В.А. Поздеев. «Пищевой код в произведениях А. Грина»

В человеческой жизни пища является важнейшим фактором, который воплотился не только в этнокультурной, но и в языковой картинах мира. Пищевой код как культурный феномен может быть рассмотрен в разных аспектах, в том числе с историко-культурной и этнической точек зрения. Проблематика употребления и приготовления пищи оказывается важным разделом таких наук, как этнография и культурология. Эти науки изучают нормативы поведения человека в обществе, проявленные в том числе через приготовление и употребление пищи. Этнограф Т.И. Чудова пишет: «Пищевой код культуры является важнейшей составляющей традиционной картины мира, культурным маркером, значимым для самоидентификации этноса» [5].

Еще одним из важнейших аспектов пищевого кода является его связанность с биологическими основами. Еда, обеспечивая жизненную потребность человека, выступает и как символ культурных норм и ограничений, определенных нравственных уз и обязательств. Известно, что в духовной культуре (в частности, в мировоззренческой сфере) проблематика пищи иногда оказывалась центральной в мифотворчестве — как правило, в этиологических мифах; широко и разнообразно представлена в фольклоре. Лингвист И.С. Лутовинова в книге «Слово о пище русских (к истории слов в русском языке)» (1997) указывает: «Национально-культурная символика, мифологические представления, религиозные верования создают подчас особый коннотативный слой понятий, роль которых весьма существенна в структуре общего значения слова» [3. С. 5]. Гастрономические предпочтения формируют модели социальной адаптации и составляют культурные коды, изменяются во времени.

Пищевой код культуры — это отдельная, самостоятельная область бытия, определяющая само существование человека. Одним из источников для реконструкций гастрономических предпочтений, традиций, стереотипов, характерных для той или иной эпохи, социально-профессиональных групп и даже индивидов, являются художественные тексты. В литературоведении сложилось понятие «гастрономическая поэтика» как раздел авторской поэтики. Поэтому она, как особая литературоведческая проблема, требует более пристального рассмотрения. На протяжении последнего времени этот аспект не привлекал особого внимания исследователей. Заявленная тема представляет несомненный и особенный интерес для изучения творчества А. Грина в контексте антропологического подхода в филологии. Современники А. Грина тонко подметили, что отношение человека к еде и напиткам, к званым обедам и будничным приемам пищи, к посещению ресторанов и кабаков, а также участие в устроении литературно-артистических кафе, приглашение друзей на чашечку кофе были составной частью философии творческой личности конца XIX — начала XX века.

В воспоминаниях Э. Арнольди «Беллетрист Грин...» есть очень точное наблюдение. Грин рассказывал, как ему приходится бывать у своего защитника, известного адвоката. Грина удивило, что «он угостил меня, — вспоминал Грин, — и я дивился, что к чаю были самые обыкновенные булки. Я был уверен, что такой богатый человек ест только пирожные!» [1. С. 288].

Так, поэт Владислав Ходасевич в 1926 г. вспоминал о революционной эпохе, об образе жизни и творчестве Есенина и его друзей: «Философствовали непрестанно и непременно в экстреми-стском духе. Люди были широкие. Мало ели, но много пили. Не то пламенно веровали, не то пламенно кощунствовали» [2]. Такой образ жизни накладывал отпечаток и на то восприятие пищевого кода, который складывался как в жизни, так и в литературе. А. Грин, как известно, был несколько «отстранен» по ряду причин (особенно личностного характера) от богемной жизни того времени, но тем не менее он активно участвовал в литературно-художественной жизни России. В начале XX века, когда А. Грин входил в литературный мир, издавалось несколько журналов, например «Кондитер и гастроном» (1912—1914), издавались кулинарные книги — «Поваренная книга. Скоромный и постный стол. Более 600 рецептов различных кушаний, разделенных на 15 отделов» (1910); небольшие книжечки по кулинарии, рецепты печатались в рекламных целях, а также и пропагандировался какой-либо продукт. К таким изданиям относится «Поваренная книга. Издание Главного склада для России настоящей крупы "Маммут" Торгового Дома Ф. Штрауф, бывшего Лиман и Рикст» (1911). Пользовалась особой популярностью объемная и содержательная «Поваренная книга русской опытной хозяйки: Руководство к уменьшению расходов в домашнем хозяйстве» Е.А. Авдеевой и Н.Н. Маслова (1912). Существовало множество ее переизданий. В периодике 1913 года многократно публиковался анонс: «Поваренная книга. Спутник хозяйки. Руководство к уменьшению расходов в домашнем хозяйстве. Более 3000 описаний разных блюд скоромного и постного стола. Громадный том большого формата. Ц. 3 р.». Такая реклама не могла остаться не замеченной А. Грином.

