А.В. Киричек, Е.Н. Бондаренко. «Образы чиновников в романе Александра Грина "Блистающий мир"»

Романтик-одиночка, бесприютный маргинал-бродяга, родившийся в бедной семье земского бухгалтера, отчисленный из реального училища за скабрезные стихи о преподавателях, дважды дезертировавший из армии, отсидевший более двух лет в тюрьме за революционную деятельность, никому не хотевший подчиняться и никем командовать, опробовавший десятки поприщ от матроса до золотоискателя, пьяница, мистификатор и хулиган, стрелявший из пистолета в безнадежно любимую девушку и, в конце концов, умерший полуголодным в нищете от рака желудка в халупе с земляным полом на руках любимой и любящей жены. И в то же время его романы и рассказы продолжают издаваться многотысячными тиражами, по ним сняты десятки фильмов, литературоведы множат и множат статьи и исследования о его творчестве, и каждый год в апогее июня под звон белых ночей десятки тысяч людей запруживают набережные Невы, дабы увидеть чудо явления придуманных им Алых парусов.

Всегда находившийся в оппозиции к любой власти, не желавший ни служить, ни прислуживать, Александр Грин по определению не мог с симпатией относиться к чиновному люду, а лучший способ показать свое отношение — это бойкот, то бишь игнорирование. И на страницах его произведений мы на самом деле практически не встречаем чиновников, если же они ненадолго появляются, то только для того, чтобы на их примере показать, каким не должен быть человек. Также чиновники у Грина — это антиподы тех героев, которых он воспевает, рисует любовно и со всеми подробностями, будь то ищущий свое Несбывшееся Гарвей, восставший против сильных мира сего Тиррей Давенант или убежавший от жестокосердного мира в экзотическую страну Горн.

Одним из таких романтических героев, вступающих в трагический конфликт и с серой толпой-массой, и с властью, является Друд-Крукс — главный герой «Блистающего мира», человек, наделенный сверхспособностью летать и возможностью увести человечество в «страну Цветущих Лучей». Его появление на цирковой арене Лисса производит не только панику среди зрителей, но и заставляет местную власть выйти из обычного темпоритма рутинной деятельности и вступить с ним в смертельную схватку.

В романе эта власть представлена образами четырех чиновников, которых можно условно разделить на высших и остальных. К первым можно отнести министра Дауговета и загадочного Руководителя, устраивающего настоящую охоту на Друда. Ко вторым — коменданта тюрьмы и безымянного начальника группы жандармов, производящих арест возлюбленной Друда по имени Тави Тум, и которого Грин дважды именует просто «чиновником». Здесь уже следует обратить внимание, что лишь для одного из чиновников Грин находит имя собственное (при этом не ясно, имя это или фамилия), тогда как три остальных остаются безымянными — у них есть должность, а вот собственные имена они словно утратили. В то же время противостоящих им романтических героев наделяет двойными, а порой и тройными именами. Так Друд — это и Двойная Звезда, и Вениамин Крукс, и Симеон Айшер (аналогичная картина в «Дороге никуда», где главный герой из Тиррея Давенанта превращается в Джеймса Гравелота, а потом снова в Давенанта).

Несмотря на то, что количество страниц, на которых действуют персонажи-чиновники, невелико, Грин использует для создания их образов и описание, и характеристику, и каждого из них наделяет собственной речью. Пожалуй, наиболее скупо описан безымянный начальник жандармов. В его внешнем облике Грин отмечает руку, которая сжимает острый подбородок, «привычно отмечающий центр сцены взгляд», который чуть выше назван «пристальным» [1, с. 129]. Атрибутами чиновника выступают черный мундир и портфель, явно обозначающие его статус и род деятельности. Его речь лаконична и суха, в ней присутствуют в основном только глаголы и местоимения («вы арестованы», «здесь есть человек, который знает, что делает»), также имеют место безличные конструкции («Вас отвезут», «Вам будут даны объяснения»), но совсем нет прилагательных, каких-либо эпитетов, метафор и прочих украшений [1, с. 129—131].

