Глава 6. Клевета

Генерал Ильин, к которому в очередной раз обратилась со своими жалобами Нина Николаевна, дал ей разумный, как всегда, совет: «Надо добиваться реабилитации. Без нее вы — человек бесправный. Собирайте свидетельства».

Старый кагебешник лучше, чем кто-либо другой знал, как мало на родине нашей стоит жизнь человеческая без оправдательной бумажки. Нина Николаевна вняла рекомендации и разослала письма людям, которые знали ее в Старом Крыму при немцах. Вера Николаевна Мацуева, одна из свидетельниц, живущая в Саратове, так описала события пятнадцатилетней давности: в ночь на 7 ноября 1943 года «на Южной улице Старого Крыма был ночью убит немецкий офицер. Утром немцы арестовали тринадцать мужчин, живших поблизости от места убийства. К Н.Н. Грин прибежала жена одного из арестованных, прося о помощи. Заложникам грозил расстрел. Н.Н. Грин сразу же пошла в полицию, где содержались арестованные, но ничего не добилась. Пошла к коменданту города. Тот сказал, что спасти арестованных может только поручительство городского головы. Нина Николаевна побежала в управу. Надо было торопиться: арестованных отправляли в Симферопольскую тюрьму. Городской голова Арцишевский внял мольбам Нины Николаевны. Был составлен список арестованных. С этим списком Н.Н. Грин пошла к коменданту (я сама переводила этот список на немецкий язык). Комендант подписал, и Нина Николаевна немедленно поехала с бумагой в Симферополь, добилась приема у начальника тюрьмы и отдала ему список. Начальник сказал ей, что этих людей не расстреляют, раз есть поручительство, а переведут в рабочий лагерь. Это известие она и привезла семьям арестованных».

Позднее, уже после смерти Нины Николаевны Грин, я обратилась к Мацуевой с просьбой снова описать подробности тех дней. Ко всему вышесказанному она добавила еще одну деталь. Городской голова Арцишевский, просматривая список арестованных, вычеркнул из него две фамилии. То были жители городка, подозреваемые в сношениях с партизанами. Переводя список на немецкий язык, Мацуева снова внесла эти две фамилии — так они решили с Ниной Николаевной. Арцишевский список подписал, не заметив в нем перемен. Если бы этот поступок был разоблачен, их обеих могли бы расстрелять. Об одном из тех, чья фамилия была восстановлена в списке заложников, Илье Вениосове, дала свидетельство его жена, Екатерина Дмитриевна, жившая в Старом Крыму: «Я очень боялась за него, так как он имел тайную связь с партизанами. Родители возили ему передачу. Муж сумел передать им записку, прося не беспокоиться — он скоро вернется, так как из Старого Крыма приезжала Грин, защищала их. Начальство им объявило, что они не будут расстреляны».

Когда товарищ Иванов в Старом Крыму узнал, что вдова Грин собирает свидетельства о событиях военных лет (в маленьком городке такое немедленно становится достоянием публики и в первую очередь — властей), он принял свои меры. Секретарь райкома решил не допускать реабилитации Грин. Для этого была сотворена встречная версия. Явно отталкиваясь от той строки в предисловии Константина Паустовского, где говорилось, что Грин умирал один, творцы мифа номер один придумали сценарий, по которому жена Грина бросила мужа за два года до смерти, тяжело больного. Он умирал на соломе, в полном одиночестве. Только соседка, старушка Белолипецкая, приходила ухаживать за умирающим. Второй вымысел, направленный против возможной реабилитации вдовы Грина, был опаснее, ибо имел окраску политическую. Миф номер два, опять-таки сочиненный в райкоме, повествовал о том, что во время оккупации Крыма Нина Николаевна сотрудничала с немцами, предавала советских людей; будучи медсестрой, переливала кровь умерщвленных младенцев раненым немецким офицерам. Восстановления же дома, где умер Грин, вдова добивается для организации шпионской явки и базы для антисоветской агитации.

