно> приятное. Я хочу, чтобы ему приятны были последние дни. Правды ведь он не узнает. Вера Павловна милая, как мне тяжело.

Ваша Н. Грин.

60. Н.Н. Грин — В.П. Калицкой

7 июля 1932 г.

Пока писала Вам то письмо, что сюда же вложено, положение Саши враз резко ухудшилось. Вчера были опять два доктора и категорически заявили — безнадежен, ничем больше не мучьте его, неделя жизни — максимум. Да сегодня я и сама вижу, что всё бесполезно. Если не ошибаюсь, уже началась агония — в забытьи, пульс отвратительный, в груди что-то шипит и клокочет. Доктора говорят, что Саша не страдает, так он обессилен. Я же сижу около него уже много часов, и мне кажется, что он очень мучается, — иногда из его груди вырывается такой мучительный стон. Бедный Саша. Так он мечтал о весне, лете, а теперь ему всё равно. Вы пишете: не плачьте, не убивайтесь. Увы, Вера Павловна, я давно не плачу, а внутри меня покой. Быть может, это от усталости — я девятую ночь не сплю — Саша очень ночью беспокоен. Не знаю. Вчера я долго говорила с врачами — отчего же умирает Саша. Они все-таки находят, что от рака, но где зарождение его — в легких ли, а в желудке и печени метастазы, или наоборот, сказать ничего нельзя без рентгена. Такой бурный темп истощения, говорят они, бывает только при раке. Саша переходит к смерти, не зная о том, т. к. он всё время в забытьи. До последней сознательной минуты, когда язык его еще не был парализован, он говорил о разных мелочах будущей жизни.

61. Н.Н. Грин — В.П. Калицкой

8 июля 1932 г.

Сегодня месяц, как я Сашу перевезла в наш дом, какая это была для него радость. Агония длится уже около суток. И очень мучительна. Сердце сравнительно крепкое, упорно держит Сашу на земле. Он без сознания.

Я Вам оба письма посылаю, потому что не могу снова писать. Сейчас пишу, чтобы раскружить голову — очень кружится и всё мутится. И так тяжело, а тут приходится еще думать и беспокоиться, где найти доски и гвозди, ничего здесь нет, хоронят людей, завернув в простыню. Я не могу так Сашу, чтобы голова болталась. На его бедную долю и болезнь тяжелая досталась, и смерть нелегкая. Утром с трудом парализованным языком простонал: «Помираю».

62. Н.Н. Грин — В.П. Калицкой

11 июля 1932 г.

8-го июля в 6 ч. 30 мин. вечера умер Саша, милая Вера Павловна! Агония длилась сутки. Умер очень тихо — отошел. Я всё время крепко держала его за руку и гладила по голове, чтобы ему было легче. Утром вспрыснула морфий, чтобы хотя и без сознания, но не было бы у него болей. Он сразу перестал стонать и только тяжело дышал. В гробу лежал с блаженно-тихим спящим лицом, все удивлялись. А я еще более удивилась числу людей, его провожавших. Я думала, что провожать буду только я и мама. А провожало человек 200, читателей и людей, просто жалевших его за муки. Те же, кто боялся присоединиться к процессии, большими толпами стояли на всех углах. Так что провожал весь город. Я же в том состоянии даже на похоронах не могла заплакать. Единственно, что мне всё время хотелось, чтобы Саше было легче и лучше. И что, как ни странно, мне единственно что острой иглой впивается в сердце, так это мысль о том, что угасло это страстное, яркое и горячее воображение, что никогда я больше не услышу и не увижу, как плетется пленительное кружево его рассказа. Я так за одиннадцать лет привыкла быть душой в Сашиных произведениях, что мне сейчас пусто. Во время болезни это не ощущалось, я думала — выздоровеет. А теперь его нет — и мне страшно, что нет того, кто так умел тронуть мое сердце. Хотите ли Вы карточки Саши? Тогда я пришлю. Крепко целую Вас.

