Й. Коростенски. «Переводы рассказов Александра Грина на чешский язык»

1. Общие вопросы перевода художественного текста с русского на чешский язык

Переводы художественных текстов с русского языка на чешский имеют давнюю традицию, начало которой можно видеть уже в XIX веке. К переводам русских писателей обращались писатели чешского национального возрождения, какими были Карел Яромир Эрбен, Карел Гавличек Боровский и многие другие. Необходимо отметить, что только выдающийся чешский филолог и крупнейший теоретик перевода Ииржи Левый в первой половине XX века, работавший переводчиком и педагогом, воспитал целую плеяду русистов, поднял художественный перевод русских текстов до научного уровня [1. С. 367].

Для нашего анализа выбраны два рассказа Александра Грина. Этот писатель-романтик не так уж часто переводился на чешский язык, исключение составляет время хрущёвской оттепели, когда рассказы «Черный алмаз» и «Брак Августа Эсборна» были переведены чешской переводчицей Зденькой Псутковой. Они попали в сборник на чешском и русском языках под названием «Рассказы советских писателей с параллельными текстами». Сами рассказы отобрала Н. Шульгина. Сборник был предназначен для чешского читателя, интересующегося русской художественной литературой в оригинале. Читателю так предоставлялась возможность наблюдать непосредственно за работой переводчика и одновременно совершенствовать свои знания русского языка.

Александр Грин сумел на фоне будничного открывать красочный поэтизм жизни и силой своего воображения создавать никогда не существующие страны, города, события и характеры. В его произведениях на первом плане выступают идеалы любви, красоты и глубокого гуманизма. Он является и тонким психологом.

Именно такими чертами наделены анализируемые в моей статье рассказы.

Переводы художественных текстов, с одной стороны, отличаются от текстов всех стилевых уровней и, с другой — во многих случаях противоречат устоявшимся требованиям, выдвигаемым в связи с переводом русских текстов нехудожественного характера на чешский язык.

2. Анализ перевода двух рассказов Александра Грина на чешский язык

В самом начале нашего анализа надо отметить типичные черты, характерные для обоих языков в целом, независимо от одного определенного стиля или коммуникативной ситуации. Этим мы обозначим объем сопоставляемых на русском и чешском языках текстов. В русском языке в отличие от чешского наблюдаются в большем объеме и интенсивности тенденции к аналитизму на разных уровнях языковой системы. Тенденции русского языка к аналитизму в сопоставительном плане с чешским часто изучаются лингвистами. На разных уровнях проблемой занимался Станислав Жажа [3. С. 122]. Разные аспекты русских несклоняемых существительных в этом плане изучала Зденька Недомова [2. С. 255]. В нами исследуемых рассказах А. Грина встречаются чаще всего типичные для русского языка именные словосочетания прилагательного с именем существительным или вербономинальные словосочетания глагола с именем. Чешский язык, как правило, все указанные конструкции в состоянии выразить однословно благодаря развитой системе флексий и словообразовательной деривации. Следует сравнить следующие предложения оригинала и переведенного текста: Ах, вот что, — сказал, настораживаясь, губернатор — Ach tak, řekl gubernátor, zbystřuje pozornost... слушая Ягдина, продолжавшего развивать банальное положение об «искре божьей» — poslouchaje Jagdina, který dále rozvíjel banálnost o «boží jiskře», která... Губернатор в простоте своего отношения, прямо, сам не зная этого, коснулся тайной цели артиста — Gubernátor ve své prostoduchosti nevěda, dotkl se tajného umělcova cíle. Он никогда не видал знаменитостей. Nikdy neviděl vynikající lidi. Я прошу вас разрешить объезд каторжных тюрем; в каждой я дал бы концерт. Я верю в облагораживающую силу искусства. Prosím o dovolení, abych mohl objet žaláře a v každém uspořádat koncert. Věřím v zušlechťující sílu umění. А мне вот все равно, — сказал Лефтел, — философский склад ума помогает, хотя... «A mně je to jedno», řekl Leftel. «Filosofování pomáhá. Ačkoliv...» Ну, вот, — громко заговорил он, — вы так поёте свои завывания, а настоящей музыки не слыхали. «Poslyšte», začal hlučně, «zpíváte svoje tahanice, ale pravou hudbu jste neslyšeli». Устремив глаза вверх, Ягдин качнулся вперёд, одновременно двинул смычком и заиграл. Jagdin se nachýlil, upřel pohled vzhůru, nasadil smyčec a dal se do hry. Вечером, когда служащие транспортной конторы (где служил Трумов) собрались уходить, он спрятался в помещении конторы... Večer, když zaměstnanci cestovní kanceláře (kde Trumov byl zaměstnán) odcházeli, skryl se v kanceláři a v noci vypáčil pokladnu. Богатая квартира Эсборна утопала в цветах и огнях, стол сверкал пышной сервировкой, и музыканты встретили мужа и жену оглушительным тушем. Byt tonul v záplavě květin a světla, na stole se třpytily nádherné příbory a nádobí a hudebníci uvítali novomanžele břeskným tušem.

