Глава 16. Письмо сестре. Гонорар за «Блистающий мир» — 26 золотых монет. Путешествие в Крым: очарование Юга. Севастополь, встреча с Шенгели. Ялта. Ультиматум Керзона. Бегство из Крыма. Москва. Рассказ «На облачном берегу»

Грин давно ничего не знал о судьбе своей семьи, связь с которой была потеряна за годы войны и революции. После смерти отца семья распалась. Лишь младший брат, Борис Гриневский, позднее разыскал Александра Степановича и вскоре сам перебрался в Петроград, чтобы быть около него. Но в 1922 году Грин и о нем не знал ничего, кроме того, что в Гражданскую войну Борис воевал в Красной армии.

Александр Степанович обрадовался, получив письмо от младшей своей сестры Антонины; оно пришло из Польши, на адрес Горнфельда.

«Милая Антонина! — писал он в ответном письме. — Лет тринадцать я не видал тебя. Получив твое письмо к Горнфельду, он переслал мне. Как ты живешь? Интересно мне узнать что-нибудь о дьяконе Николае, красноармейце Борисе и Катерине. Вообще, побольше о "вячском". Как ты попала в Гродно?

Ну, теперь спишемся. Я живу после многочисленных приключений, о которых когда-нибудь напишу подробно, на 8-й Рождественской, в Петербурге, дом 21, кв. 7. Моя жена, Нина Николаевна Гриневская, которая есть сущий ангел и добрейший в мире котенок, пойдет сейчас за бельем к прачке и опустит это письмо. Вера Павловна шесть лет назад вышла замуж за инженера Калицкого.

Выходят мои новые книги. Я их перешлю вам. Целую тебя в твой польский нос. Очень рад был узнать, что ты жива и здорова. Поклон мужу твоему. Пиши побольше. Я всегда ленив был писать, но если что пишу, то от души.

24 янв<аря> 1923 г. Петербург.
Твой брат А.С. Гриневский».¹

Тысяча девятьсот двадцать третий год — магическая цифра — был одним из самых счастливых и самых благополучных в жизни Гринов.

Первого марта в Доме литераторов состоялся вечер, на котором Александр Степанович читал с большим успехом главы нового романа. В конце того же месяца «Блистающий мир» был закончен. Его немедленно взяла «Красная нива» — представитель журнала в Петрограде Лаганский быстро и оперативно устроил Грину аванс.

«Александр Степанович ходил, полный радости. Роман ему нравился, — вспоминает Нина Николаевна. — "Я вижу, что могу писать романы", — как-то сказал он мне.

За "Блистающий мир" Александр Степанович получил порядочно денег бумажными ассигнациями; так как червонцы тогда ежедневно меняли курс, и мы могли остаться с суммой вдвое, а то и втрое меньшей, то хранить их не имело смысла. Поехали посоветоваться с Верой Павловной; она порекомендовала обменять ассигнации на золото, как делали тогда многие. Существовала "черная биржа", и, по совету Веры Павловны, мы обратились к одному такому дельцу. Он жил на Васильевском острове, и мы поехали к нему на извозчике.

Дома оставили часть ассигнаций для мамы и на покупки, так как были порядочными оборвашками. Изящный гражданин, к которому мы приехали, обменял ассигнации на сто тридцать рублей золотом — двадцать шесть хорошеньких, нежно звенящих пятирублевок. Приехав домой, мы с удовольствием пересыпали их из рук в руки.

Александр Степанович сказал мне:

— Давай сделаем из "Блистающего мира" не комоды и кресла, а веселое путешествие. Давай поедем в Крым. Ты никогда не была там, а я был и люблю его. Вернемся, когда всё истратим. Согласна?

Еще бы не согласиться! Поехали мы в мягком вагоне: праздник так праздник! До чего же тепло и радостно было у нас на сердце! Всё было чисто и ясно.

Ранним сияющим утром мы подъезжали к Севастополю. Проехали монастырь, и Александр Степанович заволновался — приближался город его прошлого, город, принесший ему много счастья и горя.

У вокзала стояли извозчики, но не такие, как в Питере, а презабавные — вместо коляски — линейка.² Что за старина!

Сидеть на них пришлось спиной друг к другу. Очень смешно это нам показалось.

Мы остановились в гостинице напротив Института физических методов лечения. Название ее я забыла.