Ваша Н. Грин.

63. В.П. Калицкая — Н.Н. Грин

16 июля 1932 г.

Дорогая Нина Николаевна, сейчас получила Ваше заказное письмо с извещением о Сашиной смерти. Жму Вашу руку, крепко, крепко целую Вас и нежно благодарю Вас за всё, что Вы сделали для Саши в этот мучительный год. Знаю и всей душой понимаю, как Вы измучены и как много, героически много сделали. Но твердо верю, что всё сделанное добро не пропадает, а учитывается. Только бы Вам теперь отдохнуть.

Как ни больно мне было думать, что Саша должен умереть, теперь я уже думаю иначе: слава Богу, что отмучился, успокоился. Желать, чтобы он тянул эту муку еще дальше — уже нельзя было.

Когда я прочла Ваши слова о том, чтобы дал Бог Саше «христианскую кончину», я не смела писать Вам о том, чтобы Вы попросили Сашу причаститься, думая, что Вы ни за что на это не решитесь, а только молилась: «Сам вразуми его Духом Святым, чтобы покаялся и причастился, Сам». И после бреда и при смертельной слабости Саша сам попросил Вас об этом! Поистине, пламенная молитва исполняется! Как я рада за Сашу, ведь это (т. е. мир с Богом) так бесконечно нужно! И, как эгоистка, рада за себя: как необходимо, дорогая Нина Николаевна, чтобы молитвы исполнялись!

Не буду много писать о том, что Ваша «тупость» при агонии и похоронах неизбежна и понятна до конца всякому, кто переживал мучительное умирание близких. Я уже писала Вам об этом. Понимаю всё это вполне и именно поэтому чувствую Вашу бесконечную усталость. Пожалуйста, милая Нина Николаевна, подробно напишите мне о себе и своих ближайших планах. Как с печенью?

64. Н.Н. Грин — В.П. Калицкой

14 октября 1932 г.

Дорогая Вера Павловна!

Как мне Вас благодарить за всё, что Вы делаете для меня? Даже надежду иметь хорошо. Посылаю Вам, на всякий случай, простую доверенность. Официальную не могу еще, так как для этого надо самой идти в горсовет, а я еще не хожу. Чувствую себя почти хорошо. Уже только компрессы, грелки кончились, а они меня зверски мучили, — сердце. Доктор советует оперироваться, говорит, что рецидив воспаления будет теперь происходить при каждом выходе камней. Не знаю и не хочу.

Союз честно молчит о пенсии. Писала знакомым по этому поводу, что-то молчат. В начале ноября думаю поехать и тогда всё выясню. Здесь мне говорят члены той врач<ебной> комиссии, что осматривала А<лександра> С<тепановича>, что пенсия А<лександра> С<тепановича> должна быть выплачена с момента комиссии — это правило, а комиссии были в декабре и апреле.

Целую Вас, дорогая Вера Павловна, и бесконечно благодарю.

Мама кланяется.

Ваша Н. Грин.

Меня всяко пишут — и Грин, и Гриневская, даже в официальных бумажках.

65. Н.Н. Грин — В.П. Калицкой

5 апреля 1938 г.

Дорогая Вера Павловна!