Существуют, однако, случаи, когда чешский эквивалент соответствует своим объемом аналитическому выражению соответствующего русского выражения, но эти случаи немногочисленны и в художественном тексте выполняют скорее специфические задания, ср. напр.: Когда молодые приехали из церкви и вошли в квартиру Эсборна, всем было ясно, что гости и родственники Эсборна присутствуют при начале одного из самых счастливых совместных путей, начинаемых мужчиной и женщиной. Když se mladý pár vrátil z kostela a vkročil do ženichova bytu, bylo všem hostům a příbuzným Osbornovým zřejmé, že stojí u počátků jedné z nejšt'astnějších společných poutí muže a ženy.

Для анализируемых рассказов типичны обильные и объемные описания душевных переживаний и черт характера главных героев. А. Грину удалось создать воистину живые образы. Их перевод на чешский язык с сохранением их яркого характера является тоже делом мастера-переводчика. Для красочного описания личных переживаний и характеристик в русском языке часто подбирается имя прилагательное, в то время как в чешском переводе применяет переводчица имя существительное как более подходящее средство для выражения понятия «старческой белизны и дряхлости», ср. напр.: ...старикашка, такой пушисто-белый и дряхлый ...dědoušek vetchý jako pampeliška, že jeho vzezření vyvolávalo dobromyslný úsměv. Да, в чешском культурно-понятийном пространстве с понятием «одуванчик» такие образы несомненно связаны, причем им сопутствует окраска поэтичности.

Метод конструирования живых образов с использованием имен прилагательных создает целый ряд вариантов. Одним из них является употребление в целевом языке имен прилагательных из других понятийных сфер, ср. напр.: Длинные каштановые волосы и длинный, с узкой талией, сюртук Ягдина дополнялись в женственности своего выражения бабьим профилем... Dlouhé kaštanové vlasy a dlouhý projmutý Jagdinův kabát se doplňovaly v ženskosti svého vzhledu s dívčím profilem... Молоденький завитой куколка-секретарь вышел из кабинета, обвел публику томными бараньими глазами и, сложив губы в трубочку, галантно осклабился перед Ягдиным с полупоклоном. Mladičký kudrnatý tajemník vyšel z kanceláře, přejel přítomné bezvýraznýma očima, našpulil ústa k sladkému úsměvu a uklonil se před Jagdinem.

Чтобы при переводе не нарушать культурные стереотипы целевого языка, переводчику пришлось не раз прибегать не к переводу в собственном смысле слова, а к поиску и чуткому подбору соответствующих чешских реалий. Такое отразилось, например, в переводе предложения: Слуги подумали, что это гость из ресторана. Pokojské si myslely, že je to host z restaurace, в котором эквивалентом в чешском служит лицо другого пола.

