На правах рекламы:

• Курсы по созданию и продвижению сайта в Улан-Удэ.

Глава 15. День рождения Нины: «Молчи, любопытик...» Новое зеркало. Письмо Шенгели. Запретный Новый год. «Появилась звезда». Пишущая машинка

Приближался день рожденья Нины — двадцать третье октября. Александр Степанович стал с повышенным интересом относиться к почте, стараясь просмотреть ее сам. «Как-то получаем почту, — рассказывает Нина Николаевна, — и Александр Степанович одно письмо не вскрывает. Я заметила это, но не придала никакого значения. Под вечер, еще засветло, он позвал меня погулять. Обычно на прогулках он ведет меня, куда хочет. Так и теперь. Идем мимо вокзала. У багажной конторы он приглашает меня зайти вместе с ним. Недоумевая, вхожу в помещение. Зачем? Александр Степанович предъявляет квитанцию и зовет носильщиков. Еще больше удивляюсь, но молчу — у нас не принято что-то выяснять на людях.

Выносят длинный узкий ящик, кладут его на линейку, Александр Степанович велит одному носильщику сесть с нами. Тихонько спрашиваю его: "Сашенька, что это? Не томи..." — "Молчи, любопытик, скоро узнаешь", — шепотом отвечает он, делая страшные глаза.

Тяжелый ящик вносят в дом. Александр Степанович берет клещи и молоток и, оторвав доски, освобождает от соломы и бумаги прекрасное граненое зеркало. Я задыхаюсь от нахлынувшей радости и нелепо спрашиваю: "Это мне?" — "Нет, — говорит он, — это я Куку купил. Он ведь дама и любит перед зеркалом вертеться".

Улыбка так и сияет на обычно мрачноватом лице Александра Степановича. Он радуется моему удивлению, моей радости, аханью мамы. Как же мне не радость? Я шью себе сама, и обшиваю семью, а зеркальце у нас в полметра. Кроме того, грешна — люблю посмотреться в зеркало. Вот неожиданный и желанный подарок!

Александр Степанович приносит заготовленные им заранее крюки и шнур: кольца ввинчены в подрамник, выбираем в нашей спальне место для зеркала. И через час оно преображает комнату.

Оказывается, когда мы были в Ленинграде, Александр Степанович заказал зеркало в зеркальном магазине. Именно заказал: толстое граненое стекло без рамы. Решил сделать потихоньку от меня, чтобы я не возражала. Да и любил он делать подарки неожиданно, сюрпризом.

Мы вспомнили, как в 1923 году Александр Степанович купил в брик-а-браке огромное трюмо в золоченой раме, как рабочие, поднимая его на шестой этаж, разбили вдребезги.

— Тогда я купил первое попавшееся, а теперь обдумал, какое тебе будет мило, и очень боялся, чтобы с ним чего не случилось, — говорил мне Александр Степанович.

Это зеркало, золотые часики с браслетом и гранатовая брошь были самыми моими любимыми подарками Александра Степановича».¹

Прислали авторские экземпляры «Бегущей» — на обложке женское лицо улыбалось на фоне бушующего моря.

— Реклама «Хлородонта» — славно и безвкусно, — сказал, разглядывая книгу, Александр Степанович. — Однако, и за то спасибо. Бедный Владимир Иванович!

Несколько дней Грины рассылали книги — Калицким и Горнфельду, Слонимскому, Арнольди, Шенгели, Крутикову, Гриневским — всех не перечтешь.

Георгий Аркадьевич Шенгели был в это время в Симферополе — он заведовал кафедрой литературы в Крымском пединституте. Из Москвы он переезжать не собирался. Жил в Симферополе по месяцу, два. Стихи его давно уже не печатали, а переводы давали мало. Но и здесь, оказывается, дела его плохи. В первой части письма Шенгели благодарил за подарок:

«Симферополь, 12.XII.28 г. Дорогой Александр Степанович, вчера я был глубоко тронут Вашим вниманием и с радостью заменил на полках имевшийся у меня экземпляр "Бегущей" экземпляром с автографом. "Бегущая" — не роман, а поэма, глубоко волнующая, и это ощущение разделяют со мной мои друзья, которым я дал ее читать. Мне кажется, я не ошибусь, сказав, что это лучшая Ваша вещь; в ряду других произведений, увлекательных, захватывающих, чарующих — "Бегущая" просто покоряет; после нее снятся сны... Спасибо за присылку книги, а, главное, за то, что Вы ее написали. <...>