Очень хорошо, что Вы снова принялись за А<лександра> С<тепановича>. Принципиально против Вашего предложения ничего не имею, но меня очень смущает следующее: удобно ли при моей жизни так отчетливо говорить о моем прототипстве, затем, — ведь это прототипство недостаточно реально, — т. е. я на самом деле всегда была не совсем такая, какой меня представлял себе А<лександр> С<тепанович>. Он меня крепко идеализировал, а я еще в самом начале нашей с ним жизни, несмотря на свою молодость, отчетливо это увидела. Это меня тронуло и умилило, и я себе обещала стараться в жизни с А<лександром> С<тепановичем> не разочаровывать его, к<а>к бы втечь в цельный образ. Я не претворялась, не актерствовала, жила, к<а>к ему представлялось обо мне, но у меня внутри были все время свои желания, недовольства, обиды, боли. Значит, я не была той, какую он во мне представлял. Просто было во мне 2—3 черты, совпадавшие с его женским идеалом, а он одел меня в весь идеал. От этого я часто и теперь испытываю чувство нежности и гордости, но это же и лишило меня способности просто, ясно жить, жить так, к<а>к мне представлялась нормальная жизнь. Я иногда про себя теперь плачу или смеюсь, когда вижу, к<а>к «идеальный» мундир, к которому за 11 лет создалась привычка, не хочет слезать с меня и усложняет мне восприятие жизни. Да, жаден, видимо, человек, — хочется ему быть и тем и этим. Мне всю жизнь, с юности, хотелось, напр., иметь большую, смеющуюся, здоровую семью, с ребятами всех возрастов. И не удалось. А удайся, — м<ожет> б<ыть>, захотелось бы одиночества.

Теперь — дальше. Дня через два в Ст. Крым приедет жена Паустовского⁴⁴, а через месяц и он.⁴⁵ Пробудет до половины июня. Ничего у Вас к тому времени не выйдет? Хорошо было бы! Здесь всё мог бы он спокойно почитать, подумать, поговорить. Это не Москва.

Крепко целую Вас и желаю здоровья. Привет от мамы.

Ваша сердечно Н. Грин.

66. В.П. Калицкая — Н.Н. Грин

Начало 1948 г.

Вчера получила Ваше письмо от 13.12. и рада ему. Рада, что, как Вы пишете, нет у Вас вражды ко мне⁴⁶, а, наоборот, расположение, и тому, что ничего «бабьего» между нами не осталось. Это очень отрадно, и, дай Бог, чтобы так навсегда осталось. <...>

67. В.П. Калицкая — Н.Н. Грин

1 марта 1948 г.

Дорогая Нина Николаевна, я была у директора Детиздата, Дмитрия Ивановича Чевычелова, и отдала ему Ваше заявление. Он им не удовлетворился. Ему нужен документ, который удостоверял бы не только то, что Вы введены в права наследования, но и, так как Вы находитесь в лагере⁴⁷, сохранились ли эти права за Вами, не лишены ли Вы их? Если Вы такой документ пришлете, то Детгиз уплатит Вам. Можете ли Вы это сделать?

Не сердитесь на меня, милая Нина Николаевна, за то, что я не высылаю Вам «Волшебника из Гель-Гью».⁴⁸ Но если пропала «Бегущая», то пропадет и «Волшебник», а между тем книгу эту нигде не достанешь. Не огорчайтесь отсрочкой прочесть ее. Я уверена, что раньше или позже Вас помилуют и что, во всяком случае, Вы доживете до освобождения. Я уверена, что Вы ведь на самом хорошем счету как медсестра, а это, вероятно, еще сократит срок заключения. Если я умру до Вашего освобождения (от слова — не сделается), то завещаю эту книжку передать Вам. Не думаю, чтобы она Вас очень порадовала, но и не огорчит. Это — вполне фантастическая, талантливо написанная повесть в стиле Ал<ександра> С<тепанови>ча. Но самого Ал<ександра> Ст<епановича> автор знал мало, а потому полного его образа нет, да и трудно дать этот полный образ. Повесть охватывает один год: 1912—1913.

Напишите мне, милая Нина Николаевна, есть ли у Вас какие-нибудь деньжонки? Спрашиваю потому, что Мария Павловна⁴⁹ сказала мне, что они с Б<орисом> Ст<епановичем> послали Вам не то в мае, не то в июне 1500 р. Правда это? И все ли они вышли? В таком случае, надо будет Вам хоть понемножку, как смогу, высылать.

Я поступила на курсы пчеловодства. Теперь — лекции, а с 20 апреля — практика. Хотелось бы получить работу где-нибудь на пасеке, работать на воздухе, на природе.