В исследуемом тексте выбираются для перевода чешские эквиваленты с учетом многих критериев и аспектов. Одним из них является искусство выбора языковых средств на шкале обобщение/специализация, причем относительно часто в обоих языках и с учетом контекста конкретные слова занимают разные места. Так, например, в русском оригинале: Между тем обратили внимание на то, что после первого тоста, сказанного полковником Рипсом, Эсборн, склонив лицо к руке, которой вертел цветок, о чем-то задумался. Všichni si povšimli, že po prvním přípitku plukovníka Reapse sklonil Osborn tvář ke květině, kterou otáčel v prstech, a nad něčím se zamyslel. А. Грин употребил для изображения движения пальцев слово рука, что вполне соответствует в данном сегменте русской языковой картине мира. Но, употребив указанное слово в чешском языке, допустил бы переводчик неуместное упрощение, так как в чешском ruka передает прежде всего значение «плечо». Поэтому выражение такой тонкой моторики рук передается в чешском с помощью слова prst — палец. Подобные соотношения можно с точки зрения перевода наблюдать между словами оригинала рука, глаза и чешскими эквивалентами dlaní, víčka в предложении: Эсборн провёл рукой по глазам. Přejel si dlaní víčka. Замена одних частей тела другими или соотношение слов приметы и údaje в предложении: Она позвонила в полицию уже около пяти часов утра, когда еле держалась на ногах. В полиции записали приметы исчезнувшего Эсборна и в быстром деловом темпе обещали принять «все меры». Kolem pěti ráno, kdy už se sotva držela na nohou, zatelefonovala na policii. Komisař si zaznamenal údaje o zmizelém Osbornovi a v rychlém, věcném jednání přislíbil, že učiní «všechna opatření».

Одинаковые представления о времени могут связаны с разными словесными выражениями в обоих языках, ср., например, функциональную значимость слов речь и slovech в предложении: Его голова на самом деле не болела, и он вышел лишь оттого, что во время речи полковника... Hlava ho nebolela — opustil dům jen proto, že při plukovníkových slovech...

Наблюдается и специфичность перевода русских причастий. Так, в русском оригинале они позволяют показать сжатость выражения, а в чешском переводе рассказов это проявляется в более развернутых описательных конструкциях. Ср. продолжение перевода указанной уже выше конструкции: Его голова на самом деле не болела, и он вышел лишь оттого, что во время речи полковника, пожелавшего новобрачным «провести всю жизнь рука об руку, не расставаясь никогда», представил со свойственной ему остротой воображения сильную радость встречи после разлуки. Hlava ho nebolela — opustil dům jen proto, že při plukovníkových slovech, jimiž novomanželům přál, aby «strávili celý život ruku v ruce a nikdy se od sebe neodlučovali», si náhle představil — měl velmi bujnou fantazii — jak silná bývá radost z návratu.

Ключевыми в интерпретации обоих рассказов А. Грина, как уже об этом говорилось выше, являются переводы тех частей текста, которые содержат в себе образные моменты произведений. Процесс восстановления художественного в целевом переводном тексте — дело очень сложное и одновременно тонкое, поэтому переводчица использовала самые разнообразные приемы. К таким можно отнести способ отбора конкретных слов, при котором решающим критерием являлось совпадение с оригиналом не в сфере семантики, а в дополнительных коннотациях, намного удачнее восстанавливающих образную семантику. Примерами такого рода могут послужить переводы следующих предложений. Ср., напр.: ...почтмейстер <...> начисто выбритый, в нестерпимо блестящих сапогах, но еще с блеском похмельной ошеломленности в глазах — poštmistr <...> čistě vyholený a v neuvěřitelně vyleštěných holinkách, ale dosud s odleskem opilé tuposti v červených očích. Для конструкции образа в следующем предложении подобрано в чешском соответствии развернутое описание оригинального и сжатого русского выражения «выдержать стиль»: А вдруг захочет «выдержать стиль». A co když si potrpí na svou důstojnost a bude mi chtít dát najevo povýšenost? Буквальный перевод словосочетания «бараньи глаза» на чешский язык в принципе возможен, однако буквальное выражение не вызывает соответствующей ассоциации на чешского читателя, поэтому переводчицей подобрана семантически другая, отличающаяся лексика. Такой перевод в культурной среде чешского языка намного точнее ассоциирует представления о «выразительность глаз»: Молоденький завитой куколка-секретарь вышел из кабинета, обвел публику томными бараньими глазами и... Mladičký kudrnatý tajemník vyšel z kanceláře, přejel přítomné bezvýraznýma očima... или rybíma očima.

