Глава 6. Мытарства «Бегущей». Главлит, идеология, эпоха. Поездка в Коктебель. Встреча с Вересаевым. Луначарский о Булгакове — фиглярство эпохи. Коллективный роман

Как-то утром Александру Степановичу передали, что его просят зайти в редакцию «Нового мира» — был звонок от Полонского.

— Наконец-то! — сказала Нина. — И я с тобой, хорошо? Около здания редакции Нина украдкой перекрестила Александра Степановича.

— Я подожду, Саша.

Грин вышел через несколько минут с каменным лицом; в руках он держал знакомую папку.

— Саша, что?

— «Бегущую» вернули. Полонский и разговаривать не стал, передал через секретаря. Роман не подходит, фантастичен, далек от современности.

Они присели на скамейку.

— Что же в «ЗИФе» будет? — сказала Нина.

— Если Нарбут не испугается, попрошу прибавки — так мало за первое издание не платят, это грабеж.

— Саша, сними посвящение.

Грин посмотрел на Нину.

— Милый ты мой! Если бы посвящение! Я им мешаю — пишу не то, не о том. Пойдем-ка в «ЗИФ». Всё же они немало на мне заработали. Может, прибавят.

Нарбут заскучал, когда услышал об отказе «Нового мира», но роман не отдал. Александр Степанович заикнулся о цене.

— Что вы, мы нищенствуем. Прошел бы политическую цензуру ваш роман. Полонский храбрец, а испугался.

«Александр Степанович был в панике, — вспоминает Нина Николаевна. — Кинулся в "Красную новь". Там почитали и тоже вернули. Нынче (1935 г.) Николай Федорович Попов (один из тогдашних редакторов) говорит мне: "Читал с восхищением". Другой — поэт Сергей Клычков — в позапрошлом году тоже говорил: "Бились, чтобы пропустили, но не удалось".

Александр Степанович просил Нарбута об увеличении гонорара. Владимир Иванович, человек умный, но недобрый, сказал, что пересмотреть договор нельзя, так как издательство в тяжелом положении. Это было ложью. Позже Нарбут при мне у Мандельштамов говорил, что на урезывании авторского гонорара он давал издательству сто — сто пятьдесят тысяч рублей прибыли в год. Я слушала, и сердце обливалось кровью за все горести, снесенные Александром Степановичем.

Выхода не было. Александр Степанович согласился. Надо было скорее получить деньги и уехать. Но издательство заявило, что деньги надо ждать. Всё было издевательством. Вексель выдали, а учет задерживался разными пустяками. Мы не могли уехать, Александр Степанович мучился — продал роман за 1250 рублей!

Пока тянули с векселем, Александр Степанович встретил Анатольева, заведующего отделением харьковского "Пролетария" в Москве. Предложил роман ему, и тот взял, за хорошую цену, по 150 рублей за лист. Александр Степанович пошел к Нарбуту, не сказал об Анатольеве, но взял записку о праве начать поиски другого издательства в связи с отсрочкой уплаты. Нарбут выдал письмо».¹

(Из разговора с Виктором Борисовичем Шкловским: «Кажется, году в двадцать шестом Грин поджег бухгалтерию «ЗИФа». Что-то они долго тянули с оплатой, он к ним ходил-ходил, всё без толку. Наконец, в один из приходов спокойно говорит главбуху: «Вот я сейчас всё ваше хозяйство спалю». Вынул спички и поджег бумаги на столе. Переполох был немалый, но Нарбут любил Грина и замял дело»).

«В это время, — продолжает Нина Николаевна, — вексель "ЗИФа" был учтен. Это происходило во время переговоров с "Пролетарием", когда договор с ним еще не был подписан. Деньги, полученные по векселю, мы тут же истратили — на долги, сделанные в Москве и билеты в Феодосию. На жизнь почти не осталось. Решили, что получим деньги от "Пролетария", а в Феодосии отдадим, займем и вышлем Нарбуту.

Уехали домой. Ходили по набережной около моря, счастливо и облегченно вздыхая. Вдруг через две недели получаем грубую телеграмму Анатольева о возвращении аванса и расторжении договора, а затем письмо, полное упреков. Александр Степанович занял деньги — 200 рублей — и отослал Анатольеву, сообщив о согласии Нарбута искать другое издательство. Нарбуту послал просьбу о расторжении договора с обещанием немедленно вернуть деньги. Тот ответил, что роман уже в производстве. Это была неправда.