Прожили мы в Севастополе около недели, целыми днями бродя по городу и его окрестностям».³

Нина — матери: «12 мая, 23 года. Мамочка, милая! Так кругом хорошо, что и сказать нечего. Всё время сердце дрожит. Жара, всё цветет».⁴

Показывая Нине город, Александр Степанович узнавал знакомые места.

На Графской пристани в ноябре 1903 года он был арестован и посажен на два года в тюрьму. Лишь издали Грин показал Нине желтое здание буквой «Г»: воспоминания, связанные с ним, оставили в душе глубокий след: «Никогда мне не забыть режущий сердце звук ключа тюремных ворот, их тяжкий, за спиной, стук, — вспоминал впоследствии он в "Автобиографической повести". — <...> Отведенный в камеру, я предался своему горю в таком отчаянии и исступлении, что бился о стену головой...»⁵

Линия тюрьмы в «Блистающем мире» — одно из самых сильных мест романа. Тюрьма Лисса идеальна — технически совершенное здание, вряд ли чем-то похожее на тюрьму, в которой был заключен Гриневский. Но «эта чистота и отчетливость беспощадно ломали все мысли, кроме одной: "тюрьма" <...> роскошь отчаяния, рассчитанного на долгие годы».⁶

Дня через три после приезда Грины встретили красивого молодого человека в тропическом шлеме. Это был давний знакомый Грина — Георгий Аркадьевич Шенгели, москвич, поэт, ученый. «Два дня мы всюду ходили вместе. Добрые отношения остались навсегда»,⁷ — вспоминала Нина Николаевна.

От счастливых севастопольских дней сохранились фотографии; об одной из них Нина Николаевна рассказывает: «Александр Степанович стоит с гордо задранной головой, я у его плеча в нелепой шляпе, в крымском шарфе с кистями-бубенчиками (первая севастопольская радость), с лицом, похожим на расколотое яблоко».⁸

— Сущий индюк, — сказал Грин, разглядывая полученные фотографии. — Да и ты, матушка, не лучше.

— Правда, Саша, — весело согласилась Нина. — Какие-то надутые дураки.

Там же Александр Степанович сфотографировался отдельно — он сидит в кресле, на нем новое пальто, морская фуражка, он спокоен, задумчив, молод — одна из лучших его фотографий.

«Ходили мы как бы немного пьяные, — рассказывает Нина Николаевна. — А севастопольский базар тех времен! Под огромными зонтиками — многообразие фруктов, овощей, цветов, серебристо-разноцветная рыба. Фон базара — голубая бухта, по которой снуют и стоят на причале мелкие суда — от лодок до шхун с белыми, желтыми и розовыми парусами.

Базар кричал, пел, зазывал. Какие голоса! Казалось, весь город радуется существованию этой утробы. Александр Степанович накинулся на табак — длинный, золотистый, в коробках. Продавали его мальчишки, тонкие, черноглазые. Мы сразу же купили десять фунтов.

В один из вечеров сидели в городском саду. Оживленный разговор, веселая толпа; цвела акация. У всех в руках или в петлицах цветы, где-то приглушенно звенит гитара. Было томительно прекрасно, и в это прекрасное вдруг вошла гибкая молодая черноволосая женщина в желтом атласном платье, с розой в волосах. С ней было двое мужчин, она разговаривала с ними, смеясь. Как зачарованные, смотрели мы на нее. "Как она хороша, — сказал Александр Степанович. — Нельзя было одеться созвучнее".

Я думаю, что это желтое платье пришло на память Александру Степановичу, когда он обдумывал маскарадный костюм в "Бегущей по волнам"».⁹

Чувство праздника, не покидавшее Гринов в Севастополе, продолжалось, когда они морем направились в Ялту. Их провожал Шенгели. Первая поездка пароходом вызвала у Нины детское любопытство. Море было спокойно, за кормой летали чайки.

К Ялте пароход подошел ночью. Город сиял огнями, взбегающими вверх, но, когда Грины сошли на пристань, они оказались в кромешной тьме.

Два носильщика забрали у них вещи и взялись довести до гостиницы. Держась за них, спотыкаясь и смеясь, добрались до трехэтажного, слабо освещенного здания. Администратор отвел их в ободранный номер с двумя подозрительными по чистоте кроватями, в которых они мгновенно заснули.

Нина проснулась от крика под окнами:

— Вишня, черешня! Покупайте! Черешня, вишня!

