Глава 13. Горький вернулся в СССР. Шахтинское дело. Золотое колье. НЭП сворачивается — товары исчезают. Дождливое Токсово. Выставка Богаевского. «Дорога никуда»

В 1928 году отмечался еще один литературный юбилей — 28 марта Максиму Горькому исполнилось шестьдесят лет. Ровно через два месяца, 28 мая Горького встречала Москва. Восторженные толпы довели «великого», «пролетарского», «нашего» и т. д. писателя до слез, на которые он был вообще легок. «Изумленный красотою, взволнованный энтузиазмом встречи, я и сейчас не могу уложить в слова мои чувства, — писал Горький в тот же день для газет. — Не знаю, был ли когда-либо и где-либо писатель встречен так дружески и так радостно. Эта радость ошеломила меня».

Приезд в страну живого классика был вполне своевременным — экономика разваливалась, а Горький восхищался всем, что видел — строительством, школами, деревней, которую, вообще-то не жаловал. А главное — «новыми» людьми. Везде он, выступая, рассказывал, как скверно в капиталистическом мире — особенно по сравнению с тем, что происходит в Союзе Советов.

Происходило многое: с Шахтинского дела, по которому проходило пятьдесят три подсудимых — цвет инженерно-технической интеллигенции Украины — начались процессы специалистов-вредителей. Непосильные темпы индустриализации страны порождали сопротивление квалифицированных специалистов. Вели процессы, как правило, Вышинский и Крыленко. Суды были открытыми — на Шахтинском деле присутствовало ежедневно до пятисот человек.

Развороты центральных газет посвящались стенограммам допросов обвиняемых. Они были повинны во всех взрывах и обвалах, происшедших за последние четыре года в шахтах Донбасса; в том, что импортное оборудование валяется разобранным под открытым небом; что рабочие бараки больше похожи на лагерные, чем на человеческое жилье; что в столовых и магазинах обсчитывают, недодают, воруют; что больницы и школы плохо работают; что в Донбассе процветает пьянство и бандитизм. Кроме того, обвиняемые были, естественно, презренными наемниками «одной капиталистической державы», — в данном случае, — Германии.

Почти половина подсудимых не признавала себя виновными, несколько испортив спектакль. Но — стрелочник был найден.

В начале года вышел альманах «Писатели — Крыму» — безгонорарный сборник в пользу потерпевших землетрясение в Крыму. Грин откликнулся на просьбу об участии в нем семью главами из «Бегущей по волнам» под общим названием «Покинутый в океане».

Кроме Грина, в альманахе участвовали Вересаев, Горький, Сергеев-Ценский, Тренёв, Толстой, Ольга Форш. Были малоизвестные имена, вроде начинающего поэта Уткина, были одиозные — Замятин, Пильняк.

Сборник быстро разошелся и был переиздан. О том, что Фрези Грант успела тронуть душу читателя, Грин узнал из письма неизвестной девушки с именем, похожим на имена его героинь: Анна Геронимус. Письмо не имело обращения.

«28.V.28 г. Мое желание написать Вам так велико, что, поборов чувство неловкости, сажусь за стол. Прежде всего, примите мою горячую, искреннюю благодарность за те, совершенно непередаваемые ощущения, которые мне давали Ваши книги. Никогда ничего подобного я не испытывала. Бывает иногда, что подумаешь о чем-то даже от себя потихоньку, а кто-то рядом (громко и гораздо красивее) скажет — о чем. Мне хочется задать Вам вопрос. Скажите, где Вы наблюдали этот удивительный мир простых сердцем и нежных людей? Или Вы сами, силой таланта, создали их? Моя действительность показывает противоположное. Но я Вам верю. Не сочтите за навязчивость мою просьбу и хоть в двух словах ответьте мне. И не удивляйтесь некоторой бессвязности моего письма. Я пианистка и гораздо лучше владею своими мыслями у рояля.

Читала я все Ваши книги вместе с профессором, у которого учусь. Он так же сильно, как я, поддался обаянию Ваших сильных и значительных слов и решил, если будет в Крыму, повидаться с Вами. Я же Вас никогда не увижу, и потому мне так сильно хочется узнать от Вас, что Ассоль, Фрези Грант, милый и смешной Дюк и все другие — не сказка, что Алые паруса могут блеснуть на горизонте каждого, кто их сильно пожелает.