"Пролетарий" отказался от "Бегущей", а заодно и от сборника рассказов. Упреки в нечестности градом сыпались на голову Александра Степановича. Я часто плакала, он ходил мрачнее тучи. Не имея возможности выбраться из июльски-жаркого города в деревню, ходили мрачные, но уверенные в своей правоте. Рано утром и вечером гуляли по молу и набережной. Нервы наши за лето двадцать шестого года совсем издергались. Мы еле перебивались — так плохо было с деньгами».²

Воспоминания Нины Николаевны датированы двадцать восьмым годом; ошибки в них сомнительны. Однако, вызывает недоумение сумма — 200 рублей — полученная от Анатольева. В чем дело? Почему, заключив с автором договор, представитель «Пролетария» выдал Грину не положенные шестьдесят процентов, а их четвертую часть? Совершенно очевидно, что если бы Грин получил деньги сполна — а это составляло около тысячи рублей — он бы, не колеблясь, вернул Нарбуту аванс.

Но Анатольев был лишь представителем издательства: ему еще предстояло решить вопрос в Харькове; видимо, уверенности у него не было, как не было ее и у Грина. Поэтому он не выдал Александру Степановичу всю сумму, поэтому возникла та ситуация, которая измучила Грина. Опасения обеих сторон оказались не напрасными: по приезде в Феодосию Грин получил от Анатольева телеграмму, о которой Нина Николаевна почему-то умалчивает. Вполне вероятно, что Александр Степанович скрыл ее.

Телеграмма была послана 20 мая:

«Феодосия Галерейная 8 Грину Редсовет воздерживается принятием Бегущей идеологически нашим настоянием пересматривается днями решение тогда уладим =Анатольев=»³

И только через две недели, послав письмо, полное упреков и обвинений, Анатольев присылает телеграмму, о которой пишет Нина Николаевна:

«Рукописи отосланы срочно верните аванс =Анатольев=».⁴

В гневе, с которым представитель издательства обрушился на Грина, не было ли чувства облегчения? Не надо уламывать редсовет, да и вообще — время ли связываться с таким автором, как Грин?

В начале июля пришло письмо из «ЗИФа»; заведующий административно-информационным отделом Яснопольский писал: «У нас с Вами неминуемы недоразумения на почве чисто этической: к нам поступила копия Вашей переписки и договора с изд-вом "Пролетарий", которому Вы продали ту же книгу "Бегущая по волнам". Воздерживаясь от оценки Вашего поступка и предоставляя право сделать эту оценку Месткому писателей, мы категорически заявляем, что от издания Вашей книги мы вынуждены воздержаться, и убедительно просим Вас, с получением сего, возвратить нам полученную за эту книгу сумму. В противном случае мы вынуждены будем возбудить против Вас также и судебное дело».⁵

С праведным гневом обрушивались издательства на загнанного в угол Грина. В чем была его вина? Если бы не идеологическое целомудрие «Нового мира» и издательства «Пролетарий», — могли бы возникнуть растерянные попытки писателя пристроить роман то в одно, то в другое место? Возможно, и «ЗИФ» облегченно вздохнул, порвав с Грином — лучше с ним сегодня не иметь дела.

Снова Александр Степанович не спал по ночам, а Нина то пыталась отвлечь его, то горько плакала.

Однажды к Гринам заехал Макс Волошин. Узнав о бедах, происшедших с ними, добрый Максимилиан Александрович пригласил их на неделю к себе: его неподдельное участие, тепло, с которым их встретил в Коктебеле Викентий Викентьевич Вересаев, вернули Гринам утраченное равновесие. Бродя выжженными холмами Коктебеля, спускаясь к морю, они приходили в себя, боль становилась тише, исчезала, сменялась спокойствием.

«В 1926 году, поехав в Коктебель к Волошину, — рассказывает в воспоминаниях Нина Николаевна, — мы на прогулке встретили Викентия Викентиевича Вересаева с двумя племянницами, девочками-подростками. Александр Степанович относился к Вересаеву с искренним уважением и любовью. Думаю, что и Вересаев, умный, широкий и добрый человек, тоже очень хорошо относился к Александру Степановичу.

Знакомя Александра Степановича с племянницами, Вересаев сказал, что они наслышаны про "Алые паруса" и давно хотят прочесть их.