Я покидаю Симферополь, покидаю совсем, в субботу (сегодня среда) сажусь в поезд. Неожиданно, не правда ли? Для меня тоже. Дело очень простое (подробности, весьма обильные и пикантные, расскажу при встрече): кучка студентов с месяц назад предприняла поход против меня, вылившийся в подлинную травлю — при благосклонном попустительстве институтского ректора, человека, чье чувство дружбы имеет большой диапазон... <...> Прямых поводов к моему смещению нет, но налгано столько, что уважающему себя человеку остается только зажать нос и бежать от этой зоны смрада, что я и делаю. <...>

Всего Вам доброго, дорогой Александр Степанович, — до скорой — надеюсь, встречи. Теплый привет Нине Николаевне, чьи черты угадываются в одной из героинь "Бегущей"».²

Как и предполагал Грин, сборник «Фанданго» в «ЗИФе» был отклонен, о чем ему сообщил Крутиков. «Вместо Нарбута еще никто не назначен, — писал адвокат. — Семнадцатого ноября было решено отклонить сборник».³

В издательстве «Мысль» выход «Бегущей» был воспринят как нарушение договора, хотя Вольфсон в свое время выпустить ее не смог, а в «ЗИФе» практически договор был перезаключен. Крутиков писал: «Я виделся с Карнауховой. Она сообщила мне, что одна Ваша книга — "Окно в лесу" — вышла из печати. К новому году выпустят "Приключения Гинча" и "Колонию Ланфиер". В частной беседе она мне сообщила, что не знает, как будет с выпуском дальнейших книжек — они считают, что, передав "ЗИФу" "Бегущую по волнам", Вы нарушили с ними генеральный договор. Я полагаю, пусть говорят, что хотят, а нам надо молчать до истечения двухлетнего срока. Тогда мы будем с ними говорить иначе».⁴

Далее Крутиков сообщал, что сборник «Фанданго», не принятый «ЗИФом», он отдал в Ленгиз, но надежд на его переиздание почти никаких. Заинтересовались романом, над которым работает Грин, поэтому хорошо бы его скорее кончить. Более того, в издательстве заговорили о выпуске Полного собрания сочинений.

Письмо, успокаивая, в то же время обязывало — надо было спешить. До возможного расторжения договора с «Мыслью» оставалось менее трех месяцев — Крутиков писал третьего декабря.

Грин вновь возвратился к истории юного Тиррея Давенанта — и роман неожиданно пошел. Он был лишен внешних «странностей», однако, не было в нем и приземленности «Джесси и Моргианы». Это было повествование о человеке, который мог быть лишь самим собой — и поэтому погиб, так как не умел приспосабливаться и лгать.

«Дорога никуда» — один из шедевров Грина; бытовые детали носят в романе характер музыкальной фразы. В окончании первой главы предначертано будущее чудесной, казалось бы, встречи Давенанта с детьми Футроза: «Вожжи поднялись, натянулись, и пунцовые цветы с белыми листьями умчались в ливень света, среди серых грив и беглых лучей. Еще раз в стекле двери блеснул красный оттенок, а затем по пустой улице проехал в обратную сторону огромный фургон, нагруженный ящиками, из которых торчала солома».⁵

На Новый год Александр Степанович писал поверенному: «1 января 1929 г. Дорогой Николай Васильевич! С Новым годом! С Новым счастьем!

Сидя в Феодосии, я комбинирую. Вот что я надумал: у меня есть материал для сборника рассказов под названием «Русалки воздуха». Не согласитесь ли Вы переслать его Вам для представления в «Федерацию писателей»?⁶ Это издательство в Доме Герцена,⁷ от Вас два шага. Я потому не хочу лично посылать, что — Тихонов⁸ меня любит мало и неуверенно; он может прямо замотать материал. Но решает не он один. Получив книгу от Вас, ни уклониться от ответа в течение, скажем, месяцев пяти, ни затерять он не сможет. Во всяком случае, играет также роль — посредничество, знание, что есть свидетель события. Пожалуйста, известите, согласны ли Вы сделать такое дело? Передать и, паче понадобится, переговорить?

Сегодня 1 января, тепло, день солнечный, а при солнце теплый дождь.

Благодарю Вас за всё».⁹

К Рождеству выпал густой снег. Как всегда, у Александра Степановича в эти дни была забота — достать елку. Обычно он договаривался с проводниками московского поезда. В этом году милиция особенно бдительно следила за тем, чтобы церковные праздники не праздновались. Продажа елок происходила из-под полы и втридорога.

