На правах рекламы:

• https://instrument33.ru/dom/kak-proishodit-proektirovanie-landshafta/

Глава 2. Почему ушла Вера Павловна? Критик Аркадий Горнфельд. «Вовремя сказанное нужное слово»

Грин жил один. Жена его, Вера Павловна, ушла в 1913 году; тому было немало причин. Главной и непоправимой стало неприятие странного, с точки зрения Веры Павловны, пути Грина в литературе; ранние его, бытовые «русские» рассказы¹ были ей близки и понятны. Но появление в его творчестве необычных городов с «придуманными» названиями, героев, ни на кого не похожих, сюжетов, совершенно нерусских, было встречено Верой Павловной едва ли не с чувством досады. Отстранение в главном самого близкого человека воспринималось Александром Степановичем болезненно и горько.

Вера Павловна вспоминает, как Грин однажды прочел ей рассказ «Состязание в Лиссе»; впервые в произведениях писателя в нем появляется летающий человек:

«Прослушав этот рассказ, я сказала, что полет человека без аппарата ничем не доказывается, ничем не объясняется, а потому ему не веришь.

Александр Степанович вообще не выносил замечаний, а тут особенно резко ответил:

— Я хочу, чтобы мой герой летал так, как мы все летали в детстве во сне, и он будет летать».²

На протяжении всей жизни Вера Павловна пронесла обиды на Грина, на то, что оказалась ему чужой; обиды на саму себя, того не понимая. Душевной глухотой, «здравым смыслом», — тем, против чего была направлена вся сила творчества писателя, окрашены ее воспоминания.

Внешней причиной разрыва была возрастающая популярность Грина, вернувшегося из пинежской ссылки известным беллетристом, автором «Колонии Ланфиер», «Пролива бурь», «Позорного столба» — и появившимися деньгами, попойками в ресторанах в компании Куприна. Вера Павловна вспоминает, как он стал поздно — и обычно пьяным — возвращаться домой.

Расставшись, Гриневские сохранили дружеские отношения. Александр Степанович долго надеялся, что жена вернется к нему; ее второе замужество он принял как тяжкий удар.

«Весной 1917 года, — вспоминает Вера Павловна, — встретившись с Александром Степановичем, я сказала, что у меня новый адрес.

— Уж не вышла ли ты замуж?

— Да, вышла...

Грин круто повернулся и почти бегом пустился наискосок, через Невский. Я поняла, что догонять его не следует. <...>

Однажды, когда я вернулась со службы, Казимир Петрович сказал:

— Приходил некий Русанов, оставил тебе эту корзинку и сказал, что вы были вместе в ссылке. <...>

Не могло быть сомнения в том, что пирожные принес Александр Степанович. Никакого Русанова я не знавала. Это была рекогносцировка — посмотреть, каков муж. Значит, придет опять. Так и случилось. Прихожу домой, отпираю дверь своим ключом и слышу голоса в столовой. За обеденным столом сидит Александр Степанович, а Казимир Петрович поит его чаем.

Визит прошел благополучно. Когда Грин ушел, Казимир Петрович, человек несколько язвительный, сказал:

— Ты сидела между нами, как кролик между удавами».³

В разрыве с женой Грин считал повинным себя. То же думала и Вера Павловна, по-христиански его прощая. На самом деле виноватых не было. Были несовпаденья ритмов, реакций, взглядов.

Для того, чтобы оценить глубину непонимания Верой Павловной места Грина в литературе, отправимся ненадолго в 1937 год. Во всех областях культуры (и не только) идет «охота на ведьм». Ищут врагов народа.

Образцом стиля, направленности и темперамента в этих поисках могут послужить абзацы из статьи, напечатанной в «Ленинградской правде» 23 апреля 1937 года; автор ликует по поводу пятилетия роспуска РАППа:⁴

«Сейчас, когда разоблачаются подлости и гнусности вредительской, шпионской, диверсионной работы японо-немецко-троцкистских агентов, становится особенно ясным всё значение решения ЦК партии, своевременно ликвидировавшей РАПП... Троцкистско-фашистская нечисть пыталась забраться в поры советского искусства. Враг социализма Бухарин вкупе со Славинский опекал лабораторию мракобесия, создавшуюся в мастерской художника Корина (и Мандельштама! — Ю.П.)... Смысл творческой свободы заключается прежде всего в служении современности. И кто не в силах ответить эпохе творческим огнем, высокой и страстной мыслью, облеченной в художественный образ, — тот не художник. У него, значит, нет тех данных, которые позволили всему нашему искусству быть передовым в мире по своей жизнеутверждающей сущности, своей идейности, своей народности, своей высокой интеллектуальности, опирающейся на мудрость и величие учения Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина... Потомки поймут и почувствуют священный дух нашей эпохи. Наше искусство может дать и даст человечеству больше, чем дали античная культура и искусство Возрождения».

