На правах рекламы:

• Тургеневская квартиры

В рабочей комнате

Это единственная мемориальная комната в Доме-музее. В ней, естественно, нет ничего от художественного оформления. Рабочая комната Грина, или его кабинет, должна смотреться так, как она выглядела при жизни хозяина. Работники музея сделали все, что было возможно. Мебель похожа. Расположение вещей соответствует также достоверному и подробному описанию, оставленному женой писателя.

Вот оно, это описание.

«Ломбер» — название старинной карточной игры.

«Кабинет» — звучит внушительно. В действительности это небольшая квадратная комната с одним окном на Галерную улицу. Убранство ее чрезвычайно скромно и просто... Направо от входа, в углу, у наружной стены, стоит небольшой старенький ломберный стол... На столе квадратная, граненая, стеклянная чернильница с медной крышкой... Электрическая лампа со светло-зеленым шелковым абажуром на бронзовом подсвечнике, простая ручка, которой Александр Степанович всегда писал, красное мраморное пресс-папье, щеточка для перьев и пачка рукописей — вот и все на письменном столе Александра Степановича. На стене над столом фотография его отца... Старинная немецкая цветная литография «Кухня ведьмы» под стеклом и несколько старых литографий. Они изображали какое-то путешествие к южноазиатским островам...

Как видно из воспоминаний поэта и переводчика Г. Шенгели, литографии были иллюстрациями к старинному французскому изданию плавания Дюмон-Дервиля. Нина Николаевна Грин пишет, что литографии эти «навевали томительно-сладкие мысли о неизвестных странах, о прекрасной, наивной, дикой жизни среди природы». На одной из них изображен был разрушенный форт. В незаконченном романе «Недотрога» А. Грин дал описание этого форта.

В стене, слева от стола — шкаф. Там лежат книги, которые Грин покупает при малейшей возможности. Преимущественно беллетристика, русская и переводная... Под книжными полками узенькая дешевая кушетка. У стола, с одной стороны, полукруглое старинное кресло, с другой, у окна, — клеенчатое, мягкое. На окне белые полотняные портьеры... Все в комнате, да и во всей квартире, куплено самим Александром Степановичем».

Обратим внимание на ломберный стол, квадратный метр пространства, с которого сходили в мир страницы, написанные отчетливым почерком. Грин купил его на аукционе в 1925 году, когда шла распродажа вещей Айвазовского, «не имевших музейного значения». Превратности судьбы в мире вещей: скромный столик сделался куда дороже многих предметов роскоши, что пошли с молотка из дома Айвазовского.

Рабочий стол А.С. Грина. Современное фото

Вряд ли такой стол отвечает требованиям писательской профессии. Однако Александр Степанович, привыкший работать в условиях общих квартир, в любой обстановке, иногда в шуме и многолюдье столовок и меблированных комнат, лучшего не искал и не хотел.

«Писатель за письменным столом — это очень мастито, профессионально и неуютно. От писателя внешне должно меньше всего пахнуть писателем».

Для постижения творческой работы писателя очень любопытно прочесть отрывок из воспоминаний Э. Арнольди, где передано впечатление от разговора с Грином: «Говорил он спокойно, не прибегая к эффектам, хотя часто речь его становилась литературной, похожей на язык его произведений. Мне запомнилась своей необычайностью перебивка в его разговоре, когда он сам себя прерывал, сказав, что здесь он должен «звездочкой», то есть выноской, как на странице книги, вставить замечание...»

Самый процесс писательства, со стороны внешней, тоже отличался своими особенностями. В рукописях Грина мы. находим сравнительно немного помарок, зачеркиваний и всякого рода вставок. Он тщательно обдумывал фразу, мысленно представлял ее, иногда пробуя на слух, прежде чем перенести на бумагу. Потом шла правка, в общем, незначительная.

Так, сразу набело, написались небольшие рассказы. Более крупные вещи, такие, как «Фанданго», создавались с черновиком. Романы стоили огромного напряжения творческих сил, работы фантазии, поисков верного тона — того, что он называл «входом в русло». Начало романа «Бегущая по волнам» имело сорок четыре варианта.

Как создавались имена героев Грина?..

