Вместо эпилога

Нина Николаевна скончалась в Киеве 27 сентября 1970 года. Согласно воле покойной, выраженной в духовном завещании и обращенном ко мне и к Александру Верхману — поверенным при ее жизни и душеприказчикам после ее смерти — мы должны были похоронить Нину Николаевну в семейной ограде на старокрымском кладбище между могилами Ольги Алексеевны Мироновой, ее матери, и Александра Степановича Грина, ее мужа.

Гроб был перевезен из Киева в Старый Крым.

Местные власти отказались выполнить волю Нины Николаевны. Было проведено четыре срочных совещания на областном уровне. Решения были однозначны. Мы звонили в Москву в Союз писателей. Они звонили в ЦК коммунистической партии Украины. Высшее начальство подтвердило: всё правильно. Не разрешать.

Гроб, обтянутый темно-красным глазетом, стоял в домике. Люди шли проститься и несли цветы. Старушки подходили к гробу, крестились: «Как это Валька Поздеева не побоялась нарушить волю покойницы? Что это делается...»

Валентина Ивановна Поздеева, председатель Старокрымского горисполкома, женщина решительная и резкая, на наши вопросы ответила: «Она была поклонница фашизма и изменяла Грину».

Шли дни. Нам надо было возвращаться домой. Все мы отпросились с работы, сроки истекли. В субботу, 3 октября, у Саши Верхмана состоялся последний разговор с председателем райисполкома, носившим многозначительную фамилию Планетов. Планетов заявил, что мы им надоели, мы мешаем им работать, и они сами без нас похоронят Грин. Обещано было, что автобус приедет за гробом в 4 часа дня, но прикатил он в 12. Кроме рабочих, в нем сидел некто в штатском.

Сбежались жители улицы. Слышались их возмущенные голоса: «Почему не подождали людей? Школьники за цветами пошли! Фашисты!» Не обращая внимания на крики, рабочие вынесли гроб из домика и поставили в автобус. На следующей улице к толпе, сопровождавшей машину, присоединилась большая группа туристов. Их оттаскивали, им угрожали: «Отведем в милицию!» Их уговаривали: «Вы знаете, кто была жена Грина? Она предавала советских людей».

Могила на кладбище была вырыта метрах в пятидесяти от ограды Гринов. Опустили на веревках гроб. Всё происходило в полном молчании. Мы стояли в стороне. Туристы рядом с нами. Рабочие насыпали холм. Сверху ткнули деревянную пирамиду кирпично-красного цвета. Оплеванные, обесчещенные, смотрели мы на это кощунство. У всех была одна мысль: «Перехоронить! Когда?»

В Киеве мы с Сашей окончательно решили тайно перехоронить Нину Николаевну через год, в день ее рождения, 23 октября 1971 года. Проконсультировались у знакомого юриста.¹ Он рекомендовал отказаться от этой затеи. Мы не вняли.

«Тогда имейте в виду, если вас поймают на месте — получите по три года; вас подведут под статью Уголовного кодекса об осквернении и ограблении могил. Успеете перенести гроб в могилу Грина — обе статьи отпадают». «Следовательно, надо спешить», — резюмировал Саша. «Ну вот, вы всё поняли», — покачал головой юрист.

В Симферополе были двое ребят, два Виктора, на которых мы рассчитывали. Третьим нашим помощником оказался Фе-ликс, сын моей приятельницы. Узнав, что я в конце октября еду в Крым, Феликс спросил, что я собираюсь там делать. «Восстанавливать справедливость». Он сразу догадался. «Можно я с вами? Вот только денег на дорогу...» Я сказала, что деньги будут. «Тогда всё в порядке. Еду с вами».

В Симферополе стояла теплая крымская осень. Поехали к одному из Викторов. Произошел запомнившийся диалог: «Вы просто так приехали или не просто так?» — «Не просто так, Витя». — «Наконец-то! Сейчас пойду за Виктором. Как я рад!» Он вернулся со вторым Виктором. Ребята были взволнованы предстоящим. «Есть еще один доброволец, — сказал Виктор-второй. — Мой друг Николай. Давно рвется».²

Договорились встретиться 22 октября вечером на автобусной станции в Старом Крыму и расстались.

Саперные лопаты, отправленные из Киева, ждали нас с Сашей в Коктебеле на почте. На турбазе Саша одолжил у старого знакомого ледоруб. Туманно пояснил: «Для подъема в горы». Было решено, что сначала я сама поеду в Старый Крым, чтобы проверить, как примут там мой приезд.

Утро 21-го в Старом Крыму было холодное, ветреное, с низким небом. Я попросилась ночевать к знакомой простой женщине.³ Сказала, что приехала отметить день рождения Нины Николаевны и привести в порядок ее могилу. Нарочно, чтобы обратить на себя внимание местных властей, побывала в главных присутственных местах: в ресторане «Горный», в библиотеке, в универмаге. Знакомым говорила всё то же: буду приводить в порядок могилу.

В сумерках пошла на кладбище. Там не было ни души. Зашла в ограду, села под алычой. Быстро темнело. Вспомнилось, как мы сидели с Ниной Николаевной здесь несколько лет назад и она, постукав папочкой по земле, сказала: «Здесь я буду лежать!», — радостно уверенная, что ее воля будет выполнена. Около могил было тихо, но каждый звук заставлял напрягаться.

Послышались осторожные шаги. Я вышла за ограду и спросила, стараясь, чтобы голос звучал твердо: «Кто здесь?» Это была кошка. Просидев два часа и никого не дождавшись, я поняла, что крымских властей мой приезд не насторожил.

