На правах рекламы:

• дополнительная информация здесь

Глава 6. Жизнь в Старом Крыму: передышка в нужде. Переписка с Новиковым. Переезд на другую квартиру. Попытка земледелия. «...Пасха от вашей бедной Собаки»

Когда Грины уезжали из Питера, Тихонов заверил Александра Степановича, что его очерки начнут печататься в первых номерах журнала. Договор был подписан, но деньги пообещали прислать после прочтения очерков политредактором. Эти оттяжки всегда настораживали. Однако, к концу года «Звезда» сдержала обещание: аванс — причем не двадцать пять, а пятьдесят процентов — был прислан. Правда, изменили название: Грин хотел, чтобы его воспоминания назывались «Легенды о себе» — в этом было многое, и, прежде всего, те вымыслы, которыми с давних пор окружали его имя. Но Тихонов сказал, что так не пойдет. В договоре очерки именовались «Рассказы о себе», а в окончательном варианте — «Автобиографическая повесть».

Радостно встретили Новый год, а потом Рождество. Вот уж когда вопрос о том, как достать елку, перестал быть тяжкой задачей, как в прошлые годы. Пошли вдвоем в лес и срубили деревце — «совсем маленькую сосенку» — просила Нина Александра Степановича.

Праздники встречали радостно, с надеждами — забирались в тихий уголок, Александр Степанович здесь напишет «Недотрогу», которую так любовно вынашивает, а, может быть, напечатают — тогда можно купить домик с садом.

Неожиданно получили от Новикова — сначала бандероль с его новыми книгами из Москвы, а потом письмо из Ленинграда:

«30 янв. 1931 г. Ленинград. Дорогие Нина Николаевна и Александр Степанович! Очень рад был получить от Вас весточку и узнать, что и дела Ваши завершились благополучно, и Вы хорошо устроились на новом месте. Неужели у Вас тепло? А мы в эту зиму особенно мерзнем!

Я послал Вам книги, получили ли? <...> Вы, верно, удивляетесь, почему я в Ленинграде? А вот как обстоят дела. Мариша приехала сюда учиться на курсы по фитопатологии, а О<льга> М<аксимилиановна> поехала проводить ее и устроить, а я — их проведать. <...>

Из московских "новостей" могу сообщить, что "Никитинские субботники" окончательно слились с "Федерацией", и Ваша книга, к сожалению, отпала. Но очень рад, что Вы, милый Александр Степанович, снова за работой. В особенности, мне мила Ваша будущая "Недотрога", которой, надеюсь, не повредит это мое осторожное касание к ней. В Старом Крыму очень хочу (или, вернее, хотим) побывать. Так хочется тепла и отсутствия столичной сутолоки. <...> Напишите что-нибудь о моих книжицах, если они дошли не только до Старого Крыма, но и до добрых глазок моих теплых друзей».¹

Это были книги, недавно вышедшие — «Город; море; деревня» и «Мне — двадцать лет».

Первая повесть трилогии «Город; море; деревня» была — о юности Ольги Максимилиановны и называлась «Феодосия». Грин с нетерпением ждал ее, как и Нина. Однако, оба были разочарованы. Повесть оказалась скучной и, что самое печальное, конъюнктурной. «И Иван Алексеевич не устоял», — огорчился Грин. В еще большей степени они обнаружили заискивание перед эпохой в романе «Мне — двадцать лет»: юноша из дворянской семьи жаждет включиться в строительство социализма, но происхождение мешает ему.

— Как отвечать, что писать? — сокрушался Александр Степанович. — То, что я думаю, по почте не пошлешь, об этом можно только в глаза сказать.

В конце года страна читала и слушала процесс Промпартии. На этот раз его широко освещали в газетах и по радио. Отношение к «вредителям, шпионам и врагам народа» было предварено статьей Горького: «Если враг не сдается, его уничтожают». Скольким людям эти слова бывшего гуманиста стоили жизни — не сочтешь. Страна получила новый лозунг, удобный и четкий.

