Глава 11. Поражение или победа?

Боюсь, что у читателей моих создастся впечатление, что друзья Нины Николаевны — люди, у которых нет иных забот, как только заниматься судьбой домика; что в Старый Крым ездили мы от избытка свободного времени. Это не так, совсем не так. Саша Верхман напряженно работал все эти годы в своем конструкторском бюро и часто выезжал в нелегкие служебные командировки. Нина Комарова, химик, служила на одном из предприятий в Умани. Я продолжала свои ботанические исследования в академическом институте в Киеве, перемежая лабораторную работу экспедициями в поисках лекарственных растений. При всём том мы, включая симферопольского поэта Бориса Сермана, сотрудника отдела культуры Крымского облисполкома молодого энтузиаста Геннадия Берестовского и многих других почитателей Грина, считали делом своей жизни помогать Нине Николаевне. В многолетних усилиях наших, в дружбе с оклеветанной вдовой Грина мы видели утверждение справедливости вообще, дорожили возможностью вести эту борьбу, хотя каждый из нас мог скорее прогадать, нежели выгадать в этих сражениях с тупыми, безграмотными, но хитрыми и изворотливыми чиновниками. Странная то была борьба: мы — «бунтовщики» — оставались всегда в пределах закона, а те, кому по должности надлежало поддерживать и защищать закон, в споре с нами постоянно попирали его. Защищали они, в основном, свои должности и свое служебное спокойствие, нам же клеили отнюдь не безопасные в условиях советского режима политические ярлыки.

Нет, практически мы ничего не добились. При жизни Нины Николаевны музей в домике так и не был создан. После пятнадцати лет забот о памяти своего мужа вдова Александра Грина умерла не реабилитированной по закону и оклеветанной. Никто из тех, кто возводил на нее злостную напраслину, не извинился перед ней, никто не признался в том, что участвовал в травле. Система, при которой рядовой человек — ничто, а чиновник — всё, осталась верна себе. Но и мы себе не изменили. Более того, мы оказывались победителями всякий раз, когда обращались к обществу, к народу, к молодежи.

Осенью 1964 года, возвращаясь после дня рождения Нины Николаевны в Киев, мы заехали в Симферополь. По счастливой случайности прямо на улице встретился нам наш единомышленник, длинный, худой и длинноволосый Геннадий Берестовский. Он шел куда-то с пачкой служебных папок под мышкой. Увидав нас, швырнул папки на тротуар и бросился обниматься. Мы зашли втроем к поэту Серману. И тут в разговоре Саша Верхман изложил наш проект: устроить в 1965 году, к восьмидесятипятилетию Александра Грина, слет его читателей в Старом Крыму. Саша показал письмо-обращение, текст которого мы оставили на столе Грина в домике.

«Всем гриновцам

23 августа 1965 года исполняется 85 лет со дня рождения Александра Степановича Грина. Мы предлагаем отметить этот день слетом романтиков Советского Союза. Если к 23 августа все вы на ракетах, самолетах, вертолетах, метлах, велосипедах, дрезинах, аквалангах, печках, мопедах, а также пешим ходом хоть на один день прибудете в Старый Крым, слет состоится.

Думаю, что нам есть, о чем поговорить, есть, что спеть и рассказать друг другу. Думайте, предлагайте, советуйте. Оставляйте свои адреса».

Геннадий и Борис встретили этот план с радостью. «Народу приедет много, я уверен, — сказал Гена. — Надо обдумать, как их разместить». «И чем кормить, — добавил Серман. — В общем, проблем будет много, но идея отличная. Жить ей, братцы, и жить».

Так и оказалось.

Зачем мы всё это затеяли? По наивности? Из желания побаловаться? Да нет, все мы были люди довольно взрослые и достаточно битые жизнью. И вместе с тем хотелось нам обрести свой собственный праздник, не подаренный, не указанный сверху, а подлинный, искренний праздник, которому вместе с нами порадуются тысячи и тысячи читателей. Но, затевая слет, принимали мы в расчет и нравы своего отечества. В середине 1960-х идеологическая служба уже не могла запретить празднование дня рождения Грина. Мелкие пакости, разумеется, будут, мы это знали, но в целом Грин им самим стал необходим. Обнищавшая идеями и идеалами, утратившая романтику революции, энтузиазм эпохи реконструкции и патриотизм времен Второй мировой войны, система нуждалась в инъекции романтики. Грин нужен был идеологам как источник романтической, ободряющей струи, которую можно присвоить, объявить своей, советской. Так что призыв наш к гриновцам не чужд был официозной установке. Двусмысленность? Мы у себя на родине давно к ней привыкли...

