|
На правах рекламы: • https://rupor-megafon.ru обратный рупор купить. |
Глава 3. Осень 1917-го. Замысел «Алых парусов». Путь к себе. Встреча с Ниной Николаевной. «И Вы, дорогая, являетесь мне, как солнечный зайчик на темной стене»Осенью семнадцатого года у Грина возник замысел «Алых парусов», тогда еще «Красных».1 Не ирония, одно время преобладавшая в творчестве писателя, не горький смех над крушением всеобщих надежд на Царство Справедливости, но призыв к человечности и доброте — в этом состояла задача подлинного художника, так понимал ее Грин. Октябрьские события и всё, за ними последовавшее, стало толчком на пути Грина, привело его к взлету творчества, который многократного объясняли и объясняют открывшимся перед ним миром Правды и Разума. Излишне возражать: на самом деле перелом к свету, доброте, милосердию произошел не благодаря происходившим событиям, а вопреки им. Официальная, каноническая точка зрения приелась, никто всерьез ее не принимает, как не верил покойный Сергей Сергеевич Наровчатов своим восклицаниям на юбилейном докладе в августе 1980 года. «Помните всегда! — патетически закончил он свое выступление, — Цвет алых парусов — это цвет нашей революции, цвет знамен Великого Октября!» Обратимся к работе Грина над «Алыми парусами» (в ту пору еще «Красными»). Вначале произведение мыслилось как роман в романе. Историю Грэя и Ассоль — «девочки и капитана» — рассказывает писателю Гираму его друг — летающий человек, Мас-Туэль, прообраз героя «Блистающего мира» — Друда. Грин определяет позицию художника в обществе: «Сочинительство всегда было внешней моей профессией, а настоящей, внутренней жизнью являлся мир постепенно раскрываемой тайны воображения. <...> Главным законом того мира был нравственный закон сплава, твердый, как знамя, поставленное в пустыне. Ничто не угрожало ему, — все власти и суды мира, вопли одиноких сердец и стальное рыканье государства не могли бы, даже заполнив Вселенную высшими проявлениями могущества, стать по отношению к этому нравственному закону лишь в положение пассивного зрителя. <...> Надо оговориться, что, любя красный цвет, я исключаю из моего цветного пристрастия его политическое, вернее — сектантское значение». Время написания заготовок к повести определяется неожиданно в них появляющимся обликом революционного Петрограда: «Иногда завеса, раскрывшись, показывала малолюдную улицу с ее прохожими, внутренне разоренными революцией. Это разорение можно было бы подметить на лицах даже красногвардейцев, шагавших торопливо с ружьями к неведомым целям. На той стороне реки туманно выступали умолкшие дворцы. Нева казалась пустыней, мертвым простором города, покинутым жизнью и солнцем». То, что более полугода назад Грин увидел, как преддверие гармоничного, справедливого строя — даже расстрел полицейского представился ему «в светлой перспективе шоссе» — обернулось внутренним разорением. Тогда же, в рассказе «Преступление Отпавшего Листа» («Огонек», № 3, 1918 г.), Грин говорит о Петрограде, «огромном городе, кипящем лавой страстей — алчности, гнева, изворотливости, страха, тысячецветных вожделений, растерянности и наглости», охваченном социальным землетрясением. Душа человека, спасенного героем рассказа, была убита «многолетними сотрясениями, ядом злых впечатлений. Эпоха изобиловала ими. Беспрерывный ряд их в грубой схеме можно выразить так: тоска, тягость, насилие, смерть, трупы, отчаяние». Прямое отношение к назревающим событиям выражено в памфлете «Восстание» (газ. «Вольность», 12 октября 1917 г.). В Зурбагане происходит революция; предводитель ее, Президион — аскет и фанатик: «Изможденное лицо его пылало неукротимым огнем». Его противник — жирный, сонный Ферфакс, обеспокоенный лишь тем, как набить брюхо. Половина города — за Президиона, вторая — за Ферфакса. Оба неистребимы. «Плачь, Зурбаган!» В 1910 году в «Новом журнале для всех»2 было опубликовано стихотворение А. Грина «За рекой в румяном свете». Тогда оно звучало так:
Кто он, таинственный рыцарь, равный заре по ликованию красок? Почему внезапно и зловеще гаснет зажженный им костер? В 17-м номере газеты «Эхо»3 за 1918 год стихотворение было напечатано в новом варианте под названием «Заря» и подписано женским именем Виктории Клемм, одним из псевдонимов Грина. Во втором варианте сомнения автора оборачиваются уверенностью:
Алый рыцарь снял забрало и стало ясно — он не воплощение доблести, благородства, поднявший меч на защиту угнетенных, а Смерть, сулящая нечеловеческие муки, ибо она от дьявола. На страницах газеты «Новая жизнь»,4 редактором которой были Горький и Тихонов-Серебров, периодически появлялись статьи Горького, называвшиеся «Несвоевременные мысли». В то время было еще позволительно высказывать вслух свои мысли, как бы крамольны они не были. Горький выступал против физического насилия, против упоения властью, уничтожения органов печати, неугодных большевикам: «Революционер на время, на сегодня — прежде всего обижен за себя, за то, что не талантлив, не силен, за то, что его оскорбляли, что некогда он сидел в тюрьме, был в ссылке, влачил тягостное существование эмигранта. <...> Люди для него — материал, тем более удобный, чем более он одухотворен. <...> Пугать террором и погромами людей, которые не желают участвовать в бешеной пляске г. Троцкого над развалинами России — позорно и преступно. <...> Поголовное истребление мыслящих — старый, испытанный прием. <...> Почему же Владимиру Ленину отказываться от такого упрощенного приема? Он и не отказывается, откровенно заявляя, что не побрезгует ничем для искоренения врагов». С начала восемнадцатого года Грин жил, где придется, голодал и мерз. Он мало печатался. Его видели в редакциях сатирических журналов — «Биче», «Новом Сатириконе»,5 редактором которого был Аркадий Аверченко, изредка публиковавший в своем журнале стихи Александра Степановича. В редакции газеты «Эхо», у известного журналиста и редактора Ильи Марковича Василевского («Не-Буквы») Грин познакомился с Ниной Николаевной Коротковой. Худенькая, темноволосая, в двадцать четыре года казавшаяся девочкой, она работала секретарем. Александр Степанович заметил ее, а позже встретил у общих знакомых — Рукавишниковых. Иван Сергеевич Рукавишников был известным поэтом и писателем; жена его, опекавшая Нину, заметила интерес Грина к молодой женщине и серьезно предупредила ее: «Остерегайтесь, дитя мое, Александра Степановича: он о Вас расспрашивал и, кажется, неравнодушен. А человек он опасный: жену убил из ревности, отбывал каторгу. Алкоголик, говорят». — Да ведь я замужем, — отвечала Нина. — Что вы в самом деле, Клавдия Васильевна, вам показалось. Александру Степановичу просто было интересно, что я за человек, ведь он писатель. Муж Нины, Михаил Васильевич Коротков, числился в пропавших без вести, но она ждала его и обручального кольца не снимала. Кто была Нина Николаевна Короткова? Как попала она в Петроград? 11 (23) октября 1894 года, в Нарве, у банковского служащего Николая Сергеевича Миронова и жены его Ольги Алексеевны, дочери Гдовского купца Савельева, родился первый ребенок — девочка; ее окрестили Антониной, потом стали называть Ниной. Подлинное имя некоторое время сохранялось в документах, потом забылось. Отец Нины был статен, красив, цыгановат, любил выпить. Мать — степенна, голубоглаза, весела и добра. Николай Сергеевич Миронов происходил из семьи малопоместных гдовских дворян. После Нины родилось еще два мальчика — Сергей и Константин, на два и три года моложе. «Озорная я была и братцев своих изрядно поколачивала», — вспоминая детство, рассказывала Нина Николаевна. Отец воспитывал детей одинаково — брал всех троих на рыбную ловлю, приучал к конькам и лыжам. — Коньки я тоже любила, но лыжи больше. Перемахивала с подругами Нарвский водопад. Сердце в пятках, а хорошо! Когда Нине было семь лет, Мироновы переехали под Нарву, в имение князя Виттгенштейна, у которого Николай Сергеевич получил место управляющего. Как-то, перебирая лежащий на коленях осенний букет, Нина Николаевна тронула полевую гвоздику. — Аленький цветочек! — сказала она. — Как его увижу, вспоминаю: нас, детей, везут на линейке ранней осенью в гимназию, в Нарву. А в траве, на песке — такие гвоздики. В 1912 году Нина Миронова кончила Нарвскую гимназию с золотой медалью. Заботясь о том, чтобы дети получили образование, Мироновы купили под Питером, в поселке Лигово,6 дом и поселились там. Нина поступила на Высшие женские (Бестужевские) курсы,7 училась на филологическом отделении. В Петрограде произошла встреча с Михаилом Коротковым — студентом юридического факультета Петроградского университета; вскоре Нина стала его женой. Михаил Васильевич оказался ревнивым и деспотичным мужем: он забрал Нину с Бестужевских курсов, где она проучилась меньше двух лет. Началась война. Коротков был мобилизован только в 1916 году и погиб в первом бою. Долгое время он числился пропавшим без вести. Нина кончила курсы сестер милосердия, работала в госпитале. В конце семнадцатого года она попала к Василевскому техническим секретарем редакции — после тяжелого сыпняка, давшего осложнение на сердце. В семье было неблагополучно, как в миллионах других семей того времени: болел отец, братья были на фронте. В редакции газеты Нина впервые увидела писателя Грина. «Он мне сначала показался похожим на католического патера, — вспоминает она, — длинный, худой, в узком, черном, с поднятым воротником пальто, в высокой, черной меховой шапке, с очень бледным, тоже узким лицом и узким, как мне тогда показалось, извилистым, носом. <...