Прочитав статью, Александр Степанович — это было еще в Феодосии, перед самым их отъездом — пришел в кухню с толстым томом «Клима Самгина» в руках.

— Нина, иди сюда, — позвал он, — посмотри-ка. Ты знаешь, как я отношусь к книгам.

Он открыл щипцами конфорку и бросил книгу в пламя. Нина не ахнула — ей самой не нравился последний роман Горького. Она смотрела, как пылают листы.

— А почему именно сейчас, Саша? — спросила она. — Чтобы не везти?

— Прочти-ка эту статью.

Теперь Иван Алексеевич, после всего, что было, настойчиво спрашивает их мнение о книгах, о которых лучше бы помолчать. Но ответить было долгом — Грин любил Новикова. А кого не ломало время?

От Веры Павловны пришло письмо о том, что очерки пойдут с первого номера «Звезды». «Боюсь, что у Вас опять скоро начнется нужда», — безошибочно предсказала она. «Торговый сектор книгу А.С. не принял («Ранчо "Каменный Столб"». — Ю.П.). Когда же я спросила, а как же относится и что будет делать Издательство писателей, Никитина ответила, что ответ их отрицательный».²

— Вот и будешь порицать Новикова, — сказал Александр Степанович. — Куда деваться?

И сел писать Ивану Алексеевичу.

«Простите меня за поздний ответ, за позднюю благодарность за книги: грипп, боялся передать письмом микробы.

Грипп прошел.

Вы оказываете мне честь, интересуясь моим мнением о Ваших произведениях. Написать — и легко, и трудно. Книга — часть души нашей — ее связанное выражение. Характер моего впечатления, в общем, таков, что говорить о нем можно только устно, и, если, когда мы опять встретимся, Ваше желание не исчезнет — я передам Вам свои соображения и впечатления.

Здесь установился морозный февраль, снег лежит, как на севере, хотя и не такой толщины.

Я кончил писать свои биограф<ические> очерки и отдал их в "Звезду", там пойдут. Теперь взялся за "Недотрогу". Действительно, это была недотрога, так как сопротивление материала не позволяло к ней подступиться больше года. Наконец, характеры отстоялись; странные положения приняли естественный вид, отношения между действующими лицами наладились, как должно быть. За пустяком стояло дело, не мог взять верный тон. Однако, наткнулся случайно и на него и написал больше 1½ листов.

Нина Николаевна — "сама по себе", "в себе" и "через себя" учится рисовать. Но так, как она хочет сразу одолевать трудные вещи, то у нее получается "м-м-м" точно так, как говорят, набрав в рот воды. Впрочем, зачем обижать человека? На днях уже легко произнесла "ма-ма" и "па-па".

Я перечитываю А. Дюма. Вчера было смешно: "Что еще сказать? Вертел крутился, печь трещала, прекрасная Мадлен рыдала и Артаньян остался жить в гостинице". Глупо, но строки божественны.

Перевод (теперешний) местами искажает текст. Д'Арт. говорит: "Большие деревья притягивают молнию" (в том смысле, что он не великое дерево), а книга произносит: "Молния не ударяет в низины". Смысл переделки ясен.

Замечательный роман "Мирович" Данилевского. "Кюхля"³ очень похож на "Мировича". Ненужно похож.

До свидания, дорогой Иван Алексеевич! Не сердитесь за умолчание: дело серьезное, но для письма почтового не годится. Шлем с Н.Н. привет поздравительный Ольге Максимилиановне, Марине и Вашему Перу, чтобы писало золотыми чернилами.

Ваш А.С. Грин 11 февр<аля>, 1931 г.»⁴

Наступила весна, а с ней всё голодней становилось в Старом Крыму. Восьмое марта — десятилетие их жизни, любимый праздник — отметили тихо. С материнскими пирожками ушли в лес, где уже зацветали лиловые крокусы и белые подснежники, на деревьях кизила набухли почки, шумела река.