Старый Крым, как всякий небольшой городок, оказался благодатным полем для посева любой клеветы. Успех мифотворцев обеспечиваю то обстоятельство (мы уже говорили о нем выше), что коренных жителей осталось в городе очень мало. Сталин выслал в Узбекистан и степи Казахстана всё крымскотатарское население, а также большую часть греков, болгар и армян. С середины 1950-х годов в Старый Крым, славившийся чистотой воздуха, хлынули офицеры-отставники, а также партийные и советские должностные лица, достигшие пенсионного возраста. Вчерашних обитателей Тамбова и Иркутска, Вологды и Тобольска привлек мягкий крымский климат, обильно плодоносящие сады и близость моря. Эти не связанные с прошлой жизнью города люди, скучающие в своих недавно купленных домиках, охотно подхватывали и передавали сплетни о Нине Николаевне. А были и просто откровенные врали, которые утверждали, что собственными глазами видели, как «эта Грин» в черной атласной амазонке скакала на лошади, сопровождаемая кавалькадой немецких офицеров. Слухи множились, обрастали леденящими душу подробностями. Вечерами, за чаем, в очередях, на рынке снова и снова обсуждались подробности «предательства» Нины Грин.

Как? Дали десять лет? Только десять? Так спущенная сверху легенда обрела форму «народного гласа». А чтобы интерес к легенде не слабел и обретал всё большую подлинность, товарищ Иванов поручил своей секретарше напечатать сочиненные им тексты. Секретарша, разумеется, сделала копию и для себя, и для подруги: так интересно, такая сенсация! Напечатанная на машинке сплетня выглядела уже документом. А документ на граждан советской страны действовал неотразимо.

Ничего не зная об этой начальственной акции, Нина Николаевна подала в прокуратуру заявление о реабилитации. В руках у нее было уже четыре свидетельства от людей, знавших ее в годы оккупации. Кроме показаний Мацуевой и Вениосовой, она получила письма со свидетельствами от Марии Николаевны Ураловой, врача-фтизиатра, и от Марии Васильевны Шемплинской, друга Гринов. В прокуратуре с ней разговаривали односложно и сухо. За ответом велели обратиться через две недели.

«Так быстро?» — удивилась она. «Запросим местные органы», — последовал ответ. Откуда ей было знать, что эпоха реабилитации в стране уже завершилась? Большой плотный конверт из Главной военной прокуратуры пришел десять дней спустя.

Текст был краток и не оставлял никаких надежд на государственное прощение: «15 мая 1958 года. 9—16881—46. Гр-ке Грин Нине Николаевне. Ваша жалоба от 5.V.58 года проверена. Установлено, что осуждены Вы были 26.II.46 г. правильно. Оснований для реабилитации не имеется, поэтому Ваша жалоба оставлена без удовлетворения. Военный прокурор отдела ГВП, подполковник юстиции Шевницын».

В те же дни, едва оправившись от приступа стенокардии, вызванного чтением прокурорского документа, Нина Николаевна получила еще один удар. Выйдя на улицу, она ощутила разительную перемену в отношении к себе. Знакомые здоровались холодно и не глядя в глаза. Другие проходили мимо, демонстративно не замечая ее. Сухо и официально разговаривали в аптеке и магазине. Понять, что именно произошло, помогли дети. Раньше малыши любили ее за приветливость и гостинцы, которые у Нины Николаевны всегда были припасены для них. Теперь всё резко переменилось: девочки и мальчики бежали за ней по улице с криками «Фашистка! Немецкая шпионка!» Некоторые бросали ей вслед комья земли, камни и палки.

Через много лет, когда я собирала материалы к биографии уже к тому времени покойной Нины Николаевны, Старокрымская учительница Раиса Федоровна Калояниди описывала сцены, которые она не раз наблюдала в те дни: «Нина Николаевна шла по улице, не ускоряя шаг, глядя прямо перед собой. Лицо у нее строгое, скорбное. А сзади — толпа оскорбляющих ее детей. Я выбегала из дому, разгоняла ребят, стыдила их, даже плакала. Один раз, когда я особенно горько разрыдалась после такой сцены, Нина Николаевна сказала мне: "Ну, что ты, Раечка, милая, они ведь не виноваты — их научили"...»

То, что происходило на улицах Старого Крыма в те дни, было лишь невинной детской игрой по сравнению с тем, какое действие сочиненные товарищем Ивановым легенды произвели в Москве и Киеве. Незадолго до появления мифа Союз писателей СССР совсем уже готов был сдвинуть «гриновскую проблему» с мертвой точки. Из столицы были посланы письма в Совет министров Украины и Союз писателей в Киеве за подписью Константина Федина. В украинской столице идея гриновского музея получила поддержку от большой группы наиболее знаменитых писателей. Статья на эту тему в столичном издании «Радянська Украша» появилась за подписью Леонида Первомайского, Николая Ушакова, Натана Рыбака, Вадима Собко, Михаила Стельмаха и Юрия Збанацкого. Писатели бодро подталкивали чиновников к конкретным действиям по созданию музея в Старом Крыму.