Мне с моим небольшим запасом сереньких плоских слов трудно сказать Вам, как много близкого я нашла в Ваших книгах. Большое Вам спасибо!»¹

— Какое письмо! — сказала Нина. — Но в нем есть тайна.

— Ты думаешь?

— Почему она пишет, что никогда тебя не увидит? Почему она живет в Махачкале?

— Скорее всего — родители ссыльные. Тайна простая. А вот что она пишет имя — «Фрези Грант» — приятно необыкновенно. Обязательно отвечу.

Может быть, благодаря успеху глав романа, а, может быть, после чтения у Никитиной, Нарбут вдруг предложил новый договор на «Бегущую»; за лист на этот раз он дал двести рублей. Но деньги сильно упали в цене с позапрошлого года. Практически это были те же сто двадцать пять.

Крутиков прислал Грину копию договора.

— Пятый договор на «Бегущую», — сказал Александр Степанович, ставя свою подпись.

— А Нарбут, наверное, дал большой гонорар потому, что Крутиков договаривался, — сказала Нина.

С тех пор, как в конце марта суд вынес решение в пользу Грина, а Сарычева сняли со всех должностей, Грины верили своему поверенному во всём и не могли нарадоваться, что он — их друг, каменная стена.

В средних числах июня Грины собрались в Москву и Ленинград устраивать «Джесси и Моргиану». Если «Мысль» платит, то в нее, а если там дела плохи — куда-нибудь.

Когда Грины уезжали из Феодосии, от вольфсоновских денег ничего не осталось. Пришлось занимать у ростовщиков. Решили поэтому покупать лишь самое необходимое.

Но в Москве, бродя в поисках ниток, Нина в окне комиссионного магазина увидела колье — тридцать жемчужин на золотой сетке. Что-то средневековое. Цена была для такой драгоценности невелика, и еще в прошлом году она бы не испугала. Но сейчас — нет. Твердо решив не говорить об увиденном Александру Степановичу, она вечером проговорилась. На его просьбы рассказать, где продается колье, Нина решительно ответила: «Саша, не спрашивай, всё равно не скажу. Да и не нужно оно мне вовсе. Полюбовалась — и то хорошо».

На третий после этого разговора день Грин вечером небрежно сказал:

— Да, Котофей, совсем забыл...

И сунул руку в портфель. В руке оказалась коробочка, а в коробочке — колье.

— Сашенька! — У Нины перехватило дыхание. — Как же ты его нашел? — успокоившись, спросила она.

— Я знал, что ты ходила где-то около Белорусского вокзала, вот и начал кружить по привокзальным улицам. Ты так его подробно описала, что я сразу узнал. И действительно, оно твое. Надень-ка.

Волосы у Нины отросли, стали виться после стрижек. Колье было ей очень к лицу. Александр Степанович светился радостью.

Нина писала матери из Ленинграда:

«Милая и дорогая мамочка! Вот уже четыре дня, как мы в Питере. Погода стояла до сегодняшнего дня адская — еще ни разу не ходила в платье, а сегодня первый солнечный день. Завтра поедем в Токсово. <...>

Саша не утерпел и подарил мне очаровательное золотое колье. Оно из легкого золотого плетенья, а впереди висит золотая сеточка, на которой тридцать маленьких настоящих жемчужин. Вот такой вид.²

Очень красиво. Стоит оно недорого, но вид у него драгоценный, словно это старинная-старинная вещь. Оно мне ужасно нравится.

Я постепенно покупаю чай и сахар для варенья. Последняя товарная новость: нет хороших чулок, кроме заграничных. И не будет. Очень дорогие и плохие. Приказчики говорят, что дальше будет хуже, а им верить приходится. <..,>

У нас есть приятная новость. Саша случайно увидел в немецком журнале свой рассказ. Написал переводчику. Он сам прислал восемь оттисков и сам предложил деньги. Это в будущем — но очень приятно. Кроме того, он пишет, что целые книжки переведены. Мы завтра напишем в то издательство, где он видел».³

Открытие, сделанное в Питере, — о том, что Грина переводят в Германии, — кроме чувства естественного авторского удовлетворения, принесло некоторое количество денег — в валюте. Уже появились магазины, в которых за валюту можно было купить много больше, чем за советские деньги. Позже они получили наименование «Торгсинов».