Пишите мне, милая Нина Николаевна, и духом не падайте. Судьба не посылает испытаний выше сил. Но пишите, пожалуйста, только по адресу: Ленинград, 4; до востребования, мне. Иначе у меня бывают большие неприятности. Целую Вас. Ваша В. Калицкая. Как теперь здоровье ваше? Легче ли бывает летом?

68. В.П. Калицкая — Н.Н. Грин

Лето 1948 г.

Очень рада, что выписка из «Брака Августа Эсборна», тетради и деньги дошли до Вас.

69. В.П. Калицкая — Н.Н. Грин

Осень (?) 1948 г.

Как же достать книги? Мой знакомый был в Москве, а когда вернулся, и я спросила его, ответил вопросом: «Что Вы ищете?» — «Грина Александра». — «Это у которого «Алые паруса»?» — «Да». Он только рукой махнул. Он сам хотел купить книги Александра Степановича и ни у одного букиниста не нашел ни единой. Я решила так: дайте мне слово, что вернете книги, которые я Вам пришлю.

70. В.П. Калицкая — Н.Н. Грин

Весна 1949 г.

Думаю, что Вы это уже знаете от Марии Панайотовны.⁵⁰ На всякий случай, добавлю, что он болел сердцем весь год, нигде не служил, а в последний месяц состояние сердца ухудшилось, и Борис Степанович лег в больницу Эрисмана. Там его подправили и разрешили вставать; вечером, накануне смерти, Б<орис> С<тепанович> был весел, шутил с соседями по палате. А на другой день в одиннадцать утра сказал: «Голова заболела, затылок совсем холодный». Это были его последние слова. Умер он так, что ни вздоха, ни стона никто не услышал. Только позднее медсестра и доктор определили смерть. Смерть счастливая.

...Я навестила М<арию> П<анайотовну> через несколько дней после похорон, и при мне пришла Ваша к ней открытка.

На похоронах были трое юношей, ученики мореходных классов. Кто-то из них ездил в Старый Крым на могилу А<лександра> С<тепановича> и снял ее.

71. В.П. Калицкая Н.Н. Грин

23 августа 1950 г.

Как я рада, что получены и посылка, и деньги! Теперь, когда я узнала, что деньги получены, буду Вам ежемесячно посылать небольшую сумму... Как это хорошо, что Вам виден лес. Радуюсь, что в этом отношении Вам стало легче.

Была у М<арии> П<анайотовны>. Книги Александра Степановича, которые у нее есть, — в одном экземпляре, так что она даже слышать не хотела, чтобы уступить какую-нибудь из них Вам или мне. Даже чуть не заплакала, говоря, что эти книги не только память об А<лександре> С<тепановиче>, но и Борисе Степановиче, а к его смерти она не может привыкнуть.

72. В.П. Калицкая — Н.Н. Грин

10 декабря 1950 г.

Дорогая Нина Николаевна, как я рада, что связь с Вами опять возобновилась. <...> Деньги я вышлю по получении пенсии, т. е. после 15-го дек. <...> «Фантастические новеллы»⁵¹ послала Вам ценной бандеролью 4. XII, квитанция № 158. На днях получила письмо от Влад<имира> Викт<оровича>. <...> Он, действительно, пишет, что труд об А<лександре> С<тепановиче>⁵² им закончен, но лежит где-то в архиве, а т. к. Бонч-Бруевич ушел в отставку, то неизвестна и участь его работы.

Я переделываю (увы, в 3-ий раз) своих «Пчел». Что-то Бог даст на этот раз? Есть одно серьезное препятствие для моих писаний — старость, которая мешает мне до конца понимать окружающую обстановку. Я — человек верноподданный, а между тем постоянно делаю ошибки. Меня обвиняют (но не зло) в «политической наивности», и с этим ничего не поделаешь, не хватает чутья... <...>

Крепко Вас целую, дорогая Нина Николаевна. Полегчало ли с сердцем? Сохраняйте ту жажду жизни, которая поможет Вам дожить до освобождения!