— Какая черешня в мае? — сказала она. Александр Степанович брился перед своим маленьким зеркалом. Солнце светило прямо в глаза.

— Наверное, ранние сорта. Сейчас я встану, выйдем, — ответила она себе и начала одеваться.

Воздух был свеж и легок. Море было рядом, в гавани стояли суда.

— Чем это пахнет, Саша?

— Глициния, погляди.

По стене гостиницы волнами сползали грозди белых и темно-лиловых цветов. Какой запах! И название удивительное.

— Вишня, черешня! — раздался рядом мальчишеский голос.

— Да мы около рынка, — сказал Александр Степанович. — Пойдем.

Ялтинскому базару было далеко до севастопольского.

— Где твоя черешня? — спросил Грин мальчишку, продолжавшего кричать. Тот показал на лежавшие перед ним кучки мелкой золотистой рыбки.

— Какая же это черешня, малый? — возмутился Александр Степанович.

— Так называем.

— Вот тебе и ранние сорта. Возьмем?

В номер они вернулись, нагруженные едой.

Гостиница им не понравилась — грязно, шумно, гавань и базар рядом.

Коридорный дал им адрес знакомых: Виноградная, 14, Сахаровы.¹⁰ Их двухэтажный, уютный дом стоял в глубине сада. Хозяева оказались пожилой, приветливой парой; впервые после революции они решили снова, как раньше, сдавать комнату с полным пансионом. Грины положили начало. Анастасия Дмитриевна, хозяйка, повела их в комнату на втором этаже, окнами в сад.

Началась тихая жизнь: Грины вставали на рассвете и шли к морю, уходили в горы, ездили на извозчике подальше — на Ай-Петри, на Красный Камень. О еде думать не приходилось — то, что называлось «с пансионом», было удивительно. Анастасия Дмитриевна оказалась прекрасной кулинаркой.

Так прожили они почти две недели, когда в Ялте началась паника. Первого июня в газетах появился второй ультиматум лорда Керзона.¹¹ У входа в Черное море начали концентрироваться английские суда. Конфликт был вызван арестом в советских северных водах двух британский траулеров. Улов их был конфискован, суда и команда задержаны, капитаны были приговорены к месяцу принудительных работ.

Первый ультиматум Керзона был послан одиннадцатого мая. Англия требовала немедленного ответа. Пятнадцатого мая нарком иностранных дел Литвинов ответил пространным письмом. Суда были отпущены в Англию, капитаны освобождены. Лорд Керзон согласился вступить в переговоры с выехавшим в Англию наркомом внешней торговли Л.Б. Красиным. Двадцать второго мая беседа произошла; Керзон настаивал на принятии всех пунктов английского меморандума и отверг встречные претензии советского правительства. Срок ультиматума был продлен. Во втором ультиматуме Керзон выражал удовлетворение по поводу уступок советского правительства, однако находил их недостаточными.

Александр Степанович забеспокоился. «Мы можем попасть в мешок», — сказал он Нине. — Надо уезжать».

— И мама заболела, — напомнила Нина о последнем письме Ольги Алексеевны.

Грин пошел в автоконтору — договориться о машине до Севастополя. Пассажирские суда не ходили. На ближайшие дни в грузовых машинах мест не было, но за золотые удалось договориться с шоферами, правда, на двух разных машинах. На следующий день, в толкучке и суете, шоферы втиснули Гринов в кузова машин.

«Расселись на деревянных скамьях, — вспоминает Нина Николаевна, — Александр Степанович в переднем грузовике, я — в следующем за ним. Машины мчались с бешеной скоростью, а внизу лежало тяжелое серое море. Потом оно сменилось густыми облаками. Машину так колотило, что рука моя поранилась о борт и кровоточила. В Севастополе на следующий день, и снова за золото, мы достали билет на поезд. Матери дали телеграмму, чтобы не волновалась.

По дороге остановились в Москве. Прямо с поезда заехали к Арцыбашевым, которые жили в Мамоновском переулке. С Арцыбашевым Александр Степанович был знаком по редакции альманаха "Шиповник",¹² где они сотрудничали до революции; как писателя он не любил его, но считал неплохим человеком. Я видела Арцыбашева впервые. Мне он почему-то представлялся стройным человеком военного типа. Оказался же — высокий, вахлаковатый мужчина с тонким женским голосом и медленной речью. Жена его — худая, в пенсне — сразу мне не понравилась. Она очень много рассказывала о том, как она спасает Михаила Петровича и, что если бы не она, он бы давно погиб.