В те годы в стране уже начали возникать разрешенные властями группы любителей Грина. В Ленинграде возник большой литературный клуб старшеклассников «Алые паруса». В июле 1965 года «парусята», как прозвала их Нина Николаевна, приехали в Крым. Сначала они побывали в домике, затем ушли в Коктебель и там, у подножья Кара-Дага, над Лягушачьей бухтой, создали палаточный городок «Зурбаган». Каждая палатка имела в этом городе-мечте свое «гриновское» имя: «Марианна», «Бриз», «Посейдон», «Бригантина», «Секрет». В городе были улицы Флибустьеров и Двенадцати ветров, площади Дискуссии и Фрези Грант.

Нину Николаевну привезли в «Зурбаган» на специальном катере. Двое ребят подняли ее на шезлонге по крутой горе вверх. (Она весело и гордо надувала щеки: «Несут как королеву!»). Ей показали улицы города, предоставили место под тентом на надувном матрасе и преподнесли тарелку с ее любимым блюдом: манной кашей. День был ясен и тих, море зеркально-голубое. «Как я по нем соскучилась», — сказала она, не сводя глаз с морской глади.

Потом был концерт. Ребята пели песни на слова Грина и песни о нем. Был прочитан отрывок из «Бегущей по волнам» о Несбывшемся: «Рано или поздно, под старость или в расцвете лет, Несбывшееся зовет нас, и мы оглядываемся, стараясь понять, откуда прилетел зов. Тогда, очнувшись среди своего мира, тягостно спохватясь и дорожа каждым днем, всматриваемся мы в жизнь, всем существом стараясь разглядеть, не начинает ли сбываться Несбывшееся? Не ясен ли его образ?..»

Концерт завершился постановкой новеллы «Словоохотливый домовой». Следующим номером программы Первову и Верхмана принимали в члены клуба «Алые паруса». После произнесения клятвы («Я вступаю в клуб для того, чтобы быть со всеми, кто любит людей и книги, дороги и моря. Я клянусь всегда идти в ногу со временем, не страшась ветра в лицо») в нашу честь над вершиной Кара-Дага взлетела алая ракета. Нам вручили значки: белый ромб с острым парусом и буквами ЛК...

Было много и других сюрпризов 23 июля. Но приезд «парусят» запомнился мне, к сожалению, не только этим. В тот первый день, когда тридцать четыре члена клуба в белых рубашках, синих шортах с панамками на головах подошли к домику, меня поразил унылый вид школьников. С чего бы, казалось, 15—16-летним мальчишкам и девчонкам удручаться, едучи на свидание с Грином? Оказалось, что причина для расстройства у них была серьезная. Едва их группа с двумя учительницами сошла в Старом Крыму с автобуса, как к ним подошли двое и по поручению председателя горсовета, некоего Сотникова, посоветовали в домик не ходить и с Ниной Николаевной не встречаться. Тут же была преподнесена детям «крымская легенда» об одиноком Грине, брошенном женой и умиравшем на соломе. Дети были потрясены этой встречей. Они с опаской подошли к домику, пряча за спины приготовленные букеты полевых цветов. К ним вышла ничего не подозревавшая Нина Николаевна и начала рассказ о Грине, о их жизни в Крыму, о его последних днях. Чем дольше говорила она, тем явственно светлели лица «парусят». А вечером мы вместе с учительницами окончательно развеяли клевету старокрымского начальства. Мы подружились с ленинградским клубом, ребята нам поверили. Но сколько туристов, приезжих, обработанных таким вот образом в гостинице, в кафе, на улицах Старого Крыма, увезли с собой горькое чувство обиды за любимого писателя, брошенного предательницей-женой. Впрочем, что говорить о туристах, если сам Илья Григорьевич Эренбург, клятвенно обещавший поддержать борьбу за музей Грина, наслушавшись «крымских легенд» и учуяв носом опытного дипломата опасность, прислал нам с Сашей письмо, уместившееся в полутора строках: «Уважаемые т. т. Первова и Верхман! Я не желаю иметь никакого касательства к делам Н.Н. Грин». Текст невелик, но для характеристики автора — материала сколько угодно...

И все-таки, повторяю, всякий раз, когда мы через головы должностных лиц говорили об Александре Грине с читающей публикой, мы замечали нечто такое, что радовало нас и Нину Николаевну. В тот июльский вечер, когда мы рассказывали «парусятам» правду о супругах Грин, возникла идея: на горной площадке над кладбищем сложить башню из камней. Смысл сооружения виделся нам в том, чтобы подсказать (нет, не современным чиновникам, а может быть, людям будущего) мысль о необходимости памятника писателю. Идея была радостно подхвачена нашими слушателями и уже на следующий день «парусята» принялись таскать камни. К вечеру на площадке поднялась уже довольно высокая пирамида, увенчанная плоской треугольной плитой с высеченной на ней бригантиной под алыми парусами. К основанию пирамиды прислонили плиту с надписью: «Здесь должен быть памятник А.С. Грину». А чтобы идея эта не захирела и не была забыта, мы оставили в домике на столе Александра Степановича обращение: «Дорогой товарищ! Над старокрымским кладбищем заложено основание будущего памятника капитану романтиков Александру Грину... Считай своим долгом принести туда обыкновенный камень».

