Тюремная невеста

Мое знакомство с Александром Степановичем началось весной 1906 года. Я работала тогда в подпольной организации «Красный крест».¹ Как известно, это общество помогало политическим заключенным и ссыльным, без различия партий, начиная с кадетов и кончая анархистами.

Я поступила в «Красный крест» в 1905 году, когда забастовки, демонстрации, расстрелы рабочих и крестьян и возбуждение, охватившее по поводу этих событий всю интеллигенцию, заставили меня испуганно подумать: «Сижу в какой-то тенистой заводи, когда рядом мчится река событий. Надо примкнуть к общественной жизни, но как это сделать?» Я пошла к писательнице Александре Никитичне Анненской за советом. Она знала меня по журналу «Всходы»², где была редактором, и где были напечатаны два моих рассказа.³ Александра Никитична направила меня к Т.А. Богданович, стоявшей в центре «Красного креста».

В «Кресте» тогда работали многие общественные деятели: знаменитые адвокаты, защищавшие политических, писатели, издатели и их жены. Мы, молодые члены организации — курсистки, студенты, учительницы, — должны были обслуживать заключенных в тюрьмах. Закупали на деньги «Креста» большое количество продуктов, белье, верхнее платье, иногда сапоги и теплые вещи и передавали всё это или в общие камеры на имя старост, или же сидевшим в одиночках. Иногда надо было ездить к семьям высланных или безработных, так как многие из них жестоко нуждались. Нередко на дом приходили рабочие, уволенные с заводов за участие в стачке или бежавшие из ссылки. Приходилось участвовать в организации концертов, которые устраивались для сбора денег. Клиентура «Креста» была очень большая, и денег требовалось много. Общение с людьми было широкое и дружеское, и дело это мне очень нравилось.

Кроме перечисленных обязанностей, у меня была еще одна: я должна была называть себя «невестой» тех заключенных, у которых не было ни родных, ни знакомых в Петербурге. Такое звание давало мне право ходить к ним на свидания, и таким образом поддерживать их и вообще о них заботиться: передавать провизию, книги, исполнять их поручения.

Все эти дела отнимали много времени и подчас были неприятны, так как приходилось часами сидеть, ожидая очереди то в жандармском отделении, то в охране, то у прокуроров, которые порой были язвительны, то в тюрьмах, придя на свидание. Но всё это искупалось сознанием, что делаешь что-то общественно полезное и необходимое.

Мои отношения с Александром Степановичем начались так же, как они обычно начинались и с другими «женихами». Ко мне на квартиру пришла незнакомая девушка и сказала, что ее сводный брат, А.С. Гриневский, сидит с января 1906 года в «Крестах».⁴ До сих пор она, Наталья Степановна, сама ходила к нему на свидания и делала передачи, но в мае ей придется уехать в Анапу работать в санатории и она просит меня заменить ее, делать передачи ее брату и ходить к нему на свидания. Сказала, что адрес мой она узнала в «Кресте».

Я начала хлопотать о разрешении мне свидания с Александром Степановичем, а он — писать мне. Его письма резко отличались от писем других «женихов» и не-женихов, писавших мне из тюрем. Почти все жаловались, а И. Мелик-Иосифьянц совсем не умел играть в «жениха» и сердито писал: «Вера, добьюсь ли того, что ты принесешь мне, наконец, бумагу и карандаши» и не хотел понять, что вина не во мне, а в тюремных властях, которые не разрешали ему иметь письменных принадлежностей. Но Гриневский писал бодро и осторожно. Письма его меня очень интересовали.

В мае выяснилась судьба Александра Степановича. Его приговорили к ссылке в Тобольскую губернию и перевели в пересыльную тюрьму. Наталья Степановна была еще в Петербурге и потому, когда я получила разрешение на свидание, мы пошли с ней в тюрьму вместе. Это свидание с незнакомым человеком, на днях отправляющимся в далекую ссылку, было для меня очередным делом. Я от него ничего не ожидала. Думала, что этим свиданием окончатся наши отношения с Гриневским, как они кончались с другими «женихами». Однако оно кончилось совсем по-иному и для меня значительно.

Когда мы с Н.С. Гриневской пришли в пересыльную тюрьму, нас впустили в большое помещение, в котором уже было много народа. Каждый заключенный мог свободно говорить со своими посетителями, так как надзор был слабый. Надзиратель ходил по середине большого зала, а заключенные со своими гостями сидели на скамейках вдоль стен.

