На правах рекламы:

• Подробная информация хорошая ручка в подарок здесь.

Тайны воображения

Предмет искусства — главный: скульптура души...

Александр Грин

Даже под Новый год приезжают туристы издалека, чаще из Москвы и Санкт-Петербурга, чтобы воздать должное любимому писателю — пройти по Гриновской тропе, соединяющей Старый Крым и Коктебель. Находятся и чудаки-экскурсоводы, готовые вести эту необычную, немногочисленную группу сначала в музей Грина, потом на его могилу и, наконец, по тропе, через густой зимний лес, все 18 километров.

Изобретательность Грина в его стремлении представить себе земной шар не разделенным пограничными зонами — трогательна и говорит о глубине его человечности. Он не хочет видеть ни сети национальной ограниченности, ни кровавых доказательств мнимого превосходства одной нации над другой.

Вениамин Каверин

Говорили, что от реализма первых рассказов «Шапки-невидимки» Грин эволюционировал в романтика. Другие, напротив, считали, что под конец жизни романтик пришел к реализму «Автобиографической повести». И то и другое, конечно, неверно. Реалистические рассказы встречаются у Грина на протяжении всего творчества. Тем не менее, ясно, что главным был и остался романтизм со всеми особенностями, свойственными в русской литературе единственно Грину и никому больше. Говорили: «Упрямый писатель». Известно, что «ни отношение читателей — а оно бывало разным, ни отношение критики — в большинстве случаев отрицательное, ни отношение издательств — а Грина нередко отказывались печатать, — ничто не могло столкнуть писателя с его пути».

Замечено: творчество Грина в большей степени требует своего, «избранного» читателя. Многих Грин совершенно не привлекает. В этом нет ничего обидного для сторон, потому что к романтизму у многих существует некий «психологический иммунитет».

А.С. Грин. Фото 1908 года

Когда я, например, говорю с читателем моего склада, — рассуждает Грин в одной неоконченной рукописи, — мы сразу понимаем, что значат эти слова: «хорошая девушка». Хорошая — значит хорошая. Это нам ясно».

Каков он, этот читатель? Он способен пешком, зимой отправится в старокрымский домик-музей, чтобы вписать в книгу отзывов свою восторженную страницу. На шкафу у него — алые паруса, т. е. модель шхуны, на стене — окантованный под стекло портрет писателя, разысканный в старом журнале.

Но есть и другой читатель — спокойный. Он тоже отзывчив на красоту, но стесняется восклицательных интонаций в слове «мечта» или «романтика».

Читая Грина, всегда чувствуешь и понимаешь, что прелесть его произведений, их обаяние вовсе не в остроте сюжета.

Да разве можно было бы сказать: «Когда читаешь Грина, становится светло», — если бы его произведения были только занимательным чтивом?

Как-то я читал вслух мой любимый рассказ «Словоохотливый домовой» юной девушке, моей бывшей ученице. Слушая, она повторяла почти шепотом: «Прелесть... Прелесть...». Невозможно представить себе, чтобы так отзывались на Грина, если бы он был только мастером захватывающих сюжетов.

Вера Кетлинская

Третий может спросить: «Чем, собственно говоря, романтическое поможет мне в живой жизни?» Если вопрос прозвучал, это уже означает, что начало положено. Возникнет спор, появятся размышления... Они и есть ответ, один из многих.

Но вернемся к гриновскому идеалу «хорошей девушки». Она — в «Алых парусах», она — и в каждом из четырех романов и во многих рассказах. Ее романтический образ чрезвычайно дорог писателю. Он верит в безграничную, почти колдовскую силу любви, способной вернуть к честной жизни даже закоренелого преступника.

Гриновские романтики Тиррей Давенант, Битт-Бой, Ганувер, Гарвей любят самозабвенно, преданно, ради этого чувства идут на смертельный риск. То же можно сказать о «хороших девушках»: Молли, Дези, Тави — они земные, хоть фантазерки, отличаются от прекрасных, полуреальных Биче Сениэль и Руны Бегуэм, от коварной Дигэ, от поэтичной Анни...

В «Ростральной» комнате музея А.С. Грина в Феодосии. Современное фото

Работы известного художника С. Бродского — его иллюстрации к книгам писателя — воспроизводят несколько гриновских женских образов, одухотворенных, полных изящества, тайны, щемящей поэзии.

В той же неоконченной рукописи, как бы отыскивая для себя героиню, Грин саркастически перебирает многие избитые в литературе варианты: «Или изображу просто достойную женщину, терпеливую и доверчивую, которая видит, как из ее детей вырастают мерзавцы, а муж заводит гарем и проигрывает обручальное кольцо?..

