На правах рекламы:

• смотреть тут

«Загадка Грина»

В архиве Э. Казакевича сохранилось несколько строк, посвященных Грину. Там писатель, в частности, говорит, что существует «загадка Грина», разрешив которую мы продвинемся в понимании каких-то немаловажных черт литературного процесса эпохи.

То, что Э. Казакевич употребляет именно выражение «загадка», не случайно. Такое впечатление создают и превратности судьбы гриновского наследия, и особенности его художественного метода, и связь его произведений с советской литературой в целом, и секрет огромной популярности творчества Грина у наших современников.

Даже простая библиографическая справка, лаконично характеризующая объем творческой работы Грина, мы уверены, противоречит той атмосфере, которая до сих пор еще окружает его имя в представлении немалой части читающей публики, прекрасно понимающей разницу между «сказками» и изображением «настоящей жизни».

Начав свой литературный путь в 1906 году, Александр Степанович Грин (А.С. Гриневский, 1880—1932) создал за последующие двадцать пять лет работы свыше четырехсот произведений. Наследие его полностью не собрано до сих пор. В предреволюционное десятилетие и в первые годы после Октября Грин печатался более чем в шестидесяти периодических изданиях — от «Биржевых ведомостей» и «Образования» до «Нового Сатирикона» и «Красной газеты».

Первое, трехтомное, собрание сочинений Грина появилось в 1913 году. В 1927 году издательство «Мысль» предприняло выпуск полного собрания его сочинений (восемь томов из анонсированных пятнадцати увидело свет). Последнее, шеститомное, наиболее представительное собрание сочинений Грина читатель получил в 1965 году.

Были, однако, периоды, когда книги Грина либо не издавались совсем, либо содержали стереотипный и весьма ограниченный набор произведений. И здесь сыграли свою роль не только особенности творчества Грина, но и некоторые исторические обстоятельства.

Литературная судьба Грина сложилась крайне своеобычно. Имя его никогда не пользовалось расположением критики. До революции о Грине писали мало и, за исключением нескольких статей, пренебрежительно. Его квалифицировали как эпигона западноевропейской приключенческой литературы, плохо владеющего русским языком; беллетриста, чьи сюжеты неправдоподобны, описания свидетельствуют о недостатке культуры, герои ходульны. «Нехотя, против воли, признают меня российские журналы и критики; чужд я им, странен и непривычен»¹, — с горечью констатировал Грин в письме к редактору «Журнала для всех» В.С. Миролюбову.

В первое послереволюционное десятилетие тон критиков Грина стал прямо враждебным. К обвинениям в эпигонстве и искусственности прибавились выводы об антиисторизме и антисоциальности: «Это удивительное, упорное какое-то несоответствие, отсталость от жизни»²; «Рассказы Грина сделаны в обычном для этого писателя плане — в отрыве от времени и, пожалуй, пространства... он безнадежно далек от нашей современности»³. Положение обострялось общим наступлением рапповцев на романтизм. Естественно, что в формулу «Долой Шиллера!» легко подставлялись и другие имена.

«Антигриновские» настроения 20-х годов были исторически объяснимы: в условиях, когда закладывались основы социалистического реализма, когда актуальности, злободневности художественной литературы, ее участию в социалистическом-строительстве придавалось первостепенное значение в связи с задачами пропаганды новой идеологии и обостренной классовой борьбой, романтические творения гриновской фантазии, с их «всечеловеческим» гуманизмом, тонким лиризмом, вниманием к интимной стороне жизни человеческой души могли занять место только на периферии литературного движения эпохи.

«Гриноведение» 30-х годов резко изменило свою окраску, став более спокойным, объективным, непредвзятым. Именно в это десятилетие появились статьи о Грине К. Зелинского, М. Шагинян, К. Паустовского, Ц. Вольпе, Мих. Левидова, Мих. Слонимского, И. Сергиевского, А. Роскина — работы, не утратившие своего значения до сих пор и как бы продолжившие те тенденции, которые еще до революции наметились (хотя и не встретили понимания и поддержки) в рецензиях А.Г. Горнфельда и Л. Войтоловского, а в 20-е годы — у С. Боброва, Я. Фрида, А. Вайсброда.