Когда все устали от дальней прогулки и сели отдыхать на камнях под Кара-Дагом, Вересаев попросил Александра Степановича рассказать девочкам "Алые паруса".

— Это у них навсегда останется в памяти — сам автор им рассказал.

Александр Степанович сначала отнекивался, но Вересаев и девочки так настойчиво упрашивали, что он согласился. Рассказывал коротко и не так образно, как написано, но все мы слушали с истинным удовольствием, хотя Александр Степанович часто спотыкался, вспоминая ту или другую сцену, комкал. А как дошел до описания Ассоль после сна на лесной поляне, остановился и сказал, что дальше забыл. Я помалкивала, не зная, так ли это, или он просто устал: в вопросах своего творчества он был чувствителен, как мимоза. Александр Степанович вместе со всеми смеялся над собой, но рассказывать не захотел. Девочкам пообещал прислать книгу.

Шли назад, веселясь по поводу случившегося. Вересаев советовал племянницам никогда не забывать о писателе, который умудрился сам себя забыть. И, подтрунивая над Александром Степановичем, говорил, что легенда об убитом капитане и похищенных у него рукописях остается верна. Тот, веселый и оживленный, что с ним при посторонних бывало редко, шутливо парировал удары.

Вечером, когда мы остались одни, Александр Степанович сказал, что вдруг почувствовал, как это глупо выглядит и не смог продолжать».⁶

Домой Грины вернулись поздоровевшие и спокойные. Их ждала почта. Одно из писем было от Слонимского — ответ на запрос Грина по поводу устройства «Бегущей»: «Дорогой Александр Степанович! <...> В Питере дела идут туго. Только один журнал "Звезда",⁷ но обращаться туда бесполезно. Для отдельного издания рекомендую Ленгиз, где сидят понимающие люди — Семенов и Федин. Можно направить через меня. Вообще, я весь к Вашим услугам. "Прибой"⁸ не платит денег. Ужасно жалко, что я не в Питере и не могу порыскать и поговорить о Вашем романе. Но я в 15-ти часах пути от Питера — это всё же не близко. Очень хотелось бы увидеться с Вами, но когда?»⁹

— От читательницы, Саша, — сказала Нина, протягивая конверт, надписанный крупным женским почерком.

Писала Анна Дмитриевна Архангельская, лесовод из села Переделица Тамбовской области: «Мне хочется, хоть я и не знакома с Вами, Александр Степанович, сказать Вам несколько слов. Мне хочется поблагодарить Вас за те минуты удовольствия и радости, которое доставило мне чтение строк, созданных Вашей рукой. Я говорю о Вашем рассказе "Племя Сиург", случайно попавшемся мне этой весной. Среди современных, утрированных, однообразных, а часто еще совершенно бездарных рассказов и повестей, он был для меня, как глоток холодной ключевой воды. <...> В нем всё прекрасно: и содержание, и форма, от него веет очарованием редкой мысли и чувства. <...> Я уже многих просила достать мне Ваши произведения, но увы! — это было бесполезно; а мне так хотелось бы прочесть всё, что Вы написали! Не поможете ли Вы мне в этом?»¹⁰

— Подумай, какая умница она, Саша: поняла тебя по одному рассказу.

— И притом — такому древнему: это ведь еще довоенный, тринадцатого года, — задумчиво сказал Грин. — Надо обязательно ей ответить.

На женские письма Александр Степанович, как правило, не отвечал — несколько раз такая переписка поставила его в ложное положение.

Осенью надо было ехать в Москву. Грин с помощью Нины сделал два сборника: один из ранних, нелюбимых, бытовых рассказов, таких как «История одного убийства» (по названию этого рассказа был окрещен сборник), «Третий этаж», «Маленький комитет», «Телеграфист из Медянского бора». Увы, это была сдача позиций, но иначе с Нарбутом расплатиться было нечем. Второй сборник — «Брак Августа Эсборна» — напротив, был составлен из рассказов, написанных недавно, — «Возвращение», «Вокруг света», «Пьер и Суринэ», «Белый огонь».

Выехали седьмого сентября. В дороге Нина упросила Александра Степановича снять с «Бегущей» посвящение.

— Ну, ладно, будь по-твоему, — нехотя согласился Грин. — Маленький ты суевер. Хотя, сказать по правде, мне очень не хочется его снимать — это твоя книга более, чем любая из моих книг.