История эта имела обычное в подобных случаях продолжение. Никем не разрешенное и идеологически сомнительное сооружение вызвало негодование властей. Камни растащили, доску с надписью разбивали дважды. Но ребята жаловались в высокие инстанции, и местным чиновникам приходилось всё восстанавливать заново. С 1967 года наш тур стал местом подъема паруса 23 августа, в честь дня рождения Грина. Сперва это был маленький парус; потом возникла стройная дюралевая мачта и настоящий, видный издалека парус. Его поднимали рано утром. Проезжавшие машины останавливались, люди выходили, не веря своим глазам. Тур стал местом встреч, местом возникновения дружб.

Но эти ежегодные встречи начали тревожить КГБ. К нам стали подсылать «гринолюбов» в штатском, которых мы без труда разоблачали. Однажды, после очередного слета «гринян», с площадки исчезли парус и мачта. Местные милиционеры, к которым мы обратились с жалобой, объяснили: кражу совершили работники КГБ. Как известно, милиция и КГБ — организации хотя и близкие, между собой не слишком дружные. В ответ на кражу друзья Грина сделали новую, более тяжелую мачту, и она простояла несколько лет. Однако к столетию Грина, в 1980-м, местные власти все-таки добились своего: они разбросали собранные «парусятами» камни, а возле рухнувшей мачты устроили городскую свалку. Подъем паруса стал официальным, санкционированным сверху мероприятием, его перенесли на противоположную сторону города, подальше от кладбища и дорог. Мы, ветераны этой традиции, в официозном мероприятии участия не принимаем. Так оно и шло в течение 1960-х годов: покойного писателя причесали, официализировали, и вместе с тем делали всё, чтобы подавить любую инициативу, которую проявляли по отношению к Грину рядовые читатели. В Старом Крыму, где совсем еще недавно ходила-гуляла легенда о том, что Грин вообще здесь никогда не жил (умер-де на пароходе, плывшем из Ялты в Феодосию), вдруг переименовали кинотеатр «Прогресс», дав ему вполне гриновское имя «Мечта». А второй, только что построенный кинотеатр нарекли, опять-таки под Грина, «Бригантиной». И одновременно киевские и крымские начальники вполне серьезно обсуждали вопрос о том, чтобы перенести прах писателя в Феодосию (1966) и таким образом искоренить паломничество приезжих в домик и на местное кладбище. В печати то и дело появлялись монографии и статьи о Грине, полные передержек: писателя настойчиво перекрашивали и перешивали по советской мерке. Все эти «портные» и «маляры» с высшим образованием и билетами Союза писателей в кармане делали свое дело (в 1960-е годы и позднее), игнорируя факты истории, свидетельства современников и запечатленную в его собственных книгах позицию самого писателя.

Перекраска Грина продолжается поныне. В 1980-м, на вечере, посвященном столетию Александра Степановича, поэт Сергей Наровчатов патетически восклицал: «Нельзя забывать, что цвет алых парусов — это цвет революции, цвет Октября!» Явственно ощущали мы все эти годы и стремление властей любыми средствами оторвать от памяти Грина Нину Николаевну. Редактор шеститомного собрания сочинений Грина, литературовед В.М. Рос-сельс, пригласил ее подготовить комментарий к произведениям, помещенным в этом издании. Нина Николаевна всерьез взялась за сбор материалов, но очень скоро, по приказу свыше, от ее услуг отказались. Несколько раз делались попытки реабилитировать вдову Грина. Наиболее решительно взялся за это Сергей Сергеевич Смирнов, писатель, прославившийся тем, что восстановил справедливость по отношению к защитникам Брестской крепости, сидевшим сперва в немецких, а затем в советских лагерях. Но и Смирнов ничего не смог сделать. «Не то время», — говорили ему наверху. А иногда отвечали и более грубо: «Вы уже достаточно нареабилитировали. Хватит». В пенсии Нине Николаевне также отказывали. Мы продолжали посылать ей «пенсию Литфонда», но кто-то проболтался о происхождении этих денег. Она пережила это открытие очень тяжело. Я слышала ее ответ на вопрос экскурсантов, помогает ли ей государство. «Нет, регулярную помощь присылают друзья из Киева, но, согласитесь, что так быть не должно...»