Взять мне что ли женщину-прохвоста, с золотыми зубами, кокаином и шелками, отдающуюся на аэроплане, в автомобиле... Прочь, чудовище! Зачеркиваю тебя крест-накрест, красной губной помадой... Я отыщу героиню такой, какой она хочет быть».

Александр Степанович, бродя со мной по Севастополю, говорил, что наслаждается им не меньше меня, так как в молодости жил скудно, работал много. Красота города и его своеобразие вошли в него настолько, что послужили прообразом его, Грина, городов. Но не было все это тогда так любовно и не торопясь воспринято им, как теперь, когда мы приехали искать эту красоту.

Н.Н. Грин

Не «какая есть», а «какой она хочет быть»... Вот в чем, оказывается, нравственная задача Грина-романтика! Пересоздание действительности. Один набросок рассказа начинается так: «На севере — да, — но не том, где живете вы: на более совершенном севере...»

Живет девчонка: где-то в свойствах души она уже такая. Романтик лишь пробуждает самосознание; фантазируя, он красками жизни рисует свою идеальную «хорошую девушку» — такую, какой она хочет быть...

Ялтинский порт. Фото XIX века

В одном из вариантов «Алых парусов» есть слова: «Сочинительство всегда было внешней моей профессией, а настоящей, внутренней жизнью являлся мир постепенно раскрываемой тайны воображения».

Эффектно оформленная «Ростральная» с ее выточенной из дерева головою морской девы и «Каюта капитана Геза» — как будто раскрывают перед посетителями тот романтический мир, который начался для них с карты «Гринландии».

Вид на Ялту с моря. Фото XIX века

Часть комнаты «Каюта капитана Геза» оформлена, как изображенная Грином каюта парусного судна «Бегущая по волнам». Стены до половины высоты забраны канатными матами. Одна стена обшита доской под мореный дуб, видна полка для книг, подсвечник, открытый латунный иллюминатор, подзорная труба, барометр, шкатулка, картина работы Айвазовского; на круглом столе — карта-лоция, секстант, фуражка с белым верхом. У стола — два кресла, компас на подставке и другие морские аксессуары.

Экспонируются фотографии, копии автографов, страницы романа «Бегущая по волнам», рассказа «Фанданго».

На простых тетрадочных листах в линейку можно прочесть заглавия, написанные рукой Грина:

«Обвеваемый холм»
роман А.С. Грина.
«Дорога никуда»
роман А.С. Грина.
«На теневой стороне»
роман А.С. Грина.

«Золотая цепь», «Бегущая по волнам», «Дорога никуда»... — эти три романа, а также «Джесси и Моргиана», были написаны в Феодосии.

Гонорар, полученный за роман «Блистающий мир», позволил Грину совершить в 1923 году краткую поездку в Крым. Вдвоем с женой решили сделать из «Блистающего мира» «не комоды и кресла, а веселое путешествие...» Побывали в Севастополе, съездили в «купринскую» Балаклаву, потом на пароходе — в Ялту, посетили Ливадию, Алупку, Гурзуф.

Четыре года спустя поездка повторилась: получив аванс в счет издания собрания сочинений (в издательстве «Мысль»), Грины поехали из Феодосии в Ялту, где прожили три недели. Отсюда они вдвоем проплыли на весельной лодке в сторону Севастополя километров одиннадцать. Возвратившись в Ялту, сели на маленький колесный пароходик и при сильном волнении на море добрались до Феодосии.

Ялта, южная красавица, ошеломила меня своей буйной цветущей прелестью, я же не была нигде южней Москвы. Ее розы, глицинии, цветущие магнолии, строгие кипарисы, великолепные виллы, дворцы и просто домики, в живописном беспорядке бегущие по холмам, как солнечный вихрь, ворвались в мое сердце.

Целые дни мы бродили по городу, побережью, как козы лазали по холмам, ездили на лошадях в Ливадию, Алупку, Учан-Су...

Н.Н. Грин

Итак, мир тайны воображения... Придуманная страна, придуманные герои. Не какая-нибудь страна будущего, нет, и не современная тоже. Она казалась такою и во времена Грина. Там чудеса... В ней случается то, что, за редким исключением, невозможно в других странах, нанесенных на карту мира. Молния фотографирует преступление. Человек, подобно духу, летает без крыльев; он может бежать по воде и даже по гребням волн, напоминая издали сегодняшних морских лыжников; в «Гринландии» можно поселиться в лесу — лишь бы место понравилось — и охотиться без разрешения на отстрел; предсказания осуществляются; как правило, сбываются мечты и предчувствия.