Что побудило Веру Павловну в эти дни написать статью о Грине и отослать в толстый московский журнал «Красная новь»?⁵ Наивная и искренняя вера в те слова, которые гремели с трибун и по радио, в статьи, подобные процитированной? Может быть. Желание сказать свое слово — «Я всегда была права в оценке его творчества»? Не хотелось бы думать плохо. Напротив, напрашивается объяснение, которое кажется единственным приемлемым. Уже был предан анафеме, как японский шпион, писатель Арсеньев, а в Харькове с площади Блакитного-Эллана снят его памятник: украинский поэт, умерший в 1925 году, оказался «врагом народа». Таким же «врагом народа» могли сделать Грина. Все предпосылки к этому были.

Статья Веры Павловны попала к Ермилову, в то время — члену редколлегии журнала «Красная новь», пролежала в портфеле редакции два года. Случайно найдя ее у себя в архиве, Ермилов передал рукопись Паустовскому. «Статья была летом 37-го года, — пишет он, — направлена в редакцию "Красной нови"; автору было отвечено, что пойти в журнале в ближайшее время она, по недостатку места, не может; может быть, пойдет в неопределенном будущем».

Поистине, Вере Павловне повезло, что статья не прошла, — плохие ее воспоминания о Грине, к сожалению, хоть и в значительно облегченном виде — опубликованы: но статья о нем — это свидетельство неизбежности и оправданности разрыва Гриневских.

«Почему А.С. Грин выдумывал несуществующие города и давал своим героям иностранные имена? — спрашивает Вера Павловна. — Не употребление иностранных или выдуманных имен, на что каждый автор имеет право, а неразборчивость при выборе и выдумке их навлекала на Грина справедливые нарекания. <...> Не раз доброжелатели — Горнфельд, Горький и другие — советовали Александру Степановичу поучиться, повысить свой культурный уровень, но он упорно от этого отказывался. <...>

Чтобы описать какой-нибудь город, надо его знать. На такую кропотливую, черную работу Грин никогда себя не мог принудить и не хотел принуждать. Оставалось одно: выдумывать свои города и острова. <...> Одним из поводов к созданию своих имен является также всегдашнее самоутверждение Грина — "Пишу, о ком хочу". <...>

Изо всех человеческих дел Грин любил только литературу и только одно умел делать — писать. Писать он мог только о том, что было ему интересно и только так, как находил нужным, как бы его ни ругали. Статьи критиков не имели влияния на Александра Степановича, хотя нередко, конечно, огорчали его.

Возможность писать о чем и как хочешь, была для Александра Степановича важнее популярности. В отношении к своему творчеству он был строго принципиален, тверд и независим, чего нельзя сказать о его личной жизни».

Дальше автор, вопреки утверждению о независимости Грина, долго доказывает, что он в своем творчестве подражал, главным образом, Федору Сологубу, цитируя «Творимую легенду»⁶ последнего.

«У Александра Степановича, — заканчивает Вера Павловна, — была огромная потребность в искренности с собой, потребность ценная и очищающая. <...>

Еще, казалось бы, один шаг — решимость жить обыкновенной, простой, но, по существу, глубоко человеческой жизнью людских потоков — и писательство стало бы для Грина тем делом, по которому он томился, то есть могущим заполнить жизнь. Слившись с людскими потоками, Грин получил бы огромный материал и, освоив его, дал бы такие же полнокровные, живые образы людей, какие давал в своих рассказах из жизни революционеров. Хотя последний шаг к слиянию с жизнью людских потоков (дались ей эти потоки! — Ю.П.) не был сделан Грином, он всё же, несомненно, приближался к этой цели.

Грин не мог не понимать, что писатель только тогда становится "властителем душ", когда радуется их радостями и отвечает так или иначе на запросы жизни. Он подходил к такому пониманию медленно, нащупывая "дело, которое могло бы заполнить жизнь", и, конечно, нашел бы это дело в литературе, сливающейся с жизнью, если бы дурная наследственность, беспризорная юность и разгул не погубили бы его еще за несколько лет до смерти».

Комментировать статью вряд ли стоит — печать времени четко лежит на ней. В некоторых своих положениях Вера Павловна права — в частности, в том, что рапповские и прочие критики, хулившие его творчество, не могли на Грина воздействовать в смысле шагов «к слиянию с жизнью людских потоков».