«Федерация» вернула сборник Грина, но секретарь редакции Зуев писал: «Мы не отказываемся от принятого решения издать Вашу книгу и высылаем Вам договор на книгу рассказов в 10 п. л. Если Вы не возражаете, выбор рассказов и составление данной книги можно поручить одному из членов Редсовета. Для этого необходимо получить книги Ваших рассказов». После подписи Зуева следовала приписка его от руки: «А.С.! М. б., Вы сами выберете эти рассказы? Мы хотели бы выпустить книгу избранных рассказов. Деньги переведем сразу по получении договора. Будьте здоровы! А. Зуев».⁵

— Ты смотри, «Федерация» вдруг заговорила человеческим голосом, — удивленно заметил Грин. — Естественно, сборник соберу я сам.

В одном из писем Нина обмолвилась Ольге Максимилиановне, что в старокрымских магазинах исчезли продукты, а на рынке ничего не купишь. В начале апреля от Новиковых пришла посылка. В ней были белые и черные сухари, ячменная крупа и четыре коробочки леденцов. «А мы еще смеем иногда жаловаться!» — писала Ольга Максимилиановна.

На благодарное письмо Гринов отозвался Иван Алексеевич:

«Дорогой Александр Степанович! Вчера получил Ваше и Нины Николаевны письмо с извещением о получении посылки. Нынче я позвонил Зуеву в Федерацию, и он обещал, что деньги Вам будут высланы завтра. Вот и тороплюсь Вас порадовать. Наверное, они Вам очень кстати. Что сообщить о себе? Глубокая, ледяная зима: не тротуары, а морока. Все путешествуют по ледникам, уткнув нос в шубы.

Работалось мне в эту зиму, по чести, плохо. Единственную вещицу думал пристроить, но ее единодушно отвергают, и я не сержусь. <...> Царапаю еще одновременно два рассказика, которые считаю minimum наполовину безнадежными, а между тем денег нет совсем: фин<инспектор> ободрал последнее. Но хорошо, что это не отражается на состоянии душевном и не выводит из равновесия. К чему приведет такой фатализм, — не ведаю.

Дома у нас всё хорошо. Вернулась из Питера Мариша, кончила свои курсы и будет заниматься борьбой с вредителями (! — растительными: грибками!). Ростя скоро отправится в Крым, в геологическую экспедицию.

Как бытие старокрымской птички? Много ли настряпала? Как работается? Нынче стукнуло тридцать лет и три года, как я пишу у своего внутреннего "синего моря".

Сердечно приветствую Вас и Нину Николаевну, отважную жену "старого лучника". Передайте от нас всех привет Ольге Алексеевне. А в садике посадите отдельно куст маргариток — может быть, кто-нибудь из нас коснется еще их живою рукой.

Ваш И. Новиков».⁶

По одному из вариантов «Недотроги» волшебные цветы в ней похожи на огромные маргаритки. В этом был свой тайный смысл — имя «Дези» переводится как «маргаритка».

В письме Гринов, к сожалению, не уцелевшем, очевидно, шла речь о переезде на другую квартиру: близость хозяев оказалась утомительной. Бабушка Зенькович, которая была прикована к постели, постоянно стучала в стенку, вызывая Ольгу Алексеевну — поговорить. Саша оказалась девушкой бесцеремонной — заходила, не спрашиваясь, вмешивалась в разговоры Гринов — присутствовала.

Хотелось найти изолированный хотя бы наполовину домик и — что очень важно было по тем временам — с садом и хоть небольшим огородом.

В городе был маклер Ананьев — его и попросили подыскать такое жилье. Среди других домов была «хатка Зосимы» по улице Либкнехта, в одном квартале от Зеньковичей — небольшой домик из двух комнат и кухни, саманный, крытый черепицей, на земляных полах, но с огромным участком. Зосима был монах, построивший домик, где жили монашки. Еще недавно их было пять; одна умерла, двух выселили и грозились выселить оставшихся. Они бы продали дом, но денег у Гринов не было, да и земляные полы не понравились Александру Степановичу.

Наконец, нашли кварталом ниже, на Октябрьской, домик, тоже крытый черепицей и саманный, с одинокой, немолодой хозяйкой. Звали ее Евдокия Афанасьевна Власенко. Она сдавала половину дома, состоявшую из трех небольших комнат, и согласилась отдать новым жильцам половину деревьев сада и часть земли под огород. Это стоило ничтожно мало — 144 рубля в год.