Немецкий литературовед и переводчик Михаил Шароль перевел несколько рассказов Грина — «Победитель», «Словоохотливый домовой» («Три человека»), «Свадьба Августа Эсборна», «Убийство в рыбной лавке», «Обезьяна»; Грином Шароль начал заниматься с начала 1928 года. Узнав адрес Александра Степановича, Шароль добросовестно и аккуратно отправлял ему оттиски и гонорар.

Крутиков был неутомим: ходил по редакциям и издательствам, посылал деньги, отчеты о сделанном. Грин писал ему: «Погода здесь так ужасна, что я со страхом думаю о гибели для нас, — всего лета, — как лета. За эти 10 дней был лишь один ясный день; всё льют дожди, — упорно, безнадежно... Мы сняли комнату в Токсово и дали задаток, а переезжать думаем только когда отпустит "гнилой циклон", как называется он у ученых людей. Пишите нам по прежнему адресу; я буду заезжать с дачи за письмами. Ах, как нужны деньги!»⁴

В эти дни Грин просматривал газеты с живым интересом. Весь мир повторял имена профессора Самойловича и летчика Чухновского. Экипаж экспедиции капитана Нобиле погибал во льдах Арктики. На помощь вышел ледокол «Красин» с самолетом на борту. Группой руководил Самойлович. Знакомое лицо Рудольфа Лазаревича мелькало на страницах газет и журналов. Часть членов итальянской экспедиции была спасена. Но погиб молодой профессор Мальмгрен — тридцатидвухлетний швед. Погиб вылетевший на помощь потерпевшим Руаль Амундсен.

Семнадцатого июля была опубликована телеграмма Самойловича Муссолини: «Благодаря исключительной энергии общественных кругов СССР и огромной помощи советского правительства мы счастливы были спасти тех людей, которые во имя науки и прогресса человечества жертвовали свой жизнью. Самойлович».

Наиболее популярным членом правительства становился Николай Иванович Бухарин: он встречал Горького на Белорусском вокзале, его выдвинули в Академию наук, его портреты работы художника Дени украшали страницы центральных газет. К приближавшемуся шестнадцатому съезду партии Бухарин попытался закрепить победу над оппозицией и спасти страну, экономика которой явственно расползалась по швам.

«В мае и июне 1928 года Бухарин направил в ЦК две записки, в которых выразил несогласие с курсом партии на ускоренную индустриализацию и коллективизацию сельского хозяйства. "Если всё спасение в колхозах, — писал он, — то откуда деньги на машинизацию? И правильно ли вообще, что колхозы у нас должны расти на нищете и дроблении?"» — сообщают, как ни парадоксально, авторы «Истории КПСС», вышедшей в 1970 году.

Неизвестно, кто был бы избран на шестнадцатом съезде Генеральным секретарем, если бы не были приняты своевременные меры.

В последних числах июля Грин поехал в город за почтой. Просматривая привезенные им журналы, Нина сказала: «Саша, смотри-ка!» Это был «Огонек», рубрика «Окно в мир». Любимая их фотография — Александр Степанович, снятый совсем недавно в Москве, была напечатана в правом углу страницы журнала. В малой библиотечке «Огонька» вышла книжка Грина из трех его рассказов: «Вокруг света», «Веселый попутчик» и «Шесть спичек». Аннотация была доброжелательной:

«В библиотеке "Огонек" вышла и рассылается с настоящим номером журнала книжка А.С. Грина "Вокруг света".

А.С. Грин один из своеобразнейших наших писателей. Благодаря неистощимости выдумки, оригинальной фантазии и экзотическим сюжетам он давно завоевал симпатии широкой читающей публики. Книга А.С. Грина принадлежит к числу лучших его произведений».

Это были последние слова о Грине в официальной прессе, прочитанные им.