Гораздо более подробно описан комендант тюрьмы, в которую заключен Друд. С одной стороны, он прямо уподобляется «механизму, действующему неукоснительно», но тут же Грин добавляет, что это «механизм крупный, меж колес которого можно ввести тепло руки без боязни пораниться» [1, с. 41]. Для смягчения и очеловечивания образа коменданта тюрьмы Грин использует разные средства и способы: это и описание его дома как стоящего «среди сада», с «уютно светящимися окнами», а внутри которого слышен «легкий шум, полный мирного оживления, смеха и восклицаний», и описание внешности («громоздок, статен, с проседью над крутым лбом», «из его серых глаз высматривали солдат и ребенок», «ровным, густым голосом произнес») [1, с. 41].

Грин подчеркивает, что существо коменданта раздвоено, в нем уживаются словно два человека — комендант тюрьмы («солдат»), с одной стороны, и отец, муж, просто человек («ребенок»), с другой. Отсюда та внутренняя борьба, которая разрывает его душу — либо жить «односторонне направленным умом», либо жить чувствами, либо чтить и неукоснительно исполнять тюремный устав, либо позволить прекрасной Руне Бегуэм его нарушить при его попустительстве. И поскольку в данном случае чувства побеждают, и комендант становится невольным соучастником преступления по освобождению Друда, Грин нам дает понять, что даже чиновник-механизм может в определенных обстоятельствах оказаться человеком.

Важно отметить, что с комендантом в романе мы встречаемся дважды: сначала в момент его встречи с Руной, которую по приказу министра он проводит в камеру Друда, а потом уже после того, как комендант лишился должности и явился в дом Руны. Как только случилось последнее, образ коменданта преобразился. Если при первой встрече он разговаривал с Руной как бы свысока, был громоздок и статен, говорил ровно, то теперь его, словно заключенного, вводит в комнату лакей. Он идет тяжело, дважды кланяется хозяйке, не смеет приблизиться к ней ближе, чем на пять шагов. Изменилась и речь коменданта: если, когда он был при должности, его речь была проста и насыщена канцеляризмами («будут приняты еще более строгие меры вашего содержания», «вам будет разрешено свидание в чрезвычайных условиях», «прошу вас следовать за мной»), то теперь она постепенно очеловечивается, насыщается нормальной лексикой («человек пробил крышу и улетел»), в ней появляются даже метафоры («складываю оружие своего ума»). После увольнения с должности на лице коменданта появляются следы эмоций, он оказывается способным улыбаться, розоветь, даже плакать, отчего автор заключает, что «соленая вода есть и в его сердце» [1, с. 54]. Разумеется, очеловечивание, демеханизация чиновника после отставки не одномоментный процесс, поэтому в походке, телодвижениях коменданта сохраняются еще рудименты его механического прошлого («все это проделал он как бы в темпе внутреннего счета»).

Отставка оценивается и комендантом, и автором как освобождение. Получив за соучастие в побеге Друда огромные деньги и записку с текстом «Будьте свободны и вы», комендант с облегчением признается, что теперь жизнь его и его детей обеспечена, и он может не служить. Таким образом, чиновничье поприще — это мир несвободы даже в том случае, если человек наделен властными полномочиями. Но для коменданта власть и должность — не главное в жизни, и как только он оказывается финансово независимым, он без сожаления готов от них отказаться ради семейного уюта. В целом же, комендант вызывает симпатии читателя, ибо, с одной стороны, он невольно помогает Друду обрести физическую свободу, а с другой — остается человеком честным и порядочным, что, однако, не мешает ему принять нежданно свалившееся богатства — плату за соучастие в побеге.