> Глаза его имели чистое, серьезное и твердое выражение, а, когда задумывался, становились, как мягкий коричневый бархат. <...> И никогда ничего хитрого или двусмысленного во взгляде. Руки у Александра Степановича были большие, широкие: кости — как бы в мешочках из кожи. Рукопожатие хорошее, доверчивое».8 Когда в 17-м номере «Петроградского эха» за 26 января появилось стихотворение Грина об алом рыцаре, Александр Степанович подарил экземпляр Нине, подписав. — А я всё думала, — сказала Нина, — почему женское имя? Грин улыбнулся: «Мы, народ пишущий, немного мистификаторы, Нина Николаевна. Я люблю Эдгара По, у него была жена Вирджиния, ее мать звали Виктория Клемм. Вот и пришло мне в голову подписаться женским именем. Это не первый раз. Я часто пишу под псевдонимами. Однажды, представьте себе, Нина Николаевна, я был Эльзой Моравской». Нина рассмеялась. Она давно уже чувствовала себя свободно и легко с этим странным человеком. На фронте дела шли из рук вон; этому способствовало разложение армии, ее усталость, непонятные указы, идущие сверху. 29 декабря 1917 года Совет народных комиссаров опубликовал первые декреты: «О выборном начале и организации власти и армии» и «Об уравнении всех военнослужащих и об упразднении воинских чинов и званий». Декреты были подписаны Лениным. Рассказывает генерал М.Д. Бонч-Бруевич: «Если генералы, офицеры, да и я сам, несмотря на свой сознательный и добровольный переход на сторону большевиков, были совершенно подавлены, то солдатские массы восторженно приветствовали оба этих декрета, и выборные командиры объявились в войсках с той быстротой, с которой шел процесс разложения и стихийной демобилизации армии. Не проходило дня без неизбежных эксцессов и перехлестываний. Заслуженные кровью погоны, с которыми не хотели расставаться иные боевые офицеры, не раз являлись поводом для солдатских самосудов».9 Главнокомандующим действующей армии был назначен известный по июльским событиям прапорщик Крыленко. 29 января 1918 года Крыленко объявил полную демобилизацию. 18 февраля немцы перешли в наступление. 19 февраля Ставка была вызвана телеграммой в Петроград. 10 марта советское правительство в поезде, охраняемом латышскими стрелками, проследовало в новую столицу Советской России — Москву. 15 марта, на чрезвычайно тяжелых для страны условиях, был ратифицирован мир России с Германией и ее союзниками. Тяжелой и нищей, голодной и стылой пришла в разоренный Петроград весна. Нина заболела туберкулезом, что по тем временам было равно смертному приговору. Ольга Алексеевна написала об этом родным мужа, под Москву; они пригласили Нину к себе, в Болшево, на деревенский воздух, тишину, парное молоко — «на травку», как потом рассказывала она. За несколько дней до отъезда Нина зашла к Рукавишниковым проститься и встретила Александра Степановича. Узнав о горе ее, болезни и отъезде, Грин помрачнел. Он вышел вместе с ней и проводил через весь город до поезда в Лигово. Прощаясь, Александр Степанович попросил разрешения еще раз встретиться. Нина согласилась. Ей через два дня нужно было приехать в редакцию газеты, чтобы рассчитаться. Договорились — у памятника Стерегущему.10 День их встречи был холодный, ветреный, дождливый. Цвела черемуха в парках и скверах Петрограда. Еще издали Нина увидела высокую фигуру Александра Степановича; он пошел навстречу. После первых слов Грин сказал: «Мы, Нина Николаевна, можем и не увидеться более — время такое. Но мне не хочется потерять Ваш след. Дайте мне адрес Ваших родственников. Буду жив и окажусь в Москве — загляну к Вам. Не прогоните?» — Приезжайте, Александр Степанович. Они обменялись адресами. Грин поцеловал руку Нины и подал свернутый в трубочку листок бумаги. — Примите от меня на память. Он повернулся и ушел, не оглядываясь. Посмотрев ему вслед, Нина развернула подарок. Это были стихи.