Однако, были люди, с мнением которых Грин чрезвычайно считался; одним из наиболее уважаемых им литературоведов был Аркадий Георгиевич Горнфельд, чья бережная рука направляла молодого писателя еще в первые годы его появления в литературе.

Вернемся к 1917 году. В июньском номере «Русского богатства»⁷ была опубликована пространная рецензия Аркадия Горнфельда на сборник рассказов Грина «Искатель приключений», вышедший в конце 1916 года.

Человек тяжело больной, горбатый, с трудом передвигающийся на костылях, Горнфельд был известен в литературной среде как нелицеприятный и вдумчивый критик; он поддержал первый сборник Грина,⁸ в котором молодой писатель нашел свое направление в литературе. Это было в 1910 году, с тех пор их связывали добрые отношения.

Вторая рецензия Горнфельда была много строже, чем первая: «Именно высота требований, которые мы вправе предъявить Александру Грину, позволяет нам открыто говорить об элементах несамостоятельности в его творчестве. Грин — незаурядная фигура в нашей беллетристике».

Отмечая некоторое влияние Эдгара По на творчество Грина, критик продолжает: «Об этом не стоило бы говорить, если бы Грин был бессильный подражатель, если бы он писал только никчемные пародии на Эдгара По, если бы только ненужной обидой было сопоставление его произведений с творчеством замечательного прообраза... После всего вышесказанного мы можем с полным правом и уверенностью сказать: Грин не подражатель Эдгару По, не усвоитель трафарета, даже не стилизатор; он самостоятелен более, чем многие, пишущие заурядные рассказы, литературные источники которых лишь более расплывчаты и потому менее очевидны. Шаблон реализма ведь тот же шаблон. Он не самобытен в манере, которая принадлежит школе, но самостоятелен в процессе созидания, и хочется иногда сказать, что, несмотря ни на что, Грин был бы Грином, если бы и не было Эдгара По. В этом особенно убеждает то, что он, как и По, очень сознателен в своем творчестве. Он знает, куда идет и куда ведет своего читателя. Как и всякий художник, он, конечно, колеблется, но он ищет единственного верного пути и, найдя его, уже не сможет от него отречься».

Поразительная интуиция Горнфельда; как в 1910 году он сразу увидел в молодом писателе «поэта напряженной жизни», так в 1917 году критик точно определяет будущее Грина. Рецензия завершается прямой и печальной констатацией неравенства между возможностями писателя и их осуществлением: «Конечно, тот, кто вчитается в Грина, кто поймет его возможности и его тоску о недостижимом, тот не раз с болезненным чувством ощутит великую пропасть между способностями Грина — его выдумкой, умом, его конструктивным даром — и результатом его творчества».

Жесткие и добрые слова, сказанные вовремя, стали тем благодетельным стимулом, который помог Грину остановиться, всмотреться в написанное и пойти вперед — к замыслу «Алых парусов». Можно предположить — без боязни ошибиться, — что статья Горнфельда стала вехой на пути Александра Грина.

Время было наивным и свирепым. Газета «Речь»,⁹ четвертого июня 1917 г.: «Неисправимый идеалист А.Ф. Керенский продолжает в своих ожесточенных противниках видеть идеалистов. <...>

20 июня. Демонстрация 18 июня, организованная большевиками, кончилась потасовкой. В лозунгах преобладало слово «Долой!»

Были растерзаны лозунги, выражавшие доверие Временному правительству и лозунги Бунда».¹⁰

В первых числах июля большевики попытались захватить власть. Вышедшие из повиновения солдаты стреляли в прохожих. Восставшие войска были отправлены на фронт. Плеханов писал о происходящем: «Фикция власти Совета Рабочих и Солдатских депутатов еще не утверждена окончательно. Но уже утверждается. И это ведет к тому, что вовсе исчезнет не только правительство — исчезнет самая возможность организовать централизованную власть, не прибегая к чрезвычайным мерам».

(«Речь», 11 июля 1917 г.).

«Речь», 12 июля: «К тебе, солдат! <...> Когда ты носился по мирным улицам на пьяных автомобилях и грозил ружьями наперевес женщинам и детям, и хрипло кричал матерщину, ты слышал, что отвечал тебе народ?

Ты стрелял в безумной ярости, а тебе бесстрашно кричали: проклятый!

Ты скольких убил в этот день, солдат?

Скольких оставил сирот?

Скольких оставил матерей безутешных?

Леонид Андреев».

«Число раненых и убитых, — сообщает газета, — около 700. <...> Прапорщик Крыленко, один из организаторов событий 3—5 июля, арестован».

Впервые возникло имя, ставшее впоследствии символическим.