Иногда для создания меткого и живого образа в чешском переводе переводчице было достаточно использовать другой глагольный вид, чем в оригинале, ср. напр.: Когда он шевелился, кандалы на его ногах гремели, как окрик. Když se mu na nohou pohnuly okovy, zařinčely jako výkřik. Можно отметить, что использовался другой глагольный вид вместе со сдвигом глагольной семантики, как, напр.: Трумов не ответил. В нем глухо, но повелительно ворочалась новая сила. Trumov mlčel. Hnula jím nejasná, avšak mocná nová síla.

Переводчице трудно пришлось сохранять ту же самую яркость образов, созданных в оригинальном гриновском тексте. На наш взгляд, не существует единого подхода подбора языковых средств для сохранения яркости исходных оригинальных образов при переводе с русского на чешский. В этом смысле можно представить на примере изученных гриновских текстов следующую типологию типичных языковых средств.

В первую группу можно включить случаи, когда русский образ конструирован в предельно сжатом сгустке, в то время как чешский «эквивалент» требует языковой текст с более конкретной лексикой, основу которого составляют не глаголы с общей семантикой, как в русском, а, наоборот, глаголы со специализированной семантикой, зачастую семантически связанной с основными жизненными процессами. Ср., напр.: И он не чувствовал себя способным солгать так, чтобы ложь имела плоть и кровь живой жизни. A nebyl přesvědčen, že by uměl zalhat tak, aby jeho lež dýchala krví živého života. По мере того, как автомобиль мчал несчастного человека к невозможному, останавливающему мысли свиданию, ему казалось, что он мчится в глубь прошедших годов и что время — не более, как мучение. Automobil unášel nešťastného muže k nemožnému shledání, nad nímž rozum trnul, a čím byl Osborn blíž Alisinu domu, tím víc se mu zdálo, že letí daleko do minulých roků a čas není nic než utrpení.

Ко второй группе в рамках этой типологии в разных языках следует отнести противоположность статичности и динамичности одной и той же части текста. Оценку душевного состояния действующего персонажа выразил А. Грин с помощью именной конструкции, но переводчица в переводе коммуникативной ситуации по-новому оформила и придала ей динамический характер с помощью процессуальных признаков, ср., напр.: На двенадцатом году безвестия Эсборн узнал, что Ренгольд уехал на шесть месяцев в Индию, и у него противу всех душевных запретов стало нарастать желание увидеть Алису. Tak uplynulo jedenáct let. Když míjel dvanáctý rok od jeho zmizení, dozvěděl se, že Reyhold odjel na šest měsíců do Itálie. Ovládl se vší mocí, ale přání uvidět Alisu v něm nezadržitelně rostlo.