Любящая Вас В. Калицкая. <...>

73. В.П. Калицкая — Н.Н. Грин

3 марта 1951 г.

Дорогая Нина Николаевна, 27.II. получила два Ваших письма. Очень досадно и грустно, что деньги опять задерживаются. Сказать не могу, как это неприятно. Думала, как тут быть. Вы пишете, что получили только те деньги, которые я послала Вам из Печор, а я с тех пор послала, как уже писала Вам: в ноябре, в декабре, в январе и в феврале! Думаю сделать так: 15—17 марта, как делала до сих пор, денег не пошлю, не пошлю и 15 апреля, а пошлю 1—2 апреля посылку. Ведь, помнится, первая моя посылка до Вас дошла. Только, пожалуйста, известите меня немедленно в том случае, если Вас переведут, дайте Ваш новый адрес.

Дай-то Бог, чтобы перевели в более сухое место! Пошлю я только самое необходимое: масло топленое, сахар, манную крупу, мыло, нитки... Вероятно, пошлю раньше 1/IV, а то уж очень долго Вам ждать.

Дня через 3 после получения Вашего письма, в котором Вы извещаете, что «Новеллы»⁵³ Вами получены, я получила чрезвычайно краткое письмо от Корнелия Люциановича <Зелинского>⁵⁴, в котором он спрашивает, получили ли Вы «Новеллы». Я ответила ему тотчас, в тот же день, что Вы получили книжку, благодарите его и за нее, за статью к ней, и за доброе отношение его к Вам. На всякий случай, я сообщила ему Ваш адрес. Захочет — напишет сам, а Вы, дорогая, ему сами не пишите. Судя по тому, как он редко и скупо, только самое необходимое, пишет, даже мне, думаю, что он опасается писать. Всё это, конечно, понятно.

Простите, пожалуйста, милая Нина Николаевна, что я просила Вас, если это возможно, без адреса Вашего на конверте. Я ведь не знала, что Вы обязаны его ставить; ну, раз нельзя, так и пишите, как Вы должны писать. А я просто малодушествую. <...> Стыдно мне малодушничать. Я ведь думала, что Вам всё равно — писать свой адрес или не писать, а раз это не так, то делайте, конечно, так, как Вы обязаны.

Дорогая Нина Николаевна, пожалуйста, не думайте, что я нуждаюсь. Нет, я питаюсь отлично, но так как я органически, как говорят, «не умею жить», то вот я и обносилась. К тому же я не умею шить, как это прекрасно делаете Вы, да и опущенность душевная, с тех пор как умер К<азимир> П<етрович>, у меня большая. А это ведет и к отсутствию подтянутости, по крайней мере, у меня. Как я рада тому, что около Вас есть расположенный человек! С книжкой о пчелах — пока ни с места! Но надежды на ее издание я не теряю еще. <...> Много лет назад была у меня написана биография академика Ф.Н. Чернышева. Из<дательст>во, которое ее заказало, ликвидировано, многое в ней устарело. Теперь я ее подновляю и мечтаю: не возьмут ли ее в из<дательст>во О<бщест>ва испыт<ателей> прир<оды>. Деньги ведь очень нужны.

Вы правы, дорогая Нина Николаевна: я теперь совсем другая, чем была при жизни К<азимира> П<етрови>ча, ведь и жизнь без него идет совсем иначе.

К сожалению, книги «Избранное»⁵⁵ у меня нет.

Крепко целую Вас, милая. Нельзя ли опять подать о помиловании?

Искренно Вас любящая В. Калицкая.

Примечания

1. ...общежитие КУБу... — Центральная комиссия по улучшению быта ученых (Цекубу) в 1920-е гг., оказывала помощь и литераторам.

2. ...твоему «Острову сокровищ». — Произведение А. Грина с таким названием не известно.