Предвоенный год свидетельствовал о том, что в отношении критики к творчеству писателя появились новые оттенки, грозящие рецидивом прошлого. Возвращение к вульгарно-социологической трактовке произведений Грина было задержано войной, но впоследствии все же совершилось в 1949—1950 гг.

В сложных и подчас драматических ситуациях, которыми изобиловала судьба творчества Грина, есть свои внутренние закономерности. Не следует забывать об острейшей идеологической борьбе 20-х годов, как не следует забывать и о том, что статья В. Смирновой «Корабль без флага»⁴ написана за несколько месяцев до начала Великой Отечественной войны. И дело не только в том, что критика, чутко реагируя прежде всего на требования момента, не всегда обладала достаточной объективностью и дальнозоркостью. Непреходящая этико-эстетическая ценность творчества Грина, которая и является причиной постоянного возвращения к нему читателей, в определенные исторические периоды отступала на задний план, и под ударом оказывались именно неприемлемые для времени черты художественного метода писателя. Мы считаем необходимым подчеркнуть, что колебания критических оценок не были хаотическими или чисто вкусовыми, но подчинялись определенной логике событий, не утратившей своей потенциальной силы и в настоящее время.

Годы Великой Отечественной войны неожиданно восстановили искусство Грина в гражданских правах. «Оборонными» назвал тогда его произведения К. Паустовский⁵. На сцене Большого театра с успехом шел балет «Алые паруса», и Д. Шостакович писал о нем: «Театр в наше трудное военное время сумел создать еще одно произведение... близкое нам по своей возвышенной, благородной, гуманистической идее»⁶.

Тем не менее с 1946 года издание произведений Грина прекратилось, а в январе 1950 года появились почти одновременно две статьи — А. Тарасенкова и В. Важдаева, дававшие теоретическую мотивировку молчаливого исключения произведений Грина из фонда советской литературы. Написанные в худших традициях вульгарного социологизма, статьи эти не заслуживают сейчас особого рассмотрения (достаточно сказать, что все когда-либо звучавшие обвинения в адрес писателя были стянуты здесь в единый узел и переведены из эстетического плана в политический), и мы упоминаем о них лишь как об эпизоде, ярко характеризующем сложную историю гриновского наследия.

Появившись вновь на книжных прилавках в 1956 году, произведения Грина не просто вернулись к ожидавшему их читателю, но прозвучали особенно сильно в обстановке общественного подъема, переживаемого страной. Благотворные процессы роста общественного сознания, подъем чувства личности, усиление внимания к внутреннему миру человека, вопросам этики, эстетическому идеалу — все это способствовало обострению внимания к романтическому направлению в искусстве вообще и к творчеству Грина, в частности.

Объективно назревшая необходимость пересмотра «дела Грина», о которой первым решительно заявил в своей блестящей статье Марк Щеглов⁷, привела в конечном счете к удивительному даже для такой удивительной судьбы взлету популярности писателя.

Интерес к Грину ныне вышел далеко за рамки критических дебатов. К сюжетам его произведений обращаются кино и театр: поставлен фильм по «Алым парусам», написана опера на эту тему, осуществлена инсценировка «Бегущей по волнам», поставлен фильм по ее мотивам. В. Дербенев обещал зрителю дилогию⁸, в которой жизнь и творчество Грина причудливо сплетутся в некий полуреальный-полуфантастический узор.

В результате широких библиографических поисков становятся известными и систематически публикуются забытые рассказы писателя. Обнаруживаются все новые и новые факты гриновской биографии. Изучаются материалы архива Грина в ЦГАЛИ. Тиражи книг писателя, издающихся ежегодно, достигли астрономических цифр — шеститомное собрание сочинений рассчитано на полмиллиона читателей. Вероятно, нет в истории русской литературы другого имени, которое столь часто фигурировало бы в поэзии, — Грину посвящены стихотворения О. Мандельштама и Вс. Рождественского, Висс. Саянова и А. Коваленкова, С. Наровчатова и К. Лисовского, П. Когана и М. Дудина, В. Бокова, Л. Хаустова, A. Гитовича. Образы и мотивы его творчества то и дело встречаются нам на страницах произведений современных советских писателей — Е. Евтушенко, B. Драгунского, М. Анчарова и многих других.