Гораздо больше места в романе уделено чиновникам высшим, особенно министру Дауговету. В его уста Грин вкладывает длинный диалог, содержание которого с кристальной чистотой обнажает извечный конфликт между властью и героем-бунтарем, героем-одиночкой, героем-гением. Конфликт между Дауговетом и Друдом — своеобразный парафраз конфликта между Великим Инквизитором и Христом. Друд, как и Христос, наделен чудесными способностями (первый умеет летать, второй — ходить по воде), однако если Христос лечит и даже воскрешает людей, то Друд живет скорее для себя и для тех, кого любит (Тави Тум). Друд способен убить человека, если это нужно для спасения себя или любимой девушки (сначала Друд убивает секретного агента, который пытался его задержать, а потом богача Торпа, пригласившего к себе на службу чтицей Тави, но в действительности собиравшегося ее растлить). Друд способен повести людей в страну «Цветущих лучей», но не делает этого. Не делает, возможно, потому, что его не интересует ни власть, ни богатство, ни всеобщее счастье, его идеал — счастье с любимой девушкой, что прозорливо поняла Руна, когда написала министру о том, что Друд — всего лишь мечтатель, а потому не опасен.

Из монолога Дауговета мы понимаем, чем опасен Друд для государства — опасен своей необычностью, тем, что нарушает спокойное течение жизни: «Возникнут или оживут секты; увлечение небывалым откроет шлюзы неудержимой фантазии всякого рода; легенды, поверья, слухи, предсказанья и пророчества смешают все карты государственного пасьянса, имя которому — Равновесие» [1, с. 39]. По мнению министра, власть должна все держать под контролем, и тут он — выразитель тоталитарной идеологии: «никакое правительство не потерпит явлений, вышедших за пределы досягаемости» [1, с. 38]. (напомним, что роман был закончен в марте 1923 года, т. е. еще до того, как тоталитаризм стал реальностью нашей жизни).

Нельзя пройти мимо такой черты, как богатство и глубина речи Дауговета. Она содержит и метафоры (энергия уподобляется резиновому мячу, наука и религия «смотрят в лицо друг другу»), и яркие эпитеты («легковоспламеняющася атмосфера», «пустота современной души», «сверхъестественная картинность зрелища»), и содержательно глубока, иначе говоря, философична («наука вновь подошла к силам, недоступным исследованию, ибо они — в корне, в своей сущности — ничто, давшее Все» [1, с. 39].). Перед нами, таким образом, не просто чиновник, а мыслитель, выразитель продуманной доктрины, в какой-то мере даже художник слова.

Будучи натурой более сложной и богатой, чем комендант тюрьмы, Дауговет, однако, любит власть, наслаждается ею, хотя и скрывает это. С другой стороны, он понимает, что даже находясь на такой высокой должности, не может позволить себе всего: «не редки случаи, когда именно звание министра препятствует поступить согласно собственному или чужому желанию» [1, с. 35], подчеркивая, таким образом, что любая служба — это несвобода. Тут можно вспомнить булгаковского Пилата, который хотя и хочет спасти от смерти Иешуа, но не может этого сделать в силу той же причины — должность не позволяет.

Министр Дауговет уже старик, к тому же скептик — он не верит в чудеса или делает вид, что не верит, а также лицемер (таковым его считает Руна). Его жизнь весьма рациональна, он привык обдумывать каждое свое слово, каждый поступок («чувствуя нечто весьма серьезное, министр внутренне отдалился, приготовляясь рассматривать и взвешивать всесторонне» [1, с. 36].), и в этом отношении он — такой же механизм, как и комендант тюрьмы, только более сложный, более предусмотрительный и образованный.

Однако и ему не чуждо человеческое и, несмотря на преклонные года, в его душе способны просыпаться сильные чувства, в частности, когда речь идет о старинных книгах, которые тот коллекционирует. Получив от Руны в подарок «Апокалипсис» Нострадамуса, он даже роняет его из рук от волнения («Все вздрогнуло перед ним, руки разжались, том упал на ковер, и он поднял его движениями помешанного, гасящего воображаемый огонь» [1, с. 34].).