Небольшая пушистая сосенка, которую принес с вокзала Александр Степанович, согреваясь в комнатном тепле, расправила ветки. Грин вставил ее в кадку, набив на ствол крест, и в комнате запахло Рождеством. Нина ходила вокруг, гладила ветки, нюхала их.

В годы расцвета нэповской торговли в магазинах появлялись елочные игрушки — картонаж,¹⁰ золотой и серебряный дождь, бонбоньерки,¹¹ крытые цветным шелком, сверкающие стеклянные шары.

Но вот уже второй год — нигде, ничего. Продажа елочных игрушек, как и елок, была запрещена. Праздник отменили.

Шестого января — в сочельник — в квартире Гринов пахло немыслимыми запретными запахами — горели свечи на елке, из кухни тянуло ароматом постных пирогов с рыбой, с грибами, с гречневой кашей. Варились щи с кислой капустой. На столе уже стояли традиционные кутья и узвар. Наученная горьким опытом прежних лет, Ольга Алексеевна при первых признаках «экономических трудностей» сделала запасы.

Ждали первой звезды. Истомившийся Александр Степанович выходил на крыльцо, курил, смотрел на затянувшееся небо. Наконец, он позвал Ольгу Алексеевну из кухни наверх.

— Появилась звезда! — торжественно сообщил Грин.

— Вот хорошо! А у меня уже всё готово, — отозвалась теща, поднимаясь по ступенькам. Александр Степанович принял из ее рук блюдо с дымящимися пирогами.

— Покажите-ка звезду, — строго потребовала Ольга Алексеевна, — идемте на крыльцо.

— Не надо.

Ольга Алексеевна от души рассмеялась: «Ну и выдумщик вы, Александр Степанович!» На оконном стекле красовалась большая звезда, вырезанная из желтой бумаги.

К старому Новому году Грин получил несколько строк от Крутикова: «С Новым годом, дорогой Александр Степанович! Простите, что долго не писал, но я хотел дождаться какого-либо ответа от Федерации относительно Вашей рукописи. Вчера мне сообщили, что в принципе Редколлегия согласна и просили скорее прислать рукопись для просмотра. Закончили ли "На теневой стороне"?»¹²

Рукопись «Дороги никуда» Нина решила печатать сама. Машинку она взяла у знакомого — бывшего дьякона; добродушный старик денег не принял. «Забирайте, — сказал он, — мне она всё равно не нужна».

— Я, конечно, не машинистка, — рассматривая старенькую машинку, говорила Нина, — но под рукой и бесплатно. Перепечатывать буду, сколько скажешь.

Роман был еще не закончен, а Нина уже печатала первые главы; сперва медленно, двумя пальцами правой руки, потом подключилась левая, возникла беглость.

Давно не писала Вера Павловна — не поздравила с праздниками, не ответила на посланную Калицким «Бегущую». Грины уже стали волноваться. В декабре Нина открыткой попросила узнать о делах в Ленгизе. Может быть, обидела чем-то Веру Павловну? А, быть может, печали, болезни — кто знает?

Наконец, от нее пришла короткая открытка: «14 января 1929 г. Дорогие Нина Николаевна и Саша, простите, что долго не писала. Ваше письмо меня не застало дома, я была десять дней в Кикерино. Поэтому и поручение Ваше выполнить не смогла и писать конфузилась. Адрес Ваш спрашивал у меня знакомый поэт; он хочет послать Саше посвященное ему стихотворение».¹³

Через несколько дней обещанные стихи пришли; молодого поэта звали Владимир Смиренский. Он и его брат Борис печатались довольно давно. Еще в «Пламени», когда редактором стал Ионов, братья Смиренские публиковали насыщенные красивостями, сверхреволюционные стихи.

Владимир Смиренский писал: «Дорогой Александр Степанович, я узнал адрес Ваш у Веры Павловны и тороплюсь отправить стихи мои, которые я счел приятной необходимостью посвятить Вам. На меня произвела сильное впечатление Ваша книга "Алые паруса". И по поводу этой книги — мои стихи. Был бы очень рад, если бы Вам эти стихи понравились. У меня к Вам большая просьба: пожалуйста, пришлите мне Ваш портрет».¹⁴

Прочитав первую строфу длинного стихотворения, Грин фыркнул.

— Ты что, Саша?

— Нет, ты только послушай, какая чушь:

Я храню твои руки в пустых и бессонных глазах.
Ты пришла проводить: мой последний корабль отплывает.
И седой капитан с неожиданной трубкой в зубах
Сквозь большие очки для чего-то зарю наблюдает.

— А дальше? — смеясь, спросила Нина.