В придуманном, необычайно звучащем имени для него всегда таился внутренний образ... человека. Разве вы не заметили, что и сочетание слов у Александра Степановича часто музыкальное, иногда потрясающе музыкальное...

Н.Н. Грин

Гриновское определение писателя — «каторжника воображения» — подходило к нему как нельзя лучше.

Здесь надо иметь в виду, что приемы, принятые критикой для разбора реалистической прозы, могут отказать в работе с Грином-романтиком. «Положительный и отрицательный персонаж»... «Речевая характеристика героя»... С этим к Грину бывает просто не подступиться. Читаешь — идет диалог, а собеседники обмениваются суждениями в форме законченных монологов, пространных периодов на основе великолепной письменной, не разговорной речи; или вот знакомая мысль, явно гриновская, о том, что «детское живет в человеке до седых волос» («Жизнь Гнора», 1912 год). А ведь сказано это хотя и от автора, но применительно к некому жесту самолюбия довольно-таки коварного подлеца Энниока, иллюстрируя совсем не то светлое, что видится нам в крылатой гриновской фразе...

А.С. Грин в рабочем кабинете. Феодосия. Фото 1926 года

Подобных оттенков сколько угодно. Поэтому авторское угадывается, большей частью, по ряду признаков. Гриноведы это умеют, так же, как пристрастный читатель, знающий своего кумира лучше даже, чем самого себя: у героев Грина ищет он подобия состояниям собственной души и находит их.

Грин считал, что, поскольку его творения необычны, он в особенности должен быть осмотрителен и точен в рисунке характеров и в обосновании причин, по которым его герой поступает так, а не иначе. Может быть сколь угодно необычен мир обстоятельств, событий, сколь угодно причудливы цивилизация и природа, но человек с его внутренним миром должен быть естественным, настоящим. Должно верить, что он есть такой самый, даже если рядом с нами его не видно.

Константин Паустовский

Поступки героев Грина близки нам, понятны. Мы в состоянии их оценить. Следя за ними и оценивая их, мы лучше постигаем свойства собственной натуры. Таково действие настоящего большого искусства.

Прижизненная критика относилась к А. Грину, за редкими исключениями, равнодушно и холодно, как к писателю третьестепенному, подражателю Эдгара По и других западных мастеров приключенческого жанра. В разные годы укоряли его несоответствием духу времени и уходом от жизни, не признавая за ним особого мастерства, кроме разве что умения строить сюжет.

Диссонансом звучала официальная оценка творчества А.С. Грина:

«Воспевая «сверхчеловека» ницшеанского типа, Грин тенденциозно противопоставляет своих героев — «аристократов духа», людей без родины — народу, который предстает в его произведениях в виде темной, тупой и жестокой массы, не способной к творческой деятельности («Канат», «Алые паруса»)».

БСЭ, 1952 год

Однако писатели, современники А. Грина, видели в нем редкое и очень своеобразное явление русской литературы, светлого романтика большой силы воздействия на душу читателя. «Грин талантлив, очень интересен, жаль, что его так мало ценят», — считал М. Горький и в трудные годы помогал ему словом и делом.

С огромной искренностью восхищались гриновским мастерством видные художники, иногда совсем на него не похожие. Константин Паустовский рассказывал, как А.С. Новиков-Прибой, еще не создавший «Цусимы», но уже автор повестей и рассказов, произнес, глядя вслед удаляющемуся Грину: «Большой человек! Заколдованный. Уступил бы мне хоть несколько слов, как бы я радовался! Я-то пишу, честное слово, как полотер. А у него вдохнешь одну строчку и задохнешься. Так хорошо».

В доме на Галерейной за ломберным столиком с потертым сукном создавалась «Бегущая по волнам»... В одном из своих писем Грин сообщает об этом словами, за которыми угадываются и многие другие его произведения, и некоторые знакомые черты личности Грина-романтика: «Я пишу — о бурях, кораблях, любви, признанной и отвергнутой, о судьбе, тайных путях души и смысле случая. Паросский мрамор богини в ударах черного шквала, карнавал, дуэль, контрабандисты, мятежные и нежные души проходят гирляндой в спирали папиросного дыма...»