Можно отметить, что в романах А. Грина имеет место «создание портретной характеристики» героя и очерчивание «социальной и культурно-национальной среды» с помощью упоминаний еды. В рассказе «Три похождения Эхмы» писатель как бы отсылает читателя к традиции западноевропейской писательской среды: «Я читал Понсон-дю-Террайля, Конан-Дойля, Буагобэ, Уилки Коллинза и многих других. Замечательные похождения сыщиков произвели на меня сильное впечатление. Из них я впервые узнал, что настоящий человек — это сыщик. В это время я жил на очень глухой улице, в седьмом этаже. Моя пища, подобно пище Эмиля Золя во дни бедствий, состояла из хлеба и масла, а костюм, как у Беранже, из старого фрака и солдатских штанов с лампасами. Из моего окна виднелось туманное море крыш» [2. С. 459—460]. (Здесь и далее выделено мной. — В.П.) Намного реже можно видеть в произведениях А. Грина функционирование еды в произведении на событийно-фабульном уровне и на уровне структурной организации текста.

Однако можно обнаружить, что «именно еда определяет поведение, устремления, мотивацию действий протагонистов», потому что высвечивается ее «экзистенциальная ценность».

В знаменитой феерии «Алые паруса» Грин довольно скупо говорит о той еде, которая характерна для местности, где происходит действие. Писатель, рассказывая о детстве Ассоль, отметил лишь один маленький эпизод, связанный с едой: «Однажды, в середине такого путешествия к городу, девочка присела у дороги съесть кусок пирога, положенного в корзинку на завтрак» [2. С. 11]. Или: «...приказчик захватывал с собой для девочки пару яблок, сладкий пирожок, горсть орехов» [2. С. 10].

А. Грин, изображая бедность дома Ассоль, перечисляет некоторые самые необходимые продукты: «Ассоль некоторое время стояла в раздумье посреди комнаты, колеблясь между желанием отдаться тихой печали и необходимостью домашних забот; затем, вымыв посуду, пересмотрела в шкалу остатки провизии. Она не взвешивала и не мерила, но видела, что с мукой не дотянуть до конца недели, что в жестянке с сахаром виднеется дно, обертки с чаем и кофе почти пусты, нет масла, и единственное, на чем, с некоторой досадой на исключение, отдыхал глаз, — был мешок картофеля. Затем она вымыла пол и села строчить оборку к переделанной из старья юбке, но тут же вспомнив, что обрезки материи лежат за зеркалом, подошла к нему и взяла сверток; потом взглянула на свое отражение» [2. С. 43].

Зато винам, которые хранились в подвале Грэя, писатель дает подробную характеристику: «В погребе, где хранилось вино, он получил интересные сведения относительно лафита, мадеры, хереса. Здесь, в мутном свете остроконечных окон, придавленных косыми треугольниками каменных сводов, стояли маленькие и большие бочки; самая большая, в форме плоского круга, занимала всю поперечную стену погреба, столетний темный дуб бочки лоснился как отшлифованный. Среди бочонков стояли в плетеных корзинках пузатые бутыли зеленого и синего стекла. На камнях и на земляном полу росли серые грибы с тонкими ножками: везде — плесень, мох, сырость, кислый, удушливый запах. Огромная паутина золотилась в дальнем углу, когда, под вечер, солнце высматривало ее последним лучом. В одном месте было зарыто две бочки лучшего Аликанте, какое существовало во время Кромвеля, и погребщик, указывая Грэю на пустой угол, не упускал случая повторить историю знаменитой могилы, в которой лежал мертвец, более живой, чем стая фокстерьеров. Начиная рассказ, рассказчик не забывал попробовать, действует ли кран большой бочки, и отходил от него, видимо, с облегченным сердцем, так как невольные слезы чересчур крепкой радости блестели в его повеселевших глазах» [2. С. 20]. Такое разнообразие в перечислении вин говорит о том, что А. Грин был отличным знатоком спиртных напитков. Во многих произведениях, рассказывающих о морских приключениях, капитаны и матросы пьют. Но Грэю было запрещено посещать кухню. Однако он «открыл» этот удивительный мир. Грин описывает все шумы, стук ножей, запахи, движения поваров. Как искусный натюрморт писатель изображает продукты: «...корзины, полные, раков устриц и фруктов. Там на длинном столе лежали радужные фазаны, серые утки, пёстрые куры; там свиная туша с коротеньким хвостом и младенчески закрытыми глазами; там — репа, капуста, орехи, синий изюм, загорелые персики» [2. С. 22].