Александр Степанович вышел к нам в потертой пиджачной тройке и синей косоворотке. И этот костюм, и лицо его заставили меня подумать, что он — интеллигент из рабочих. Разговор не был оживленным. Александр Степанович и не старался оживить его, а больше присматривался.

«Сначала ты мне совсем не понравилась, — рассказывал он впоследствии, — но к концу свидания стала как родная».

Дали звонок расходиться. И тут, когда я подала Александру Степановичу руку на прощание, он притянул меня к себе и крепко поцеловал. До тех пор никто из мужчин, кроме отца и дяди, меня не целовал; поцелуй Гриневского был огромной дерзостью, но, вместе с тем, и ошеломляющей новостью, событием. Я так сконфузилась и заволновалась, что не помню, как мы с Натальей Степановной вышли из тюрьмы и о чем разговаривали дорогой. Вскоре она уехала, я же, узнав о дне отправки эшелона ссыльных, пришла на вокзал с передачей. К поезду никого из провожающих не допускали, и я передала чайник, кружку и провизию через «сочувствовавшего» железнодорожника.

Поразительно, как мало иной раз мы сознаем состояние своих чувств. Проводив поезд, увозивший Александра Степановича, я считала, что отъезд этого почти незнакомого и некрасивого человека ничего для меня не значит. Я не боролась с собой и не рисовалась, а, вероятно, инстинктивно, подсознательно скрывала от себя свое огорчение. Однако посторонний человек заставил меня в тот же день понять, что мое душевное спокойствие обманчиво.

В годы 1904—1906 я преподавала в Смоленских классах для рабочих, основанных Техническим обществом. Это общество устроило вечерние школы для рабочих. О том, как и в каком темпе я обычно веду занятия, я не задумывалась. Дело шло как-то само собой. Не думала об этом и в указанный день. Когда молодежь вышла в перемену из класса, а я осталась со своим любимым учеником помочь ему, он укоризненно сказал: «Что такое, Вера Павловна, сегодня с вами?» — «А что?» — «Да разве вы обычно так занимаетесь? А сегодня — скучно, не узнать вас. Зубы что ли у вас болят?»

Этот упрек развеселил меня. «Зубы болят?! Да разве только от этого бывает грустно?», — засмеялась, уверила ученика, что у меня ничего не болит, и провела второй урок бодро и деятельно.

Возвращаясь на паровой конке⁵ домой, я с удивлением поняла: «Так это я, значит, грущу по Гриневскому?»

Недели через две я получила от Александра Степановича письмо. В нем стояла многозначительная фраза: «Я хочу, чтобы Вы стали для меня всем: матерью, сестрой и женой». И больше ничего, ни адреса, и никакого конкретного предложения. Да и какое предложение могло бы быть? Ведь Гриневский на несколько лет попал в ссылку.

В начале июня наша семья переехала на дачу в Парголово.⁶ Оттуда я часто ездила в Петербург по делам «Креста», в библиотеку и по поручениям домашних. Как-то в жаркий день, набегавшись по городу, я поднималась по всегда безлюдной нашей парадной. Завернув на последний марш, я с изумлением увидела: на площадке четвертого этажа, у самых наших дверей, сидит Гриневский! Худой, очень загорелый и веселый.

Вошли в квартиру, пили чай и что-то ели. Александр Степанович рассказал: прибыл на место ссылки, в Туринск, прожил там несколько дней. Напоил вместе с другими ссыльными исправника⁷ и клялся, что не убежит, а на другой день, вместе с двумя анархистами, сбежал.⁸ Шестьдесят верст ехали на лошадях, потом — по железной дороге. Паспорт у него фальшивый, нет ни денег, ни знакомств, ни заработка. Выходило, что одна из причин этого рискованного бегства — я. Это налагало на меня моральные обязательства. Слушая его рассказ, я думала: «Вот и определилась моя судьба: она связана с жизнью этого человека. Разве можно оставить его теперь без поддержки? Ведь из-за меня он сделался нелегальным».

Позднее выяснилось, что фальшивый паспорт, с которым Грин приехал в Петербург, он получил еще по дороге в ссылку, в Тюмени, заранее решив, что из ссылки сбежит. Этот паспорт доставил ему его товарищ, Наум Яковлевич Быховский, который был в то время приговорен к ссылке в Восточную Сибирь, но Н.А. Гредескул, член Государственной думы, хлопотал о замене ему ссылки высылкой за границу. Потом Быховский был временно задержан в Тюмени. Живя там, он часто ходил к пересыльной тюрьме встречать эшелоны ссыльных, посмотреть, не пришел ли кто-нибудь из знакомых. В одном из этапов он увидел Гриневского и спросил, не нуждается ли тот в чем-нибудь. Александр Степанович ответил: «Принеси денег, паспорт и водки».