— В том же духе. Дает Вера адрес кому попало!

Нина с трепетом и радостью печатала роман.

Из заметок Нины Николаевны о биографическом в творчестве Александра Степановича: «"Для этого свидания Консуэло выбрала..." до "производили впечатление доброты и женственности" — по словам А.С. обо мне. Действительно, я одно время носила такой наряд, и при маленьких ногах у меня были руки мальчика».¹⁵

«Для этого свидания Консуэло выбрала белую блузку с отложным воротником и яркую, как пион, юбку; на ее маленьких ногах были черные туфли и белые чулки. <...> Ни колец, ни серег Консуэло не носила. Кисти ее рук по сравнению с маленькими ногами казались руками мальчика, но как в пожатии, так и на взгляд производили впечатление доброты и женственности. <...> Ее голос, звуча одновременно с дыханием, имел легкий грудной тембр и был так приятен, что даже незначительные слова звучали в произношении Консуэло скрытым чувством, направленным, может быть, к другим, более важным предметам сознания, но свойственным ее тону, как дыхание — ее речи».¹⁶

Печатая главу о встрече Ван-Конета и Консуэло, Нина взволновалась до слез: «Мы никогда не будем расставаться, все вместе, всегда: гулять, читать вслух, путешествовать, и горевать, и смеяться... О чем горевать? Это неизвестно, однако, может случиться, хотя я не хочу, не хочу горевать!»¹⁷

— О чем, Нинуша?

— Обо всем, — Нина подняла к Александру Степановичу заплаканное лицо. — И о том, что всё это — о нас с тобой, и что были горести, и будут, и что ты...

— Не Ван-Конет? — усмехнулся Грин.

— Не то. Запомнил всё, что я тогда сказала.

— А ведь скоро восемь лет. Помнишь, дурачок, ты в своей речи о возрасте пугала меня: через восемь лет я уже буду старая. Нет, всё такая же.

С начала февраля по Советскому Союзу прошла волна резкого похолодания — из Норвегии двигался антициклон. В Крыму выпал снег, ударили те морозы, которые, как правило, «не помнят старожилы». Восьмого февраля термометры в Феодосии показали двадцать четыре градуса.

Холод не пугал Гринов: жители северных губерний, они радовались запаху снега, хрусту его под ногами. Александр Степанович звал гулять Нину: «Пойдем зиму смотреть».

«Перед моим выходом на улицу с ним, он, вертя меня ласково во все стороны, всегда тщательно чистил на мне пальто и поправлял все небрежности. "Перышки у Китаси должны быть гладенькие и чистенькие", — приговаривал он. Зимой, идучи со мной гулять, Александр Степанович посмеивался:

Расступись, честной народ:
Саша Грин гулять идет...
Он медведицу ведет, да за губку,
А одета она в рыжу шубку.

Это по поводу рыжей шубки из лохматого плюша, которую я себе сшила зимой 1928 года».¹⁸

Примечания

1. ...подарками Александра Степановича». — РГАЛИ. Ф. 127.

2. ...из героинь "Бегущей"». — РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 162.

3. ...отклонить сборник». — РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 110.

4. ...говорить иначе». — Там же.

5. ...торчала солома». — Грин А. Собр. соч. 1965. Т. 6. С. 12, 13.

6. ...в «Федерацию писателей»? — Издательство «Федерация» создано в Москве в 1929 г. на базе нескольких кооперативных издательств, в 1932 г. переименовано в «Советскую литературу».

7. ...в Дож Герцена... — В 1920 г. дом, где родился Герцен (Тверской бул., 25), был национализирован и предоставлен Московскому профсоюзу писателей. В здании располагались писательские организации и общежитие писателей. Ныне здесь находится Литературный институт им. А.М. Горького.

8. ...Тихонов... — Имеется в виду А.И. Тихонов-Серебров. (Примеч. автора).

9. Благодарю Вас за всё». — РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 182.

10. ...картонаж... — Изделия из картона.

11. ...бонбоньерки... — Изящные коробочки для конфет.

12. Закончили ли «На теневой стороне»?» — РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 110.

13. ...ему стихотворение». — РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 200.

14. ...Ваш портрет». — РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 149.

15. ...руки мальчика». — РГАЛИ. Ф. 127.

16. ...как дыхание — ее речи». — Грин А. Собр. соч. 1965. Т. 6. С. 109, 110.

17. ...не хочу горевать!» — Там же. С. 112, ИЗ.

18. ...я себе сшила зимой 1928 года». — РГАЛИ. Ф. 127.