Нарбут был вежлив и даже любезен, словно не было грозных писем его помощника. «Историю одного убийства» он взял, от «Брака Августа Эсборна» отказался: «Главлит не пропустит».

Относительно «Бегущей» Нарбут сказал то же — Главлит не пустил. У Александра Степановича создалось впечатление, что это неправда, как неправдой оказалось заверение Нарбута, данное им два месяца назад, что «Бегущая» уже в производстве. Одно исключало другое.

Грин забрал рукопись из «ЗИФа».

Пришло письмо от Веры Павловны: «19 сент<ября>, 1926 г. Дорогие Саша и Нина Николаевна! Приехав 14-го, получила Вашу открытку о том, что Вы в Москве. <...> Ездили мы много; были на нефтяных промыслах Санто, в Чимкенте, в Ташкенте, Коканде, Асхабаде. <...> Я уехала из Грозного. <...> 4-го сентября поехала в Симбирск, где уцелела одна моя родственница по матери, Анна Дмитриевна. Революция не только разорила ее (она была помещицей), но и довела до сумы. Последние годы, когда уже нашли совершенно случайно друг друга, К<азимир> П.<етрович> помогал ей. Вот ее-то я и ездила навестить. <...> Мне долгая езда по ж.-д. очень надоела, и я рада, что дома».¹¹

В Москве нашумела пьеса Михаила Булгакова «Дни Турбиных» в МХАТе; спектакль шел с неизменным аншлагом. Гринам удалось попасть на представление; Алексея играл Хмелев, Лариосика — молодой артист Яншин. Пьесу дружно бранили газеты, тем создавая ей рекламу.

Луначарский, несколько позже, когда успех «Турбиных» достиг апогея, попытался объяснить, почему: «Часть публики умиляется и будет умиляться. <...> Гражданину Булгакову <...> нравится, что его герои живут в уютных квартирах, <...> ему нравятся сомнительные, заезженные остроты, обстановка собачьей свадьбы вокруг какой-нибудь рыжей жены приятеля. <...> Узнавая себя в этих добродушных, придурковатых студентиках, в этих дамочках, создающих уют, публика прямо-таки смакует (как смакует и автор) эти сцены у домашнего очага. <...> Последний акт представляет собой предел драматургической неловкости. <...> Главным комическим персонажем в пьесе становится автор».¹²

Из Москвы Грины поехали в Ленинград. Их встретили Калицкие. Казимир Петрович недавно вернулся из Киева, где докладывал на Всесоюзном Геологическом съезде о результатах экспедиции. В январе Калицкий собирался на Международный симпозиум в Соединенные Штаты.

Зашли к Аркадию Георгиевичу; он недавно вернулся из Евпатории, куда последние годы уезжал на лето. Настроение у него было скверное — даже его стойкость уступила место пессимизму после ликвидации «России», высылки Лежнева и многого, происходившего вокруг. Его тоже плохо печатали, плохо выплачивали гонорары, обсчитывали, пользуясь тем, что он — калека. В эти дни он писал сестре: «Особенно утомительно бессилие, а в последнее время, получив ряд гнусных пинков, я особенно чувствовал себя бессильным. Не стоит входить в подробности — дела больше денежные — но все-таки невыносимо противно».

В октябре исполнялось двадцатилетие литературной работы Грина, и он решил собрать все пропавшие рассказы — да и для новых сборников пригодятся. Договорились со знакомой переписчицей, Марией Александровной Покотиловой, что она и поищет, и перепишет. Этот труд требовал не недель, а месяцев.

Михаил Слонимский пошел работать в издательство «Прибой». Грин сдал туда «Бегущую» и сборник «Брак Августа Эсборна». В первых числах октября Грины вернулись в Москву. Михаил Леонидович, назначенный заведующим литературно-художественным отделом «Прибоя», с поразительной быстротой решил дела Грина: через несколько дней пришло письмо от него о том, что издательство одобрило и приняло обе книги; в письме он спрашивал об условиях, приемлемых для Александра Степановича. Грин написал, что желательно — 200 рублей за лист, в крайнем случае — 175, что при первопечатании было обычным. Вопрос Слонимского не касался сборника — он шел много дешевле, по цене сто рублей за лист.