Дожди лили непрерывно. Грины уже не рады были Токсову. Несмотря на плохую погоду, в поселке было шумно и неуютно. Где прежняя тишина, нехоженые тропинки, безлюдный лес? В озерах не было рыбы, в лесу исчезли грибы, на полянах валялись консервные банки, грязные газеты, скорлупа от яиц. Выходить на прогулку приходилось под зонтиком и в галошах.

Александр Степанович раз в несколько дней ездил в город за почтой к Борису — он должен был получать их письма. Гриневские жили на Красноармейской улице.

Крутиков надолго замолчал, и это тревожило — после Шахтинского процесса бывало так, что люди исчезали. Впоследствии выяснялось — куда.

Балаховский, замещавший в «Мысли» Вольфсона, не взял «Джесси и Моргиану».

— Нам бы выпустить то ваше, Александр Степанович, что лежит у нас, — сказал он Грину.

Слонимский, услышав о том, что роман свободен, предложил заключить договор. В «Прибое» Сарычева уже не было, и условия оказались приличные — 250 рублей за лист.

С «Мыслью» надо было как-то развязаться — договор сковывал. До февраля следующего года Грин должен был испрашивать разрешения «Мысли» по поводу каждого рассказа. Печаталось в других местах лишь то, что или залежалось в редакциях, или давно путешествовало, как «Фанданго», в конце прошлого года, наконец, выпущенное Дороховым в третьем номере «Альманаха приключений».

«Элда и Анготея», отвергнутая «Красной нивой», вышла в августовском номере «30 дней».

Крутиков не только молчал, но и не посылал денег: в той же «Красной ниве» были напечатаны два рассказа — «Акварель» и «Гнев отца»; редакция пообещала расплатиться векселем.

Как-то, приехав из Питера, Грин сказал Нине:

— Посмотри «Красную ниву».

— Твой рассказ, Саша?

— Отнюдь. «Утро» Богаевского. Помнишь наш разговор?

Константин Федорович Богаевский, друг Волошина, жил в Феодосии; Грину он был очень интересен как человек и художник. Незадолго до отъезда из Феодосии Грины были в мастерской Богаевского. Нина вспоминает: «Пришли мы однажды к Богаевским. Константин Федорович был в мастерской, и мы пошли туда. Он рисовал. На полотне была начатая картина, одну из деталей которой — обрыв скалы — Константин Федорович в это время отделывал. Мы хотели уйти, увидев это, но он приветливо нас задержал. Уютно расселись. Зашел разговор о реальности передаваемого живописцем, об умении художника чуть отдалить изображаемое от реального, тем самым приподняв его над действительностью. На прощанье Богаевский пообещал нам скоро показать новую картину "Утро". "Пока не кончу, не покажу. В ней есть что-то от нашего разговора, о сдвиге реального"».⁵

Теперь Грины рассматривали репродукцию «Утра»; как всегда, — «Красная нива» отличалась этим — краски были грубы, линии размыты. Подпись под репродукцией сообщала, что полотно можно увидеть на новой выставке «Жар-Цвет», которая находится в Музее изящных искусств.

— Даже в таком изображении видно, что картина хороша, — сказал Александр Степанович.

Наконец, пришло письмо от Крутикова, а с ним и вексель из «Красной нивы». Николай Васильевич объяснял, что произошло: когда он ехал на почту, чтобы отправить Грину вексель, у него в трамвае вытащили бумажник, где, кроме векселя, были деньги и документы. «Очень прошу не винить меня», — писал адвокат.

Александр Степанович послал из Питера успокаивающую и благодарную телеграмму. «Нам очень повезло с этим человеком, — сказал он Нине, приехав в Токсово. — Подумай, какая душевная чистота — его обокрали из-за нас, а он же извиняется».

Крутиков писал, как трудно было добиться вторичной выдачи векселя — для этого пришлось дать объявление в газету.