Очень сложно и, как правило, в тесной взаимосвязи с культурными и языковыми особенностями оригинала переводить случаи психических переживаний действующих персонажей. Ср., напр.: Он повернул и тотчас хотел вернуться, когда встретил это невидимое и неясное противодействие. Оно было в его душе. Это было то самое, на что, делая сами себе вред, женщины, не уступая доводам рассудка, говорят с тоской: «Ах, я ничего, ничего не знаю!» — а мужчины испытывают приближение рока, заключенного в их противоречивых поступках. Он был испуган, расстроен своим состоянием, и ему пришло на мысль, что лучше явиться домой утром... Obrátil se a chtěl se neprodleně vrátit, když narazil na neviditelný, mlhavý odpor. Ten odpor dlel v jeho srdci. Bylo to právě ono, o čem ženy (samy sobě ubližujíc, neboť jsou k řeči rozumu) s tesknotou říkají: «Ach, bože můj, já nevím vůbec nic», kdežto muži cítí, že se k nim přiblížil osud vtělený do ženských skutků, jež bývají plny rozpornosti. Ta nálada ho polekala a rozrušila. Napadlo ho, že by možná bylo lépe, kdyby se doma objevil doma až za jitra... Поэтому для передачи значения неопределенности противодействующей против воли Эсборна силы переводчица подобрала в чешском лишь одно прилагательное на место двух русских, которое, с одной стороны, передает значение неопределенности, но с другой — в чешском представляет значительную долю категоричности и перешагнуть ее главному герою нельзя. В подобном плане описано его состояние в тот момент, когда Эсборн решил не возвращаться к Алисе. Сложность его психических переживаний напрямую сопоставляется автором с женским пониманием таких ситуаций. А в данном сегменте переводчица в чешском переводе употребила поясняющие замечания, выходящие за рамки оригинала, но одновременно не нарушающие общее протекание действия. Интересен и тот момент, что практически во всех случаях русское «душа» стандартно заменяются чешским «сердце».

Точная «реконструкция» образа в переводном тексте настолько сложна, что переводчица также прибегает или к дополнительным сведениям, с помощью которых образ вырисовывается более пластично, ср., напр.: ...он услыхал выстрел, увидел многозначительно застывшие усмешки в лицах каторжан и надзирателя с разряженной винтовкой в руках. ...uslyšel výstřel, uviděl významné úsměšky na tvářích trestanců, zahlédl dozorce s puSkou, z níž se po výstřelu ještě kouřilo. Ягдин развернул сверток; в нем были ноты Бремеровского ненавистного романса. Jagdin rozbalil balíček; byly v něm noty Brenerovy nenáviděné romance a krásný australský diamant. Или, намного реже, — к пропуску части оригинального текста, ср., напр.: Скрипач встал и до утра ходил по кабинету, забрасывая ковер окурками папироC. Houslista vstal a do rána chodil po pracovně. Довольно часто вместе с пропуском определенных частей русского текста переводчица производит соответствующие перестановки в переведенном тексте, так чтобы он вызывал соответствующие ассоциации у чешского читателя, не создавая нежелательные ассоциации переводного текста. Ср., напр.: Причудливой мыслью Эсборна-Тернера являлось неотгоняемое представление, что он всегда с ней, в лице этого Ренгольда, служащего торговой конторы. Podivínská myšlenka myšlenka Osborna-Turnera, to byla nepotlačitelná představa, že je ztělesněn v Reynholdovi a žije neustále po Alisině boku. Действительно, рискуя жизнью, Трумов бежал в тайгу на глазах надзирателя, водившего его к другой партии, где был напильник, — править пилу. Skutečně, Trumov, riskuje život, utekl do tajgy před očima dozorce, který ho vedl k druhé skupině vězňů k pile.

На основе анализа указанных сопоставлений перевода рассказов А. Грина на чешский язык переводчицей Зденькой Псутковой можно сделать несколько частных выводов. Самыми сложными с точки зрения перевода частями текста являются те, в которых передается в целевой язык конструкции образных зарисовок переживаний действующих персонажей вместе с описанием внешних условий и обстоятельств таких образных ситуаций. Выбор переводных средств в целевом языке в случае качественной интерпретации иноязычного художественного текста во многом не соответствует установившимся правилам и тенденциям, действующим в случае других типов текстов. Можно заключить, что переведенные Зденькой Псутковой рассказы принадлежат к труднейшим из всего представленного сборника.

Литература

1. Levý, J. Umění překladu. Apostrof: Praha 2013. 4. vydání. S. 367.

2. Nedomová, Z. Tendence k analytismu v současné ruštině (na materiálu jmenných slovních druhů). Ostravská univerzita v Ostravě, Filozofická fakulta: Ostrava 2013. S. 255.

3. Žaža, S. Ruština a čeština v porovnávacím pohledu. Masarykova univerzita: Brno 1999. S. 122.