Наум Быховский доставил ему паспорт и двадцать пять рублей. Двадцать пять рублей — деньги небольшие. Поездка на лошадях из Туринска до станции, большой конец по железной дороге и прожитие в это время «истощили» сумму, данную Быховским. Как перебиться дальше? По работе в подпольной организации Гриневский имел знакомства в Самаре и в Саратове. Он побывал в обоих городах и в Саратове застал В.А. Аверкиеву. Она дала ему деньги и «явку» не прямо в Петербург, как хотелось Александру Степановичу, а в Москву, к С. Слетову. Туда, получив немного денег, Грин и поехал.

К тому времени хлопоты Гредескула помогли Быховскому освободиться из ссылки: проездом за границу, он остановился в Москве и тут его вновь повстречал Александр Степанович. Оба старшие товарищи — Слетов и Быховский — отказались дать Гриневскому работу пропагандиста в Петербурге, хотя пропагандист он был талантливый. Слетов называл его «гасконцем»⁹, так как он любил прибавлять к фактам небылицы, а в деле пропаганды и подпольной печати это было опасно. Но Быховский сказал Гриневскому, что партия нуждается в агитке для распространения в войсках. Гриневский ответил: «Я вам напишу!»

И, действительно, вскоре принес свой первый рассказ-агитку — «Заслуга рядового Пантелеева». Слетов остался доволен, заплатил ему и предложил написать еще агитку. Но Гриневский исчез, покатил в Петербург.

«Заслугу рядового Пантелеева» издало «Донское издательство».¹⁰ За эту брошюру были посажены в тюрьму и редактор, и выпускающий, и издатель, как потом рассказал мне Быховский. Но никто не назвал подлинной фамилии автора.

По приезде в Петербург, Грин написал вторую агитку — «Слон и Моська»¹¹, которая тоже была принята каким-то издательством¹², каким — он не помнил. Но рассказ света не увидел, так как при обыске в типографии полиция рассыпала набор.

Паспорт, которым снабдил его Быховский, казался Александру Степановичу ненадежным. Он снял было комнату на Зверинской и попросил меня прийти к нему. Когда я пришла, вид у Гриневского был подавленный и испуганный. Ему казалось, что хозяйка подозрительно отнеслась к его паспорту, и что за ним следят. «Надо поскорее выметаться отсюда, помогите мне».

Пошел посмотреть, дома ли хозяйка. Ее не было. Поспешно собрал свои вещи: корзину, одеяло с подушками. Вместе потащили поклажу, выбежали на улицу, искали извозчика. На Зверинской извозчика не оказалось. Путь от середины Зверинской до Провиантской, где нашли извозчика, показался очень длинным. Отвезли вещи на вокзал, сдали на хранение, и Александр Степанович пошел искать себе другую комнату. По тому, как он благодарил меня за ничтожную помощь, которую я ему оказала, я поняла, как мало он видел к себе раньше участия. Подозрения Гриневского о слежке за ним оказались ложными. Он прожил в Петербурге с месяц без всяких неприятностей.

В половине июля отец дал мне денег для поездки в Крым с моей ближайшей подругой. Эта подруга, Н.М.Л.¹³, упоминается Грином в некоторых рассказах как моя сестра.

В это же время Александр Степанович уехал в Вятку к своему отцу.

Во время пребывания Грина в Вятке там в больнице умер личный почетный гражданин Алексей Мальгинов; Степану Евсеевичу удалось достать паспорт умершего, и он передал его сыну. Это был настоящий и надежный паспорт. Алексею Мальгинову было лет 35—36, но никто за все четыре года, которые Гриневский прожил по этому паспорту, не заметил несоответствия между годами, обозначенными в паспорте, и возрастом его владельца. Это потому, что Александр Степанович выглядел в те годы много старше своих лет. Но зато позднее он мало менялся.

Когда я, месяца через полтора, вернулась в Петербург, Грин был уже там.