3. ...прислал осенью «Сокровище африканских гор»... — Роман. Впервые напечатан: М.; Л.: Земля и фабрика, 1925.

4. ...твои «Гладиаторы». — Книга напечатана: М.: Недра, 1925.

5. ...тепло вспоминает «Алые паруса». — В частной коллекции Сергея Лосева (Москва) сохранился экземпляр книги с автографом А.С. Грина, подаренный К.П. Калицкому.

6. ...к одному смертельно больному знакомому... — Речь идет о Ф.К. Сологубе, о котором В.П. Калицкая написала мемуарный очерк (не опубл.).

7. ...из «Красной Вечерней»... — Имеется в виду вечерний выпуск «Красной газеты» от 29 июля 1927 г. с рецензией на книгу А. Грина «Брак Августа Эсборна».

8. ...толчков давно нет... — Имеется в виду большое землетрясение в Крыму в сентябре 1927 г. См.: Крымский альбом 2002: Альманах. (Вып. 7] — Феодосия; М.: Издат. дом «Коктебель». С. 72—111. [А. Никонов. Раненый Крым; Земля ходуном: Очевидцы о крымских землетрясениях 1927 года].

9. ...Амторг... — Акционерное общество, учрежденное 1924 г. в Нью-Йорке; комиссионер-посредник экспорта и импорта товаров.

10. ...Ленгиз... — Имеется в виду Ленинградское отделение государственного издательства РСФСР.

11. ...за проданный роман... — Имеется в виду роман «Джесси и Моргиана». Ленгизом книга издана не была.

12. ...«На теневой стороне»... — Первоначальное название романа «Дорога никуда».

13. ...клевету против меня. — Суть конфликта не известна.

14. ...тетрадку... — Имеется в виду тетрадь «Материалы для биографии А.С. Грина», заведенную В. Калицкой в 1927 г., где также делали записи А. Грин и Н. Грин.

15. Даты, словом, расходятся. — А. Грин и Н. Грин начали совместную жизнь 8 марта 1921 г., официально зарегистрировали брак 20 мая того же года.

16. ...за «Окно в лесу». — Впервые книга напечатана: Полн. собр. соч.: [В 15-ти т.]. — Л.: Мысль, 1929. Т. 8.

17. ...Г.П.У. ... — Государственное политическое управление (ГПУ), орган по охране государственной безопасности.

18. ...биографию для юношества, для «Следопыта»... — См. прим. 264.

19. ...в журнале я сочинил... — Имеется в виду рассказ «История одного ястреба». См. прим. 265.

20. ...в Литературном фонде... — Литературный фонд был создан в 1927 г. при Федерации Объединений сов. писателей с целью оказания помощи нуждающимся писателям. В правление Литфонда входили также представители профсоюзов, Наркомпроса и Госиздата.

21. ...книги моих автобиографических воспоминаний... — См. прим. 269.

22. ...диккенсовский бесконечный прогресс... — Имеются в виду судебные процессы, описываемые в романе Ч. Диккенса «Холодный дом» (1853).

23. ...Урия Гип... — Урия Хип — герой романа Ч. Диккенса «Дэвид Копперфильд» (1850).

24. ...«Фанданго»... — См прим. 273.

25. ...общежитии Дома ученых... — Дом ученых, культурно-просветительное учреждение, организованное в 1920 г. для улучшения быта ученых. Располагался по ул. Миллионной, 27.

26. ...послали Борису... — Речь идет о Б.С. Гриневском, брате А. Грина.

27. ...материал... — Имеются в виду автобиографические очерки «Одесса», «Урал», «Баку».

28. ...«Одесса»... — Впервые автобиографический очерк «Одесса» опубл.: Звезда, 1931, № 3. С. 136—168.

29. ...окончание «Урала»... — Впервые автобиографический очерк «Урал» опубл.: Всемирный следопыт, 1930, № 12. С. 896—906.

30. ...высылает «Баку». — Впервые очерк «Баку» опубл.: Звезда, 1931, № 4. С. 167—192.

