В рабочей комнате

Это единственная мемориальная комната в Доме-музее. В ней, естественно, нет ничего от художественного оформления. Рабочая комната Грина, или его кабинет, должна смотреться так, как она выглядела при жизни хозяина^*. Работники музея сделали всё, что было возможно. Мебель похожа. Расположение вещей соответствует единственному достоверному и подробному описанию, оставленному женой писателя¹.

Вот оно, это описание:
«Кабинет» — звучит внушительно. В действительности это небольшая квадратная комната с одним окном на Галерейную улицу. Убранство ее чрезвычайно скромно и просто... Направо от входа, в углу, у наружной стены, стоит небольшой старенький ломберный стол...^** На столе квадратная, граненая стеклянная чернильница с медной крышкой... Электрическая лампа со светло-зеленым шелковым абажуром на бронзовом подсвечнике, простая ручка, которой Александр Степанович всегда писал, красное мраморное пресс-папье, щеточка для перьев и пачка рукописей — вот и все на письменном столе Александра Степановича. На стене над столом фотография его отца... Старинная немецкая цветная литография «Кухня ведьмы» под стеклом и несколько старых литографий... Они изображали какое-то путешествие к южноазиатским островам...^***
В стене, слева от стола, — шкаф. Там лежат книги, которые Грин покупает при малейшей возможности. Преимущественно беллетристика, русская и переводная... Под книжными полками узенькая дешевая кушетка. У стола с одной стороны полукруглое рабочее кресло, с другой, у окна, — клеенчатое, мягкое. На окне белые полотняные портьеры... Все в комнате, да и во всей квартире, куплено самим Александром Степановичем.

Обратим внимание на старенький ломберный стол, квадратный метр пространства, с которого сходили в мир страницы, исписанные отчетливым почерком. Вряд ли такой стол отвечает требованиям писательской профессии. Однако Александр Степанович, привыкший работать в условиях общих квартир, в любой обстановке, иногда в шуме и многолюдье столовок и меблированных комнат, лучшего не искал и не хотел.

«Писатель за письменным столом, — это очень мастито, профессионально и неуютно. От писателя внешне должно меньше всего пахнуть писателем»².

Самый процесс писательства, со стороны внешней, также отличался своими особенностями. В рукописях Грина мы находим сравнительно немного помарок, зачеркиваний и всякого рода вставок. Он тщательно обдумывал фразу, мысленно представлял ее, иногда пробуя на слух, прежде чем перенести на бумагу^****. Потом шла правка, в общем, незначительная.

Так, сразу набело, написались небольшие рассказы. Более крупные вещи, такие, как «Фанданго», создавались с черновиком. Романы стоили огромного напряжения творческих сил, работы фантазии, поисков верного тона — того, что он называл «входом в русло». Начало романа «Бегущая по волнам» имело сорок четыре варианта.

Гриновское определение писателя — «каторжника воображения» — подходило к нему как нельзя лучше.

А. Грин считал, что, поскольку его творения необычны, он в особенности должен быть осмотрителен и точен в рисунке характеров и в обосновании причин, по которым его герой поступает так, а не иначе. Может быть сколь угодно необычен мир обстоятельств, событий, сколь угодно причудливы цивилизация и природа, но человек с его внутренним миром должен быть естественным, настоящим. Должно верить, что он есть такой самый, даже если рядом с нами его не видно.

Поступки героев Грина близки нам, понятны. Мы в состоянии их оценить. Следя за ними и оценивая их, мы лучше постигаем свойства своей собственной натуры. Таково действие настоящего большого искусства³.

Прижизненная критика относилась к А. Грину, за редкими исключениями, равнодушно и холодно, как к писателю третьестепенному, подражателю Эдгара По и других западных мастеров приключенческого жанра, в разные годы укоряя его несоответствием духу времени и уходом от жизни, не признавая за ним особого мастерства, кроме разве что умения строить сюжет.

Однако писатели, современники А. Грина, видели в нем редкое и очень своеобразное явление русской литературы, светлого романтика большой силы воздействия на душу читателя. «Грин очень талантлив. Жаль, что его так мало ценят», — говорил Горький и в трудные годы помогал ему словом и делом.

С огромной искренностью восхищались гриновским мастерством видные художники, иногда совсем на него не похожие⁴.

В доме на Галерейной за ломберным столиком с потертым сукном создавалась «Бегущая по волнам»... В одном из своих писем Грин сообщает об этом словами, за которыми угадываются и многие другие его произведения, и некоторые знакомые черты личности Грина-романтика: «Я пишу — о бурях, кораблях, любви, признанной и отвергнутой, о судьбе, тайных путях души и смысле случая. Паросский мрамор богини в ударах черного шквала, карнавал, дуэль, контрабандисты, мятежные и нежные души проходят гирляндой в спирали папиросного дыма...»⁵.

Примечания

*. Сохранившиеся подлинные вещи А.С. Грина находятся в старокрымском филиале музея.

**. То есть стол, предназначенный для игры в карты («ломбер» — название старинной карточной игры).

***. Как видно из воспоминаний поэта и переводчика Г. Шенгели, литографии были иллюстрациями к старинному французскому изданию плавания Дюмон-Дюрвиля. Нина Николаевна пишет, что литографии эти «навевали томительно сладкие мысли о неизвестных странах, о прекрасной, наивной, дикой жизни среди природы». На одной из них изображен был разрушенный Форт. В незаконченном романе «Недотрога» А. Грин дал описание этого форта.

****. Для постижения творческой работы писателя весьма любопытным представляется место из воспоминаний Э. Арнольди, где передано впечатление от разговоров с А. Грином: «Говорил он спокойно, не прибегая к эффектам, хотя часто речь его становилась литературной, похожей на язык его произведений. Мне запомнилась своей необычностью перебивка в его разговоре, когда он сам себя прервал, сказав, что здесь он должен «звездочкой», то есть выноской, как на странице книги, вставить замечание...».

1. Н.Н. Грин. Из записок об А.С. Грине. В кн.: «Воспоминания...», стр. 348—349.

2. Там же, стр. 348.

3. Э. Арнольди. Беллетрист Грин... В кн.: «Воспоминания...», стр. 286. Не все, конечно, равноценно в гриновском наследии. Есть вещи, в особенности петербургского периода жизни писателя, написанные как бы второпях. «Я думаю, их можно объяснить нуждой, — говорит Г. Шенгели, — Существовал, например, в Петербурге маленький журнальчик Богельмана и Зайцева. Там платили по пять рублей за рассказ, не читая его. В этот журнал и писал время от времени Грин. Иногда — прямо на извозчике» (О Воронова. Рассказ Георгия Шенгели. В кн.: «Воспоминания...», стр. 320).

4. Константин Паустовский свидетельствует, как Новиков-Прибой, еще не создавший «Цусимы», но уже автор повестей и рассказов, произнес, глядя вслед удаляющемуся Грину: «Большой человек! Заколдованный. Уступил бы мне хоть несколько слов, как бы я радовался! Я-то пишу, честное слово, как полотер. А у него вдохнешь одну строчку и задохнешься. Так хорошо». (Константин Паустовский. Одна встреча. В кн.: «Воспоминания...», стр. 309).

5. В кн.: «Воспоминания...», стр. 537—538.