«Дорогой Николай Васильевич! — написал Грин ему. — Мне очень тяжело было узнать, что Вы пострадали так серьезно — из-за меня, хотя бы и косвенно, всё равно вчера я послал Вам телеграмму — простите, что не сумел яснее выразить свое чувство. Еще раз благодарю за вексель и хлопоты. <...> Мы поедем 16—17 августа через Москву; надеюсь увидеться с Вами, так как поезд стоит в Москве с 11 утра до 5 вечера. <...> Посылаю свои договоры, между ними — договор с «Мыслью» и прошу сообщить, как расторгнуть. <...> Я им должен без малого 2000 р. <...> Могу оставить им две книги, а остальное должны вернуть (всего у них не издано десять книг). Как поступить?»⁶

Нина — Ольге Алексеевне: «Дорогая мамочка! Страшно хочется домой. Что здесь было за лето! Одна вода. Бесконечные дожди и холод. Представление о лете тебе даст то, что... зонтик развалился. <...> Как хочется солнца и ходить без пальто. Всё тело устало от сырости. Дела чуточку налаживаются. Продали второй роман за две с половиной тысячи. <...> Целую тебя крепко, Саша тоже. Очень он соскучился по дому. <...> Целую крепко Маню и Лёву. Приедем, должно быть, 21 августа».⁷

Лёва с отцом и матерью две недели был у бабушки, затем Константин Николаевич уехал, а Маня с Лёвой остались. Это тревожило Нину — Ольга Алексеевна Маню переносила плохо, да и сама Нина не любила ее — грубая, часто выпившая — она была крестом их семьи.

Перевод Ольге Алексеевне Мироновой на 600 рублей от 11 августа 1928 года.

Письмо на бланке: «Милая мамочка! Отдай остаток основного (долга? — Ю.П.), придаток — Наташе за квартиру. <...>

Целую. Любящая Нина».⁸

В Москве Гринов встретил Крутиков; обсудил дела в привокзальном ресторане, и Николай Васильевич ушел, пообещав проводить вечером.

Поехали в музей смотреть Богаевского. «Входим в первый зал, — рассказывала Нина Николаевна, — и навстречу нам встает ясное видение тихого летнего утра в Крыму. Рассветное дыхание скал, озаренных чистыми лучами заходящего солнца, тающая ночная прохлада их складок и листвы гигантских деревьев. "Хорошо, как в сказке", — сказали мы в один голос. "Он прав, — произнес Александр Степанович, продолжая смотреть на картину. — Это в чистоте своей чуть нереально и бесконечно пленительно". На обратном пути мы были под обаянием "Утра" и вспоминали все подробности картины.

Тогда же в музее западной живописи, что на Пречистенке, была открыта небольшая выставка западной гравюры. Подробности помню очень отчетливо: выставка происходила в одной из небольших, неправильной формы, комнат музея; окно — от входа справа, у окна, на стеллаже под стеклом, гравюра Дюрера — букет фиалок. Слева, на стене, на высоте человеческого роста, небольшая гравюра в незаметной темной раме, изображающая отрезок дороги, поднимающейся на невысокий пустынный холм и за ним скрывающейся. Суровая гравюра. На ней надпись по-английски и перевод по-русски: "Дорога никуда". И имя автора — Гринвуд.

Александр Степанович сказал:

— Как хорошо названа гравюра. "На теневой стороне" переменю на "Дорогу никуда". Это отчетливее.

Он обратил внимание на совпадение имен: Гринвуд — Грин».⁹

В Москве Нина начала заболевать: перемерзла она еще в вагоне, где из всех щелей дуло. Вечером их провожали Шенгели и Шепеленко. Крутиков не пришел. Александр Степанович послал ему с Шепеленко шутливо-укоризненную записку. В поезде Нина совсем расхворалась: поднялась температура, начался сильный кашель.

Примечания

1. Большое Вам спасибо!» — РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 89.

2. Вот такой вид. — Далее в письме следует рисунок. (Примеч. автора).

3. ...где он видел». — РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 193.

4. ...как нужны деньги!» — РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 182.

5. ...о сдвиге реального"». — РГАЛИ. Ф. 127.

6. Как поступить?» — РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 182.

7. ...21 августа». — РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 193.

8. Любящая Нина». — Там же.

9. ...Гринвуд — Грин». — РГАЛИ. Ф. 127.