31. «Красная газета»... — Основана в 1918 г., в 1939 г. влилась в газету «Ленинградская правда».

32. ...журнал «Вокруг света»... — Издавался в 1885—1918 гг. В 1927 г. был возобновлен как двухнедельный журнал путешествий и приключений в издании ленинградской «Красной газеты».

33. ...повесть «Ранчо «Каменный столб»»... — Повесть впервые была напечатана в книге «Янтарная комната» (Л., 1961).

34. ...Ваша книга... — О какой книге идет речь не установлено.

35. ...«Джесси»... — Имеется в виду роман «Джесси и Моргиана».

36. ...№ 5 «Звезды»... — В этом номере журнала гриновских публикаций нет.

37. «Попутчики»... — Распространенное в советской критике 1920-х гг. обозначение писателей, которые стремились служить идеалам социалистической революции или сочувствовали ей, но в своем миросозерцании нередко стоявшие вне рамок пролетарской идеологии.

38. ...заявление в Союз на пенсию и пособие... — А. Грин пишет в Правление Всероссийского союза советских писателей заявление на пенсию и пособие 26 августа 1931 г.

39. ...tbc... — Медицинское обозначение туберкулеза.

40. ...Московский Союз... — Имеется в виду Московское отделение Всероссийского союза советских писателей.

41. Путевки в Ялту тоже нет... — В декабре 1931 г. А. Грин получает письмо из Союза писателей с предложением путевки в ялтинский санаторий, которая предоставлена не была.

42. ...Товарищество писателей купило книжку Саши... — Имеются в виду права на издание книги «Автобиографическая повесть» (Л.: Изд-во писателей в Ленинграде, 1932), выпущенную через четыре месяца, незадолго до смерти А. Грина.

43. ...этой хатки... — Имеется в виду дом по ул. К. Либкнехта в Старом Крыму.

44. ...приедет жена Паустовского... — Имеется в виду Валерия Владимировна Навашина-Паустовская.

45. ...а через месяц и он. — В 1938 г. Н.Н. Грин по просьбе К.Г. Паустовского сняла для него, его жены и приемного сына Сережи комнаты в доме по адресу: ул. III Интернационала, 89 (ныне ул. Суворова, 133). Писатель жил там в мае-июне. В письме к Р.И. Фраерману 11 мая 1938 г. он писал: «...Весь Старый Крым в цвету, распускающихся орехах и каштанах... Неправдоподобный воздух (очень душистый, мягкий и прозрачный)...» В это время он работал над версткой книги «Повести и рассказы», которая была издана в 1939 г.

46. ...нет у Вас вражды ко мне... — Н. Грин возражала против трактовки образа А. Грина в воспоминаниях В. Калицкой.

47. ...Вы находитесь в лагере... — В 1948 г. Н. Грин находилась в Центральном пересыльном пункте Северного управления лагерей железнодорожного строительства (Печора).

48. ...«Волшебника из Гель-Гью»... — Имеется в виду книга Л. Борисова «Волшебник из Гель-Гью. — Л.: Лениздат, 1945.

49. ...Мария Павловна... — Имеется в виду Мария Павловна (Панайотовна) Гриневская, невестка А. Грина.

50. ...знаете от Марии Панайотовны. — См. прим. 359.

51. «Фантастические новеллы»... — Впервые книга напечатана: М.: Сов. писатель, 1934.

52. ...труд об Александре Степановиче... — Имеются в виду мемуары В.В. Смиренского о Грине.

53. ...«Новеллы»... — Имеется в виду изд.: Грин А.С. Фантастические новеллы. — М.: Сов. писатель, 1934.

54. ...письмо от Корнелия Люциановича <Зелинского>... — У автора ошибочно: Корнелий Александрович.

55. ...книги «Избранное»... — Речь идет об изд.: Грин А.С. Избранное. — М.: Сов. писатель, 1941.