Переезд был назначен на четырнадцатое мая — в этот день кончался полугодовой срок, оплаченный Зеньковичам. Но уже в апреле Нина и Александр Степанович под руководством Ольги Алексеевны весело сажали огород возле будущего своего дома.

Грин носил из лесу чернозем для грядок. Мария Васильевна Шемплинская вспоминает: «Был такой случай: как-то весной Александр Степанович зашел ко мне, направляясь в лес за черноземом. В руках у него была тяжелая железная палка. Через два часа он снова зашел и вдруг спокойным голосом говорит:

— Я сейчас убил человека. По дороге навстречу шел человек, и я, чувствуя в нем что-то враждебное, ударил его этим ломом. Он покачнулся и упал.

Не поверив тому, что Александр Степанович мог убить человека, я не стала задавать вопросов. Однако, после его ухода я испугалась. Слово "покачнулся" показалось мне реальным, страшным, и я несколько дней прислушивалась к разговорам. Но никто ничего не говорил. Видимо, это "убийство" было актом глубокого перевоплощения, свойственного Грину при создании им образов литературных героев».

В солнечные дни Грины уходили вместе гулять. Александр Степанович рассказывал Нине о той любви к лесу, которая охватывала его в детстве, когда он, маленький бродяжка, мог уходить из дому на целые дни. «Как-то, — вспоминает Нина Николаевна, — гуляя с Александром Степановичем, встретили мальчика лет пятнадцати, узкоплечего, веснущатого, с некрасивым сероватым лицом, темными глазами, серьезно, не по-детски сжатым ртом. Плохо одетый, в поношенную рубаху, старые штаны, с холщевым мешком за спиной, он шел, постукивая палочкой, всем своим видом давая понять, что он идет взросло, как любой дорожный путник.

Александр Степанович велел мне к нему приглядеться. Я всмотрелась внимательно.

— Это мой точный портрет в те же годы, — сказал мне Александр Степанович.

Я оглянулась и увидела в спине подростка беззащитность. Стало остро его жаль.

— А где сейчас твои веснушки? Или их у тебя не было?

— Были, а потом постепенно, годам к двадцати пяти исчезли. Они очень меня смущали — казались каким-то девическим придатком».⁷

Дмитрий Павлович Панков, живший неподалеку от Зеньковичей, напротив «хатки Зосимы», рассказывал: «Грины часто по вечерам гуляли. Видно, Александр Степанович учил Нину Николаевну звездам. Идут две фигуры, длинная и маленькая, длинная всё рукой на небо показывает».

«Наступала Пасха, — вспоминает Нина Николаевна, — любимейший праздник Александра Степановича. Не было ни гроша. Он что-то мастерил в своей комнате, не пуская меня туда. Пришел к маме и таинственно попросил кусок чистой тряпочки. Любопытство раздирало меня на части. В двенадцать часов ночи, в "Христос Воскрес!", Александр Степанович вышел, неся крошечный, с табачную коробку, столик, накрытый белой салфеточкой, на которой красовались: кулич, пасха, яйца и окорок. Всё было сделано из дерева и славно раскрашено. Неся, он пел "Христос Воскресе!".

— Вот тебе, Ниночка, и вам, Ольга Алексеевна, Пасха от вашей бедной Собаки».⁸

Примечания

1. ...теплых друзей». — РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 129.

2. ...ответ их отрицательный». — РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 200.

3. ...«Кюхля»... — Имеется в виду роман Ю. Тынянова.

4. Ваш А.С. Грин 11 февр., 1931 г.» — РГАЛИ. Ф. 343. Оп. 3. Ед. хр. 20.

5. А. Зуев». — РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 155.

6. Ваш И. Новиков». — РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 129.

7. ...казались каким-то девическим придатком». — РГАЛИ. Ф. 127.

8. ...от вашей бедной Собаки». — Там же.