Жили они в полутора комнатах — их уплотнили. Жена Арцыбашева хозяйничала и устраивала выезд за границу — вела дела с польским полпредством. Он играл сам с собой на бильярде. Александр Степанович попросил Арцыбашевых устроить нас к кому-нибудь на квартиру — с неделю нам нужно было пожить в Москве, чтобы уладить литературные дела Александра Степановича. Они посоветовали нам свою знакомую на Настасьином переулке в доме восемь. Нас встретила маленькая старушка, седая, воздушная и фарфоровая. Совсем не помню ее фамилии. Дочь ее была актриса, старая знакомая Арцыбашевых.

Старушка с готовностью уступила нам одну комнату, поселясь в другой, имевшей отдельный выход. Комната была славная, уютная и спокойная, а старушка оказалась и хозяйкой прелестной, и умной, приятной собеседницей.

В Москве Александр Степанович написал рассказ "На облачном берегу" — отзвук нашего путешествия».¹³

В этом рассказе Грина героиня — Тави — словно переходит из «Блистающего мира»: то же имя, тот же облик, манера говорить, детскость, непосредственность, верность.

В пейзажах рассказа — природа только что покинутого Крыма: «В этом месте огненная от заката стрела ущелья лежала на лиловой зелени крутых склонов, льющих девственные дебри свои с полнотой и размахом песни. Отсюда начинали бешеное восхождение знаменитые утесы Органной Горы, овеянные спиралью тропинок, заламывающих головокружительный взлет над поясом облаков».¹⁴

Муж и жена, Мистрей и Тави, с одного слова понимают друг друга: «Давно уже разговор Мистрея и Тави стал лишь тем, что видели они, выраженным с тихой страстностью великой любви к чистой и прекрасной земле. "Смотри!" — говорила Тави; затем оба кивали. — "Смотри! — говорил Мистрей. — А там?!" — "Да, да!" — "А там! Смотри!" — Так они ехали и восклицали».¹⁵

Любимая фраза Нины и здесь нашла себе место.

«"Ничего, что я так сказала?" — повернулась Тави к мужу. Он взглядом успокоил ее».¹⁶

В Москве Грин получил корректуру «Блистающего мира» из «Красной нивы» для отдельного издания в «ЗИФе». «Земля и фабрика» — одно из наиболее популярных в те годы издательств страны, редактором его был Владимир Нарбут.¹⁷ Деньги по договору Нарбут пообещал перевести в Петроград.

Через неделю, закончив дела, Грины уехали домой.

Примечания

1. Твой брат А.С. Гриневский». — Газ. «Кировская правда», 7 декабря 1971 г.

2. ...линейка. — Здесь: многоместный открытый экипаж, в котором сидят боком к направлению движения.

3. ...и его окрестностям». — РГАЛИ. Ф. 127.

4. Жара, всё цветет». — РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 193.

5. ...о стену головой...» — Грин А. Собр. соч. 1965. Т. 6. С. 350.

6. ...на долгие годы». — Грин А. Собр. соч. 1965. Т. 3. С. 105.

7. ...остались навсегда»... — РГАЛИ. Ф. 127.

8. ...расколотое яблоко». — Там же.

9. ...в "Бегущей по волнам"». — Там же.

10. ...Виноградная, 14, Сахаровы. — Ныне ул. Чехова. (Примеч. автора).

11. ...второй ультиматум лорда Керзона. — Меморандум английского правительства советскому правительству с целью ослабить международные позиции СССР. Отвергнут советским правительством.

12. ...альманаха «Шиповник»... — Имеются в виду литературно-художественные альманахи издательства «Шиповник» (1907—1917 гг.).

13. ...отзвук нашего путешествия». — РГАЛИ. Ф. 127.

14. ...над поясом облаков». — Грин А. Собр. соч. 1965. Т. 5. С. 275.

15. ...ехали и восклицали». — Там же.

16. ...успокоил ее». — Там же. С. 278.

17. ...редактором его был Владимир Нарбут. — «Земля и Фабрика» («ЗИФ») — советское государственное издательское общество (1922—1930), выпускавшее оригинальную и переводную беллетристику и литературно-критические издания. 1 октября 1930 г. влилось в Государственное издательство художественной литературы.