Несмотря на это, «Гринландия» по сути своей — не утопия. Многое в ней — прежде всего местность и люди — дышит воздухом реальной земли. Взгляните на портрет штурмана «четырех ветров»: «Его рыжая грива была густа, как июльская рожь, а широкое, красное от ветра лицо походило на доску, на которой повар крошит мясо. Говорят, что и весь он исполосован шрамами в схватках на берегу...»

Посмотрите на девочку за столом, удерживающую смех: «Вцепившись руками в чашку, чтобы не завизжать от хохота, она стиснула колени, скрючив пальцы ног, и, вспотев, пересилила себя» («Дорога никуда»).

«Поедем на лодке, — предложил Александр Степанович, — не торопясь, с отдыхом, мы часа в четыре доплывем. Вспомню старину, сам буду грести, а ты — править»... Знакомые были удивлены нашим морским путешествием. «Ведь скорее и без трудов было бы приехать на автобусе», — говорили они, не понимая того, чем мы наслаждались...

Н.Н. Грин

В романе Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев» изображена редакция, по лестницам которой бегал Остап Бендер, спасаясь от мадам Грицацуевой. Дом списан с московского Дворца труда. Оказывается, почти одновременно с того же Дворца труда другая кисть, романтическая, срисовала... дворец Ганувера (роман «Золотая цепь»), с исчезающими стенами, тупиками и бесконечными коридорами.

Воображаемая страна... Блистательные образы, о «словесном составе» которых часто не знаешь, что и сказать, чем объяснить колдовскую надбавку, без которой очарование исчезает.

«Режи — королева ресниц», «Человек Двойной Звезды»... Или — вот это, среди тайн и фантазий «Бегущей по волнам», как будто вполне бытовое, когда Дэзи скокетничала, медленно подняв опущенные глаза, и в каюте разлился голубой свет.

Я никогда не испытывала потребности разбираться в том, кто он — реалист или романтик, мечтатель или сказочник. Он такой, какой он есть, и каждый прочитавший его становится чем-то богаче и чище.

Вера Кетлинская

Гриновская «скульптура души» с особой четкостью проступила в романе «Бегущая по волнам». Писатель говорит о власти Несбывшегося. Он нашел здесь слова удивительные. Так же удивительны поиски начала «Бегущей по волнам»: «Я писал это начало в самом холодном, рассуждающем трезво и логично, состоянии ума и души... И, только читая, я взволновался, словно нашел те четыре строки стихотворения, что ложатся в сердце навсегда. Короли мы, что можем иметь такие минуты!»

А ведь сорок три (!) предшествовавших начала были признаны автором неудачными...

Чуткий читатель — конечно, каждый по-своему, в соответствии со своим жизненным опытом — воспримет гриновский абзац о Несбывшемся с благодарностью автору, который сумел вызвать на поверхность мысль и чувство, лежавшие до этого где-то в глубине:

О море, о кораблях Грин пишет чудесно, мне кажется, лучше Жюля Верна и многих других «морских» писателей. Его описания точны, точность их подтверждают знающие море. Но не точность их достоинство. Прелесть его описаний в том, что они насыщены лирикой и мечтой.

Владимир Литвинов

«Рано или поздно, под старость или в расцвете лет, Несбывшееся зовет нас, и мы оглядываемся, стараясь понять, откуда прилетел зов. Тогда, очнувшись среди своего мира, тягостно спохватясь и дорожа каждым днем, всматриваемся мы в жизнь, всем существом стараясь разглядеть, не начинает ли сбываться Несбывшееся? Не ясен ли его образ? Не нужно ли теперь протянуть руку, чтобы схватить и удержать его слабо мелькающие черты?

Между тем время проходит, и мы плывем мимо высоких, туманных берегов Несбывшегося, толкуя о делах дня».

Coleur locale (фр.) — местный колорит, характер, оттенок, своеобразие.

Мир тайны воображения... Его мысли и чувства, рождают отзвук в нашем реальном мире. Его герои, «лишенные обязательного coleur locale, кажутся нездешними, а они вокруг нас». Они живут в воображаемом мире, но в них мы прозреваем себя — в лучших своих побуждениях; иногда различаем упрек себе; почти всегда — дружеский жест, поддержку, обновление смысла старинных понятий — вера, надежда, любовь; убежденность в том, что светлое в человеке обязательно возьмет верх.