Ширится международная известность имени Грина — книги его переведены почти на все языки стран народной демократии и на многие языки Западной Европы.

Естественно, что в новый этап вступает и изучение творческого пути Грина — литературоведение стремится не просто к объективности, но и к опоре на фактический материал, взятый в максимально полном его объеме. Это особенно важно в связи с тем, что романтизм Грина породил и своеобразный романтизм критики, долгое время подменявшей беспристрастный анализ эмоционально-субъективными суждениями (вероятно, сыграла здесь свою роль и избирательность влияния на читателей романтической литературы вообще: реализм имеет наиболее широкую сферу психологического воздействия, тогда как к романтизму у многих существует некий «психологический иммунитет», порождаемый отсутствием психологической однотипности восприятия мира писателем и читателем). О методологически новом подходе к творчеству Грина свидетельствуют работы В. Вихрова, А. Хайлова, Вл. Россельса, В. Харчева и др.

Вместе с тем отталкивание от прошлого приводит к полемическим крайностям, и прежнее огульное отрицание подчас сменяется явной апологией. Биография писателя «выпрямляется» (из связи Грина с эсерами, ранее дававшей повод для дискредитирующих обвинений, ныне делается вывод: «Куда бы ни забрасывала Грина судьба, везде он служил... революции»⁹); творческий путь его выравнивается (не случайно в последнем собрании сочинений отсутствуют такие сложные и противоречивые рассказы, как «Рай» или «Окно в лесу»); в политических взглядах отыскиваются и подчеркиваются лишь прогрессивные стороны; публикация забытых произведений крайне неразборчива и подчас компрометирует имя писателя, творчество которого в художественном отношении было весьма неравноценным; сами произведения тщательно изолируются от литературы того жанра, к которому в прошлом только и причислялись.

Апологетика Грина порождает естественную ответную реакцию. Похвала Дм. Молдавского в адрес воспоминаний Мих. Слонимского («Книга воспоминаний». Л., 1966) за то, что они написаны «без попытки сделать Грина учителем жизни или мучеником за дело свободы», весьма знаменательна и должна служить трезвым предупреждением, тем более серьезным, что резонность протеста здесь чревата рецидивом прежнего облегченного подхода к Грину только как к «мастеру сюжета и автору увлекательных книг»¹⁰.

Как видим, «качание маятника» все еще продолжается. Поэтому объективная расстановка акцентов при определении подлинного значения творчества Грина по-прежнему остается одной из основных задач исследований в этой области литературоведения. Полемика как с нападками на Грина, так и с безудержным восхвалением его должна диктоваться не желанием извлечь бесспорную «среднеарифметическую» величину из крайних оценок, но необходимостью борьбы с методологическим пороком, задерживающим развитие «гриноведения» в течение вот уже нескольких десятилетий.

Именно необычность литературной судьбы Грина в значительной мере объясняет, почему в нашем литературоведении столь долго не было ни одной посвященной ему монографической работы¹¹. Сложность представляют и обильная событиями биография писателя, и эволюция его мировоззрения от активной революционности к аполитизму, и особенности его творчества, развивавшегося вне основных путей русской и советской литературы, и проблема учета его произведений, публиковавшихся в самых разномастных изданиях, и резкие колебания критических оценок.

Не вызывает, однако, сомнений назревшая в настоящее время необходимость спокойного и внимательного рассмотрения идей и эстетики Грина, осмысления подлинных достоинств и недостатков его метода. Эта необходимость представляется тем более актуальной, что внимание нашего читателя всё чаще обращается сейчас к художественным явлениям, которые, существуя в границах советской литературы, не «вписываются» в метод социалистического реализма, хотя и совпадают с его устремлениями в ряде важнейших своих моментов.