И вдруг в Москве и Киеве всё разом застопорилось. Высокопоставленный чиновник Союза писателей СССР Воронков, тот самый, что лишь недавно клялся Нине Николаевне, что с домиком всё будет в порядке, перестал отвечать на ее письма. По телефону уклончиво сообщил, что вопрос о домике Грина решено отложить. Кто решил? Почему? «На то есть причины...», — протянул надзирающий от КГБ над писателями Воронков. Московские друзья и почитатели творчества Грина добились аудиенции у Воронкова. Припертый их вопросами, он снова ответил, что делать ничего не будет, поскольку злополучный домик стоит на территории, принадлежащей секретарю местного райкома партии. Беспокоить его не следует. А если поклонники Грина так уж горят желанием увидеть музей своего кумира, то пусть соберут деньги в частном порядке и восстанавливают это помещение для его вдовы.

Нина Николаевна кинулась в Киев — туда, где вроде еще недавно бодро гремели барабаны поборников музея. Разговор с секретарем союза украинских писателей, знаменитым поэтом Миколой Бажаном, оказался еще более обескураживающим. В письме, посланном в Москву 19 февраля 1959 года, она рассказывала: «Ударил меня крепко и нечестно Воронков. Перенесла... Думала, в последний раз... А вчера ударил М. Бажан... Был у него приемный день. Я была первая... Узнав, что я вдова Александра Грина, торопясь, сказал: "Мы не будем восстанавливать домик Грина. Это руины. А в большом доме живут жильцы. Я уже звонил в обком Крыма, всё знаю". Торопясь, пытаюсь сказать ему, что восстановление домика — не мое личное дело, в нем заинтересованы и жители города, и многочисленные почитатели А.С. Грина. Он почти не слышит меня, говорит что-то о том, что это не государственное дело, что если мне нужно жилье, то оно будет мне дано. И говорит, уже стоя у дверей. Тогда, оторопев, я спрашиваю: "Какая же все-таки причина вашего отказа?" — "Обком Крыма не дал прямого ответа", — ответил Бажан. — Уклончиво, ни да, ни нет...»

Но отчего же, так вот, одновременно, в Москве, Киеве и Симферополе у всех должностных лиц, причастных к восстановлению дома-музея, фамилия Грин стала вызывать вдруг оскомину? Почему забуксовали в одночасье все колеса партийно-государственной машины? Истина открылась очень скоро: клевета, родившаяся в кабинете первого секретаря старокрымского райкома партии, достигла всех тех кабинетов, куда стучалась вдова писателя. В Советском Союзе это называется сигналы о «моральном облике» и имеет прямое отношение к вопросам идеологии и внутренней политики. Идеология же — вещь опасная, с ней лучше не связываться. В эти дни, кажется, впервые после выхода на волю, ее охватила растерянность.

Раздумывая над происходящим, вспомнила Нина Николаевна события двадцатилетней давности, когда в голодном Крыму начала 1930-х годов тяжело больной Александр Степанович хлопотал о пенсии. Целый год писал он письма в Москву, даже ездил разговаривать в тогдашние писательские организации. Пенсию получил он за две недели до смерти. А туберкулезный паек, который просил много недель в ближнем санатории, так и не получил, хотя все необходимые справки она носила туда не раз... Ну, да, конечно, скажут люди: то были жестокие сталинские времена. А теперь какие же? Между тем, владелец курятника товарищ Иванов не собирался останавливаться на достигнутом. По его указанию городской совет Старого Крыма принял решение снести домик. В качестве птичника он уже не нужен был товарищу Иванову, ибо для его кур выстроен был новый сарай. Снос домика должен был по идее властей окончательно завершить дискуссию со «шпионкой» и «изменницей Родины».

А чтобы ни у кого и никогда не поднялась рука защищать вдову Грина, в ход пущена была третья по счету легенда. Был распространен слух, что Александр Грин вообще никогда не жил в Старом Крыму. Он и на землю здешнюю никогда не ступал. Плыли Грины в 1930 году из Ялты в Феодосию на пароходе, по дороге писатель умер, а преступная жена передала его документы своему любовнику. Грина же схоронили по морскому обычаю — тело обернули в холст и — в море. Тот, кто приехал в Старый Крым в тридцатом, вовсе и похож-то на Грина не был...