Лист с цветной клееной картинкой — тройчаткой лесных орехов в левом углу — Нина хранила. Сумрачные и нежные строки согревали. Вспоминая, Нина Николаевна писала: «В 1918 году Александр Степанович, прощаясь со мной у памятника Стерегущему, сказал мне, что приедет в тот город, где буду я, и подарил нежные стихи. Как хорошо, что не приехал: тогда или погиб бы, или был бы мне далек и чужд. Необходимо было каждому из нас отмучиться отдельно, чтобы острее почувствовать одиночество и усталость. Стихи сделали мост». Они расстались надолго. Грин вскоре уехал в Москву; пытался ли он разыскать Нину Короткову? Кто знает... Однажды она увидела в подмосковной книжной лавке сборник рассказов Грина «Искатель приключений»; обрадовавшись, точно встретила друга, Нина купила книгу. До этого Грин был ей известен лишь как небольшой поэт и памфлетист. Рассказы поразили ее воображение. Человек необычной душевной жизни прошел рядом, а она не заметила, не поняла. Шли месяцы. Нина выздоравливала. Молодость, покой, свежий воздух, доброта оказались целительными. Через год она вернулась в Лигово, где ждала истосковавшаяся мать. Работу найти удалось, но далеко — в госпитале поселка Рыбацкий11 сестрой милосердия. Добираться нужно было двумя поездами и идти пешком через весь Петроград, от одного вокзала к другому. Но после двух суток дежурства три дня Нина могла быть дома. Ничего не слыша об Александре Степановиче, она считала его погибшим. Примечания1. Осенью семнадцатого года... тогда еще «Красных». — Первые наброски повести относятся к 1916 г.; первоначальное ее название — «Красные паруса». 2. ...в «Новом журнале для всех»... — первоначально — «Журнал для всех». Издавался с конца XIX в., первый общедоступный литературно-общественный и научный ежемесячник. С 1908 г. журнал меняет название на «Новый журнал для всех». 3. ...газеты «Эхо»... — общественно-политическая и литературная газета, редактор И. Василевский (Не-Буква). Издавалась с 4 декабря 1917 г. С конца декабря 1917 г. по 20 мая 1918 г. издание приостановлено Революционным трибуналом печати, продолжено под названием «Петроградское эхо». 21 и 22 мая 1918 г. вышли два номера газеты под прежним названием «Эхо». 4. ...газеты «Новая жизнь»... — Общественно-литературная, социально-демократическая газета. Издавалась с апреля 1917 г. по июль 1918 г. Издатель — А.Н. Тихонов. 5. ...«Новом Сатириконе»... — Еженедельный сатирический журнал, редактор А. Аверченко. Выходил в 1913—1918 гг. 6. ...в поселке Лигова... — Ныне район С.-Петербурга. 7. ...Высшие женские (Бестужевские) курсы... — Высшее учебное заведение для женщин, открытое в 1878 г. в Петербурге. 8. Рукопожатие хорошее, доверчивое». — Воспоминания об Александре Грине. С. 322, 323. 9. ...поводом для солдатских самосудов». — Из статьи: М. Бонч-Бруевич. «За власть советов». 10. ...у памятника Стерегущему. — Установлен в 1911 г. по проекту скульптора К.В. Изенберга в честь миноносца российского флота «Стерегущий», который прославился в Русско-японскую войну 1904—05 гг. 11. ...в госпитале поселка Рыбацкий... — Имеется в виду село Рыбацкое, ныне — район Петербурга.
|
|
|
Главная Новости Обратная связь Ссылки
© 2024 Александр Грин.
|