Изучение подобных явлений, многие годы носившее искусственно заторможенный характер, не только позволяет осмыслить богатство нашей литературы гораздо полнее, чем это делалось до сих пор, но и расширяет представления об историко-литературном процессе новой эпохи в целом, а также проливает свет на весьма существенные изменения, происходившие в других творческих направлениях под влиянием советской действительности и социалистической литературы.

Мы не стремимся в данной книге взглянуть на творчество А.С. Грина с точки зрения задач критико-биографического очерка или, напротив, детально исследовать какие-то частные проблемы. Поэтому не нужно искать здесь ни хронологически последовательного обзора этапов творческого пути писателя, ни исчерпывающих характеристик отдельных его произведений или их структурно-стилистических компонентов. Мы ставим своей целью лишь достаточно четко охарактеризовать те центральные принципы построения художественного мира Грина, которые определяют специфику и целостность его эстетической системы, позволяя найти в этой целостности место для каждого произведения и уяснить движение художественной мысли писателя по пути к наиболее полному и совершенному выражению.

В центре работы находится гриновская концепция человека. Именно в ней, в ее гуманистическом содержании, в ее этических постулатах таится секрет неумирающего воздействия романтизма писателя. Сюда ведут лучшие традиции отечественной литературы, отсюда проистекают важнейшие законы изображения характера, черты гриновской сюжетики. Эволюция этой концепции прочерчивает магистральную линию творческого развития Грина, направление которого было во многом определено Великой Октябрьской социалистической революцией. В то же время нас остро интересуют эстетические свойства той многократной трансформации жизненных реалий, которую писатель ежеминутно осуществляет на страницах своих произведений во имя наиболее полного выражения идеала, не превращая, однако, изображаемую действительность в абстракцию и не лишая ее каких-то основных, структурных признаков.

Только на основе широкого и многостороннего анализа эстетической системы Грина становится возможным уяснение причин его популярности и места, занимаемого его романтическими произведениями в духовной жизни нашего современника.

Творчество Грина представляется нам значительным литературным явлением, заслуживающим изучения по «большому счету», без общепринятых скидок на жанр. Поэтому мы стремимся «изъять» Грина из узких рамок тех художественных ассоциаций и параллелей, в каких его видели и продолжают видеть многие критики.

Естественно, что все диктуемые гриновской темой задачи данная работа выполнить не может. Она является лишь отправной точкой для дальнейших исследований в самых разнообразных направлениях, в том числе и для конкретного изучения вопроса о судьбах романтизма в советской литературе.

Автор выражает глубокую признательность члену-корреспонденту АН СССР Л.И. Тимофееву, под руководством которого это исследование выполнялось, писателю В.М. Россельсу, предоставившему в его распоряжение обширную библиографию гриновских произведений, и всем сотрудникам Отдела советской литературы Института мировой литературы им. А.М. Горького АН СССР, принимавшим участие в обсуждении данной работы.

Примечания

1. Цит. по предисловию В. Вихрова «Александр Грин» в кн.: Александр Грин. Избранное в двух томах, т. I. Симферополь, Крымиздат, 1962, стр. 5.

2. А. Меч (рец.) — «Литературный еженедельник», 1923, № 2, стр. 16.

3. С. Динамов. Авантюрная литература. — «Книгоноша», 1926, № 26, стр. 29.

4. Вера Смирнова. Корабль без флага. — «Литературная газета», 23 февраля 1941 года.

5. К. Паустовский. Александр Грин. — В кн.: А. Грин. Алые паруса. М.—Л., 1944, стр. 6.

6. «Правда», 18 февраля 1943 года.

7. М. Щеглов. Корабли Александра Грина. — «Новый мир», 1956, № 10.

8. Вадим Дербенев. Легенда об Александре Грине. — «Советский экран», 1966, № 24, стр. 6. Частично этот замысел уже воплощен в фильме «Рыцарь мечты».

9. «Литературная газета», 29 августа 1964 года.

10. «Литературная Россия», 29 июля 1966 года.

11. Первой такой работой явилась, насколько нам известно, наша брошюра «Александр Грин. Преображение действительности» (Фрунзе, 1966), включившая в себя часть материала данной книги.