Если посмотреть на список книг, о которых мечтает Дауговет, то, кроме «Объяснения и истолкования Апокалипсиса» Нострадамуса, 1500 года, это некие «Эпитафии», изданные в 1748 в Мадриде неким Г.Ж. и «Дон Кихот...» Сервантеса, Вена, 1652. Возможно, что министру интересны эти книги только в силу своей редкости, однако если предположить, что и содержание ему важно, то получается, что эта «умная машина» озабочена смертью, возможно, боится ее («Эпитафии»), завидует романтику и вечному страннику Дон Кихоту, а также хочет знать будущее и верит мистикам-пророкам (ведь «Апокалипсис» — это пророческая книга, а Нострадамус — известный пророк).

Однако в руках даже «умной машины» эти книги бесполезны. Грин не был бы романтиком, если бы смог обойтись без иронии. Ирония же в том, что Нострадамус родился в 1503-м году, потому в 1500-м году, разумеется, никаких его «Истолкований» издано быть не могло. Следовательно, в руках министра оказалась подделка, причем довольно примитивная, раз уж ее создатели не знали, когда родился Нострадамус. Да и сам министр, видимо, тоже не знал. Чуть выше Грин устами Дауговета называет эту книгу «золотом Нострадамуса», а чуть позже «королем-Книгой», но король этот голый, а золото — изначально фальшивое, как и вся идеология, которую так ярко расписал в своем монологе министр-лжепророк — такова, в нашем понимании, иронически заостренная мысль Грина.

Иронию можно обнаружить и в том, что министр сначала уверяет Руну, что для него «нет невозможного», но потом подчеркивает, что нередки случаи, когда именно звание министра препятствует поступить согласно собственному желанию. Сначала он лицемерно говорит Руне, что не верит в летающего человека, но затем в своем монологе признает, что некогда люди летали. И снова мы видим не механизм, а просто человека, с его привычной нам непоследовательностью, самонадеянностью.

Лейтмотив размышлений Грина видится в том, что не так уж страшен и могущественен Дауговет, как кажется. Да и сама государственная машина, которую возглавляет министр, даже если речь идет о тоталитарном режиме, не такая уж всесильная, раз боится одинокого мечтателя Друда. События XX века доказали правоту писателя: «тысячелетний Рейх» смог просуществовать всего лишь 12 лет, Советский Союз, казавшийся незыблемой глыбой, рухнул как карточный домик в течение нескольких дней августа 1991 года.

Этот вывод подтверждается и другим героем романа — загадочным Руководителем, устраивающим охоту на Друда. Странным выглядит уже само появление этого человека. Он приезжает сам, без приглашения, в карете с гербами, раздает прислуге Руны Бегуэм золотые монеты, выглядит как современник Гёте и Канта («вокруг скул темного лица вились седые, падающие локонами на грудь волосы, оживляя восемнадцатое столетие» [1, с. 146]. Можно предположить, что это явился один из героев Гете (может сам Мефистофель?), едва покинувший погреб Ауэрбаха, который упоминает Дауговет, узнав о побеге Друда из тюрьмы.

Он не называет ни имени, ни причин своего появления, просит называть его «Руководителем», у него желтые руки, говорит он без жестов и улыбки словно статуя. При этом он много знает о Руне, что заставляет её ему поверить и выделить значительную сумму денег для организации охоты на Друда. Речь Руководителя довольно пространна и красочна, но содержательно повторяет он то же самое, что говорил Дауговет: Друд опасен, ибо нарушает естественный ход вещей, что чревато катастрофами, потому он должен быть уничтожен («Неподвижную, раз навсегда данную как отчетливая картина, жизнь волнует он, и меняет, и в блестящую даль, смеясь, движет ее» [1, с. 147]).

Однако из этого же монолога мы узнаем, что Друд не так уж эгоистичен, что он «насвистывает поэтам оратории», «поддакивает изобретателям», «вмешивается в судьбу», т. е. дает людям вдохновение, надежду, хотя делает это, возможно, незаметно для них и не для всех, помогая только людям творческим. Такое описание заставляет задуматься, не есть ли Друд богочеловек, но в своеобразном, гриновском понимании?

Но если Друд — богочеловек, тогда Руководитель, возможно, сам Дьявол, дух зла, князь тьмы, явившийся из восемнадцатого столетия ради уничтожения Друда, способного увести людей в страну «Цветущих лучей», взломать «лед, давая проникать солнцу в тьму глубокой воды». [1, с. 147].