Радуясь за Слонимского, но и тревожась за него — как подействует портфель заведующего отделом издательства на доброго и умного юношу — Грин писал: «Став капитаном, не сбивайтесь с курса и не слушайте никого, кроме себя».¹³

Письмо было отправлено восьмого октября, а через пять дней Слонимский перевел деньги. Это была огромная сумма, Грины отвыкли держать в руках столько — более тысячи рублей. Через несколько дней от Слонимского пришло второе письмо.

Александр Степанович ответил: «От всей души благодарю Вас за внимание, с каким Вы отнеслись к моему делу. Сегодня мы уезжаем домой, в Феодосию. Прошу Вас, как редактора, присоединить к моему роману (на титульный лист) посвящение. Я хочу набрать шрифтом, потому что мой почерк очень нехорош для клише. Кому мы, литераторы, посвящаем наши книги, — если не на бумаге, то в душе? Конечно, нашим женам. Вот и я посвящаю книгу Нине Николаевне. Надеюсь, это невинное и законное желание автора не встретит возражений со стороны других членов редакции. По адресу: Галерейная, 8 (Феодосия) обязательно вышлите мне корректуру; я не задержу больше 2 дней и верну спешной почтой.

Привет! Ваш А.С. Грин. 19 октября 1926 г.».¹⁴

Сдержанное письмо Грина свидетельствует о внутренней необходимости для него злополучного посвящения. Объяснить Слонимскому историю его снятия он не мог — как об этом расскажешь? — поэтому сослался на свой неразборчивый почерк.

Перед отъездом из Москвы Грину позвонил редактор «Огонька»¹⁵ Михаил Кольцов и сказал, что зайдет для важного разговора. То, что молодой, живой и умный Кольцов не поленился приехать к нему сам, Грина не удивило: в Кольцове не было ничего от литературных боссов. Но разговор удивил и насторожил. «Огонек» затеял коллективный роман авантюрно-приключенческого жанра — идея, достойная своего времени. Многие писатели дали согласие, среди них — Толстой, Бабель, Никитин, Свирский, Вера Инбер, Слонимский.

Грину была оказана честь — ему предложили быть автором первой главы — как признанному мастеру в этой области литературы. Сперва Александр Степанович отказался — он чувствовал подвох, да и сама идея показалась ему предельно нелепой. Кольцов настаивал. Грин, ничего не обещая, сказал, что дома подумает.

Разговор, происшедший перед отъездом с Нарбутом, озадачил его еще более: издатель «ЗИФа» на прощанье сказал: «Александр Степанович, вы наш автор, а год у вас юбилейный. Как бы вы посмотрели на то, чтобы мы издали ваше избранное, томов на десять?»

— Положительно, — не задумываясь, ответил Александр Степанович. О выходе собрания он и мечтать не мог.

— Вот и отлично, — сказал Нарбут. — Это надо будет провести через редсовет, а вы уж отберите такие произведения, чтобы Главлит не подкопался.

Напоминание о редсовете и, главное, — о Главлите — охладило Грина. Но всё же теплилась радость — и в Ленинграде уже точно идет «Бегущая», и этот неожиданный разговор.

Примечания

1. Нарбут выдал письмо». — РГАЛИ. Ф. 127.

2. ...так плохо было с деньгами». — Там же.

3. ...тогда уладим =Анатольев=» — РГАЛИ. Ф.127. Оп. 1. Ед. хр. 138.

4. ...аванс =Анатольев=». — Там же.

5. ...судебное дело». — РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 102.

6. ...не смог продолжать». — РГАЛИ. Ф. 127.

7. ...журнал «Звезда»... — Ежемесячный литературно-художественный и общественно-политический журнал; выходит с 1924 г. в Ленинграде.

8. ...«Прибой»... — Рабочее кооперативное издательство, основано в 1922 г. в Ленинграде, издавало художественную и научно-популярную литературу. В 1928 г. вошло в состав Ленгиза.

9. ...но когда?» — РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 147.

10. ...Вы мне в этом?» — РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 77.

11. ...и я рада, что дома». — РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 106.

12. ...становится автор». — Луначарский А. Первые новинки сезона. Известия, 1926, 17 октября. (Примеч. автора).

13. ...кроме себя». — Воспоминания об Александре Грине. С. 539.

14. ...А.С. Грин. 19 октября 1926 г.». — Там же. С. 539.

15. ...редактор «Огонька «... — Иллюстрированный журнал общественно-политический, науки и изящных искусств. Издавался с 1899 по 1918 гг. в Петербурге. С 1923 г. издание возобновлено в Москве.