Как известно, русская культура начала XX века была многослойна, наряду с книжной (литературной, дворянской) и фольклорной (устной, народной) выделяется и пограничная — «третья культура» (культура городская, мещанская, слободская). Важным источником изучения взаимодействия пограничных слоев культуры являются литературные произведения, в которых показаны различные слои общества с их бытовыми, этическими, эстетическими нормами и стереотипами. Социокультурные аспекты формирования городских сословий были многообразны, и в них большую роль играли субкультурные составляющие (культура корпоративных сообществ: купцов, ремесленников, рабочих, городских мещан, нищих и т. п.).

У А. Грина можно видеть такие культурно-психологические особенности, но взятые несколько отстраненно от реальных национальных традиций. Писатель почти во всех произведениях показывает некое обособление культуры разных слоев, что, с одной стороны, актуализировало оппозицию «свое/чужое», а с другой — давало возможность переносить культурные элементы из более «высоких» слоев городского социума в более «низкие». Это проявлялось не только в манерах, одежде, в стремлении к «образованности», но и в гастрономических предпочтениях.

М. Милославская, составитель книги «За столом с литературными героями» (2003), в которой представлены 50 отечественных писателей (от Г.Р. Державина и А.Н. Радищева до Эдуарда Лимонова и Виктора Пелевина) и 48 зарубежных (от Апулея до Курта Воннегута), пишет: «Талант писателя способен проявиться во всем, даже, казалось бы, в таком простом деле, как описание вида и процесса приготовления того или иного блюда» [3]. В произведениях, в которых А. Грин показывает «роскошную» жизнь, пищевые предпочтения менее разнообразны, в основном это кофе и вино.

Так, в романе «Золотая цепь» герой перечисляет все «изысканные» блюда, которые, как показывает Грин, потрясли его. «Часть стены тотчас вывалилась полукругом, образовав полку с углублением за ней, где вспыхнул свет; за стеной стало жужжать, и я не успел толком сообразить, что произошло, как вровень с упавшей полкой поднялся из стены род стола, на котором были чашки, кофейник с горящей под ним спиртовой лампочкой, булки, масло, сухари и закуски из рыбы и мяса, приготовленные, должно быть, руками кухонного волшебного духа, — столько поджаристости, масла, шипенья и аромата я ощутил среди белых блюд, украшенных рисунком зеленоватых цветов» [2. С. 46].

Однако можно видеть, что герой удивлен не столько едой, сколько той сервировкой стола, различными предметами сервировки: «Сахарница напоминала серебряное пирожное. Ложки, щипцы для сахара, салфетки в эмалированных кольцах и покрытый золотым плетеньем из мельчайших виноградных листьев карминовый графин с коньяком — все явилось, как солнце из туч» [2. С. 46]. Грин довольно подробно показывает различные «фантастические» приспособления для подачи еды, и это как бы переключает героя и читателя от собственно продуктов и блюд, которые появляются. «Потянув шнур, висевший у стены, сбоку стола, мы увидели, как откинулась в простенке меж окон металлическая доска и с отверстием поравнялась никелевая плоскость, на которой были вино, посуда и завтрак. Он состоял из мясных блюд, фруктов и кофе. Для храбрости я выпил полный стакан вина и, отделавшись таким образом от стеснения, стал есть, будучи почти пьян. Поп ел мало и медленно, но вина выпил, перед носом увидел чашку и стал жадно пить черный кофе. После четырех чашек винтообразный нарез вокруг комнаты перестал увлекать меня, в голове стало мутно и глупо» [2. С. 76].

В этом романе можно видеть, что А. Грин невольно развивает «пиршественные» образы. Как писал М.М. Бахтин, «победно-торжественная природа всякого пира делает его не только подходящим завершением, но и не менее подходящим обрамлением для ряда существенных событий» [2]. «Тем временем, начиная разбираться в происходящем, то есть принуждая себя замечать отдельные черты действия, я видел, что вокруг столов катятся изящные позолоченные тележки на высоких колесах, полные блестящей посуды, из-под крышек которой вьется пар, а под дном горят голубые огни спиртовых горелок. Моя тарелка исчезла и вернулась из откуда-то взявшейся в воздухе руки, — с чем? Надо было съесть это, чтобы узнать. Запахло такой гастрономией, такими хитростями кулинарии, что казалось, стоит съесть немного, как опьянеешь от одного возбуждения при мысли, что ел это ароматическое художество. И вот, как, может быть, ни покажется странным, меня вдруг захлестнул зверский мальчишеский голод, давно накоплявшийся среди подавляющих его впечатлений; я осушил высокий прозрачный стакан с черным вином, обрел самого себя и съел дважды все без остатка, почему тарелка вернулась полная в третий раз. Я оставил ее стоять и снова выпил вина» [2. С. 100].