Июльские события стали темой многих выступлений. В «Речи» за 18 июля появилось письмо бывших политкаторжан:

«Воззвание старых революционеров ко всем гражданам России. Смертельная опасность нависла над революцией, над самим существованием великой России. <...> Да исчезнет разжигание классовой розни и низменных инстинктов, приведшее нас к братоубийственной бойне на улицах Петрограда. <...> Пусть все граждане России объединятся против врага, как делаем это ныне и мы — старые революционеры, следуя заветам наших товарищей, погибших в борьбе за народ и его свободу.

П. Аргунов, А. Бибергаль, Кат. Брешковская, Л. Дейч, В. Засулич,
Г. Плеханов, В. Фигнер, Н. Чайковский, В. Чернов».

«Речь», 20 июля: «Расследование событий 3—5 июля. В событиях принимали участие: первый пулеметный полк, 180 запасной пехотный полк, запасной батальон гвардии Гренадерского полка, третий запасной батальон, морские команды в Петрограде, Кронштадте и на отдельных судах.

Выдающаяся роль в организации и руководстве движения принадлежит военной организации при ЦК РСДРП.

Ход событий

3 июля вечером на улицах Петрограда появились мчавшиеся автомобили и грузовики с пулеметами и вооруженными солдатами и рабочими. <...> Вскоре открылась беспорядочная стрельба, результатом которой явились жертвы из мирного населения. <...> Моряками командовал мичман Раскольников (Ильин). Он провел кронштадцев к дворцу Кшесинской. Там вскоре на балконе появился Луначарский, а затем Ленин, которые призывали отправиться к Таврическому дворцу и требовать свержения министров-капиталистов».

Позже, в учебниках и энциклопедиях, июльские события будут живописать, как расстрел стихийно возникшей мирной демонстрации Временным правительством. После июльских дней большевики ушли в подполье. В конце июля было сформировано новое коалиционное правительство во главе с Керенским и Савинковым; отставки министров следовали одна за другой. В сентябре Троцкий был избран председателем Совета Рабочих и Солдатских депутатов. 25 октября власть перешла в руки большевиков.

В ноябре 1917 года Осип Мандельштам писал:

Когда октябрьский нам готовил временщик
Ярмо насилия и злобы,
И ощетинился убийца-броневик,
И пулеметчик низколобый,
— Керенского распять! — потребовал солдат,
И злая чернь рукоплескала:
Нам сердце на штыки позволил взять Пилат,
И сердце биться перестало!..

Из дневника Александра Блока: «Большевизм <...> это ведь только сначала насилие, зверство, а потом — клевер, розовая кашка».

Примечания

1. ...бытовые «русские» рассказы... — Имеются в виду ранние рассказы А. Грина, вошедшие в книгу «Шапка-невидимка» (1908).

2. ...он будет летать». — Воспоминания об Александре Грине. С. 173.

3. ...как кролик между удавами». — Там же. С. 194.

4. ...роспуска РАППа... — Российская ассоциация пролетарских писателей — русская советская литературная организация. Создана в 1925 г. как ведущий отряд Всесоюзной ассоциации пролетарских писателей (ВАПП), впоследствии ВОАПП (Всесоюзное объединение ассоциаций пролетарских писателей). В 1932 г. ВОАПП и РАПП были ликвидированы.

5. ...«Красная новь»? — Литературно-художественный и научно-публицистический журнал, издававшийся в Москве с 1921 по 1942 гг.

6. ...цитируя «Творимую легенду»... — Имеется в виду роман Ф. Сологуба (1914).

7. ...журнала «Русское богатство»... — Журнал либерально-народнического направления, издавался с 1876 по 1918 гг. Основан Н.Ф. Савичем в Москве, затем издание перенесено в Петербург. Журнал выходил 3 раза в месяц. С 1904 г. главный редактор — В.Г. Короленко.

8. ...он поддержал первый сборник Грина... — Речь идет о рецензии на книгу: Грин А.С. Рассказы. СПб., 1910, т. 1. — Русское богатство, 1910, № 3. С. 145—147.

9. Газета «Речь»... — Политическая, литературная и экономическая газета, одна из наиболее популярных в Петербурге, орган кадетской партии. Выходила с февраля 1906 г. по ноябрь 1917 г. под редакцией И.В. Гессена и П.Н. Милюкова. Затем выходила под названиями «Наша речь», «Свободная речь», «Новая речь», «Век», «Наш век». Окончательно закрыта в августе 1918 г.

10. ...лозунги Бунда». — «Всеобщий еврейский рабочий союз в Литве, Польше и России» — мелкобуржуазная националистическая партия, существовавшая с 1897 по 1921 гг.