Весь следующий день — 22 октября — лил холодный ровный дождь. Я была в отчаянии: ребята не приедут в такую погоду. Но вечером на автостанции меня встретили и Феликс и Виктор-первый (Падалко). Потом, запыхавшись, прибежал Саша: он нес лопату — выпросил у моей хозяйки. Саша посмотрел на часы, сказал: «Пора. Остальные найдут нас на кладбище».

Подходя к воротам кладбища, услышали голоса: это были только что приехавшие Николай и Виктор-второй (Павленко). Мы облегченно вздохнули: все в сборе...

Двое начали копать в ограде, трое — раскрывать холм над гробом Нины Николаевны. Я сидела на стрёме, на скамье, ведущей к могиле Грина. Поднялся ветер, он заглушал стук лопат о камни, шаги, голоса. Часа через два ко мне подошел Виктор-первый: «Юлия Александровна, до гроба дошли». В стенках раскрытой могилы были укреплены два фонарика. При их свете я увидела гроб Нины Николаевны. Стоя в яме, Николай подводил под него веревку. Меня охватило чувство огромного облегчения: дело почти сделано. Подошел Саша. «Опасности, что нас накроют, почти нет, — сказал он, — пойдемте, я провожу вас». Свою хозяйку я предупредила, что задержусь на дне рождения; она поджидала меня. «Я тебе в гостиной постелила, Александровна. Как справили? Гостей много было?» — «Да нет, немного, — ответила я. — А так всё хорошо».

Мне не спалось. Когда рассвело, я заняла пост у окна. Около семи появились три фигуры: Саша, Николай и Виктор-первый. Увидав меня, замахали руками, стали показывать, что всё в порядке. Слава Богу! Камень с души... Я пошла к хозяйке и попросила ее приютить и этих троих, дескать, со дня рождения идут. Она дружелюбно всех разложила, двоих на кровати, одного на диван. Я ни о чем их не стала спрашивать, и они мгновенно уснули. Только Николай успел, засыпая, сказать: «Самые счастливые похороны в моей жизни».

В десять утра я их разбудила. Саша сказал, протирая глаза: «Какой странный сон приснился». — «А я уже не спал, — отозвался Виктор. — Лежу, смотрю кадр за кадром и не верю». — «Вот если так вкалывать на моем родимом заводе, — подал голос Николай. — Быть бы мне ударником коммунистического труда».

Пошли проводить на первый автобус Феликса и Виктора-второго, которые ночевали у каких-то знакомых. По дороге гробокопатели мои рассказывали со всеми подробностями, что происходило после моего ухода с кладбища.

Гроб несли, сменяясь. Освещенный огнями с шоссе, он, казалось, плыл по воздуху. Не исключено, что если бы в эту пору забрел на кладбище местный житель, то пошла бы гулять по окрестностям легенда о том, как Нина Николаевна сама себя перехоронила. Рыть в ограде оказалось очень трудно, в земле было много камней. Для гроба сделали нишу и заложили ее камнями, чтобы было надежнее. Когда закончили работу, Саша включил магнитофон. Еще в Киеве он для этого случая записал «Лякримозу» из «Реквиема» Моцарта. Я себе представила: предутренняя тишина и вдруг над кладбищем звучит эта удивительная музыка... На дворе стояла солнечная погода: 23 октября тысяча девятьсот семьдесят первого года, суббота, день рождения Нины Николаевны Грин.

Год спустя у Виктора-второго власти произвели обыск. Никакого отношения к Нине Николаевне обыск тот не имел, но гэбэшники обнаружили дневник, в котором будущий историк бисерным почерком описывал события осени 1971 года.

Ребят вызвали в КГБ; они вели себя достойно. Да, перехоронили, но вины своей в этом не видят. Им угрожали, пугали, дескать, Первова и Верхман уже сидят. Потом вызвал их прокурор Крымской области. На столе его лежали три незаполненных ордера на арест. Прокурор долго говорил, как нехорошо идти против власти, как строго за это карают. При этом многозначительно поглядывал на ордера.

Но конец истории оказался счастливым. «Пусть вам это будет уроком на всю жизнь, — сказал прокурор, — а сейчас вы свободны...» Не веря своему счастью, ребята ушли. Больше их не трогали.

Теперь стало возможно открыто говорить людям о том, что Нина Николаевна похоронена рядом с Александром Степановичем. Как хорошо было дарить эту «тайну» людям, огорченным тем, что Грины врозь. Всем, кто любит Грина, кто знал и любил Нину Николаевну, было нужно, чтобы ее (да, бесспорно, и его) воля была выполнена.

Шумит старая алыча над тремя могилами.

Примечания

1. ...у знакомого юриста. — Этим юристом был Лев Ройтман, сосед Ю.А. Первовой по ул. Ивана Кудри в Киеве; позже работал на радио «Свобода», где вел передачу «Комментаторы за круглым столом»; автор знаменитого термина «маниакальный оптимизм», который точно передавал идеологию советской власти периода заката.

2. Давно рвется». — В годы, когда писалась книга, по соображениям безопасности Юлия Александровна Первова в тексте не назвала имен полностью. Помимо самой Первовой и Александра Верхмана, участниками перепохорон были: Виктор Падалко из Симферополя, Виктор Павленко, Николай Турчанинов и Феликс Россельс — сын В.М. Россельса, издателя первого (М„ 1965) шеститомника А.С. Грина.

3. ...к знакомой простой женщине. — Имеется в виду сестра Петра Никитича Буинцева — Субботина.