Такое описание «изысков» гастрономии у Грина выдает то, что, вероятно, писатель сам не очень представлял, какие блюда являются «хитростями кулинарии». Однако он подробно показывает, как посетители «опорожняют» стаканы и бокалы вина. Капитан, «который, видимо, торопился поведать о происшествии. В одну секунду он выпил стакан вина, ковырнул вилкой в тарелке и стал чистить грушу, помахивая ножом и приподнимая брови, когда, рассказывая, удивлялся сам» [2. С. 101]. В бедных кварталах едят совсем другое. Ганувер вспоминает: «Она подскакивала, напевала, заглядывала в щель барака дня три. Затем мне были просунуты в дыру в разное время: два яблока, старый передник с печеным картофелем и фунт хлеба. Потом я нашел цепь» [2. С. 118].

В произведении А. Грина «Повесть, оконченная благодаря пуле» мы можем видеть опять только лишь упоминание завтрака, который приносит слуга. Но писатель упоминает лишь кофе. «Коломб, сев за работу после завтрака, наткнулся к вечеру на столь сильное и сложное препятствие, что, промучившись около часу, счел себя неспособным решить предстоящую задачу в тот же день. Он приписал бессилие своего воображения усталости, вышел, посмеялся в театре, поужинал в клубе и заснул дома в два часа ночи, приказав разбудить себя не позже восьми. Слуга принес кофе и зажег газ. Уличная тьма редела; Коломб встал. Он любил свою повесть и радовался тишине еще малолюдных улиц, полезной работе ума. Он выкурил несколько крепких папирос одну за другой, прихлебывая кофе. Тетрадь с повестью лежала перед ним» [1].

В рассказе «Баталист Шуан» Грин показывает, как в далекой Франции в фантазиях старого художника возникают видения, которые он переносит на рисунок: «Ах, господин, я их подкармливаю, но как?! Какие-нибудь овощи с покинутых огородов, горсть гороху, собранная в пустом амбаре... Конечно, я мог бы увезти их в Гренобль, к моему брату... Но деньги... ах, — как все дорого, очень дорого! Стол, как бы накрытый к ужину, должен был, по плану Шуана, ясно показывать невменяемость стариков: среди разбитых тарелок (пустых, конечно) предлагал он разместить предметы посторонние, чуждые еде; все вместе олицетворяло, таким образом, смешение представлений. Старики помешаны на том, что ничего не случилось, и дети, вернувшись откуда-то, сядут, как всегда, за стол» [2. С. 414—415]. В рационе стариков только те овощи, которые можно набрать из опустошенных огородов. Именно еда определяет поведение стариков и художника. Грин усиливает психологическое состояние стариков, которое пытается передать Шуан, тем, что на столе разбитые тарелки, посторонние предметы, показывающие абсурдность жизни стариков.

Анализ пищевого кода в произведениях Грина показывают важность упоминаний еды и питья как средства создания ряда оппозиций («свое/чужое», «старое/новое», «русское/иностранное»). Можно проследить и культ еды, и скудость стола. У Грина описаны питье и изысканная еда: деликатесы, десерт и лакомства как выражение радости бытия, но без уточнения, детализации, также отсутствуют описания способов ее приготовления в разных условиях. Часто Грин приводит своих героев в кафе и «забегаловки», буфеты, в которых ежедневный пищевой рацион очень однообразен. Однако пища для Грина — это только небольшие штрихи в раскрытии характеров героев. Грин, вероятно, не был большим знатоком кулинарии, поэтому в его произведениях можно видеть довольно подробные описания столовых приборов, украшений, но «вкусовых» ассоциаций различных блюд почти нет. Возможно, писатель-романтик не считал первостепенным обращать внимание на такое «обыденное» дело, как еда, для него важнее было показать душевные состояния героев.

Литература

1. Арнольди Э. «Беллетрист Грин...» // Воспоминания об Александре Грине Л.: Лениздат, 1972. 607 с.

2. Грин А.С. Собрание сочинений: в 6 т. Т. 4. М.: Правда, 1980.

3. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и ренессанса. М.: Худож. лит., 1965. С. 307.

4. За столом с литературными героями / сост. М. Милославская. М.: Центрполиграф, 2003. 687 с.

5. Лутовинова И.С. Слово о пище русских: (к истории слов в русском языке). СПб.: Изд-во СПбГУ, 1997. 304 с.

6. Чудова Т.И. Культура питания коми (зырян). Сыктывкар, 2009. С. 4.