Мы узнаем, что под началом Руководителя состоит команда из шести замкнутых, молчаливых людей, которые в течение пяти месяцев охотились на Друда. Однако их усилия оказались тщетными: «их руки схватили пустоту», а «обратный удар вдребезги разнес таинственные тенета», расставленные ими. И вот когда охота на Друда провалилась, Руководитель во второй и последний раз явился к Руне, финансировавшей это подлое мероприятие. В своей апологии Руководитель и его подопечные предстают снова в виде механизма, работающего «с точностью астрономического хронометра»: «мы предусмотрели случайности, высчитали миллионные части шансов, — больше, чем исчисляет сама природа, производя живое существо» [1, с. 149].

А после того, как Руна сказала, что теперь «все кончено», облик Руководителя мгновенно преображается: «Вдруг слабым стал его голос; плечи поникли, взгляд потух, руки, растерянно и беспомощно дрожа, как будто искали опоры» [1, с. 149]. Последними его словами стали: «Я только старик, силы оставляют меня, слабеет зрение, и жизнь, данная на один порыв, восстанет ли опять стальным блеском своим? Я сломан: борьба вничью» [1, с. 148]. После чего его «старинная фигура» растворилась в огромных дверях.

Таким образом, обобщая сказанное о чиновниках «Блистающего мира», можно заключить, что все они представляют полюс рассудка, их поведение рационально, походка машинальна, мимика скупа, речь официальна и нередко безлична. Все они похожи на механизмы, но чем более высокую должность занимает чиновник, тем сложнее и умнее этот механизм (и, следовательно, опаснее), что проявляется и в мышлении, и в речи. В частности, высшие чиновники способны красиво говорить и даже философствовать. Но, как показывает Грин, их тоталитарная позитивистская философия, будь то рассуждения Дауговета или измышления Руководителя, насквозь фальшива.

Идеалом для чиновников является мир, где все упорядочено, разложено по полочкам, мир всецело рациональный, рационализированный и технизированный, в котором все контролируется и просчитывается, где нет места случайностям, а тем более чуду, а если оно и появляется вдруг, то должно быть тут же уничтожено.

Тем не менее, даже этим людям-механизмам не чуждо человеческое. Министр Дауговет обуреваем страстью к старинным книгам, комендант тюрьмы имеет уютный дом и семью, и как только покидает службу, то тут же начинает очеловечиваться — приобретает способность улыбаться, краснеть, плакать. Отсюда можно заключить, что в дегуманизации, расчеловечивании этих людей виноваты не столько они сами, сколько занимаемые ими должности, шире — тот социальный порядок, который превращает человека в машину, в тот самый бесчувственный винтик государственного механизма.

Однако Грин уверен, что ни одна, даже самая умная и мощная государственная машина, не способна подавить и уничтожить нашу свободу, как бы точно эта машина не работала, какие бы усилия не прилагала. Творческий человек свободен даже в тюрьме (о чем прямо говорит Друд, повторяя по сути идеи стоиков). Даже человек-одиночка, наделенный волей и умом, способен бросить вызов Левиафану государственности, и в этой неравной борьбе не просто выстоять, но и победить. Возможно потому, что даже самые расчеловеченные чиновники, чья свобода редуцирована до минимума, все же остаются людьми со своими слабостями, на почве которых могут произрастать и благородные порывы, и гуманные поступки, пусть даже совершаемые без намерения сделать добро.

В целом же, «Блистающий мир» — это роман-предупреждение, своеобразный крик романтической души, крик против сциентизации и технизации нашей жизни, которые в XXI-м веке приобрели угрожающие масштабы, как и разрушение природы (а это лишь закономерное следствие развития науки и техники).

Список литературы

Грин А.С. Блистающий мир. Золотая цепь. Дорога никуда. — М.: Правда, 1991. — 496 с.

Варламов А.Н. Александр Грин. — М.: Молодая гвардия, 2008 — 452 с.