Суть наших отношений с Александром Степановичем в тот период выражена им в рассказе «Сто верст по реке»¹⁴, написанном в 1912 году. Фабула изменена, чтобы заострить переживания героев. Герой повести Нок — не политический, а уголовный беглый каторжник. Пароход, на котором он ехал, спасаясь с каторги, потерпел аварию на пустынной реке, вдали от всякого жилья. Беглец пытается купить лодку, но у него не хватает денег. Гелли, незнакомая ему до тех пор пассажирка парохода, предлагает Ноку доплатить недостающую сумму с тем, чтобы он взял ее с собой. Нок соглашается, но зол и груб с девушкой, считая ее помехой. По дороге Нока опознают, и ему грозит опасность быть захваченным. Гелли помогает ему спастись. Вследствие этого отношение Нока к девушке меняется.

«Вы поддержали меня, — сказал Нок, — хорошо, по-человечески поддержали. Такой поддержки я не встречал».

Перед Зурбаганом, городом, в котором жила Гелли, Нок ее высаживает. Она дает ему свой адрес, но Нок разрывает бумажку с адресом, думая: «И я к тебе не приду, потому что... о, Господи!.. люблю!..»

В Зурбагане Нок бродит голодный и бесприютный, но, вспоминая о Гелли, рассуждает: «Он был бы настоящим преступником, вздумав идти к этой, невиноватой ни в чьей судьбе, девушке. За что она должна возиться с бродягой, рискуя сплетнями, допросами, обидой?»

Вскоре Нока опознают, за ним погоня. Спасаясь от преследования, Нок вспоминает адрес Гелли. Ни о чем больше не думая, только желая спастись, он несется к ее дому. «Нок остановился на четвертом этаже крутой лестницы... Потом он увидел Гелли, а она — жалкое подобие человека, хватающегося за стену и грудь».

В такую форму претворилось бегство Грина из ссылки, боязнь быть арестованным в Петербурге и наша встреча с ним на четвертом этаже. Повесть оканчивается словами автора: «Они жили долго и умерли в один день». Это у Грина — формула верной до смерти любви. Казалось бы, что в рассказе «Сто верст по реке» изображена любовь цельная и счастливая, и, вероятно, немногие замечают, читая повесть, странное окончание мечтаний Нока: «Гелли теперь дома... У нее хорошо, тепло. Там светлые комнаты; отец, сестра; лампа, книга, картина. Милая Гелли! Ты, может быть, думаешь обо мне. Она приглашала меня зайти. Дурак! Я сам буду там, я хочу быть там. Хочу тепла и света; страшно, нестерпимо хочу! Не вешай голову, Нок, приходи в город и отыщи ад...»

Еще только мечтая о полюбившейся ему девушке, еще только смутно надеясь найти около нее свет и тепло, Нок уже говорит себе: «Приходи в город и отыщи ад». Как это объяснить? Только той глубочайшей двойственностью натуры Грина, которая нацело раскалывала его личность. Он одновременно искал семейной жизни, добивался ее, и в то же время тяготился ею, когда она наступала. Одного из героев «Золотой цепи», Санди Пруэля, Грин называет «диким мустангом среди нервных павлинов». Таким «диким мустангом» был и сам Александр Степанович. Трудно понять, что было ему нужнее: уют и душевное тепло или ничем необузданная свобода, позволяющая осуществлять каждую свою малейшую прихоть.

Примечания

1. ...в подпольной организации «Красный крест». Нелегальная политическая организация для помощи политическим заключенным и ссыльным, существовавшая в России с начала 1880-х до 1917 г.

2. ...по журналу «Всходы»... — Журнал для детей школьного возраста; издавался в Петербурге с 1896 г., выходил 2 раза в месяц. Изд.-ред. Э.С. Монвиж-Монтвид.

3. ...два моих рассказа. — Название рассказов не установлено.

4. ...сидит с января 1906 года в «Крестах». — Бытовое название (по форме здания) тюрьмы в Петербурге. Грин находился в этой тюрьме с 7 января по 15 мая 1906 г.

5. ...на паровой конке... — До введения трамвайного движения: городская железная дорога с конной тягой, позднее — с паровой тягой.

6. ...в Парголово. — Поселок Парголово находится в северной части Петербурга.

7. Напоил... исправника... — В царской России: начальник полиции в уезде.

8. ...а на другой день... сбежал. — Грин совершил побег из ссылки в Туринске 11 июня 1906 г.

9. ...называл его «гасконцем»... — Гасконец, житель Гаскони, исторической области на юго-западе Франции. В данном случае имеется в виду сравнение Грина с д'Артаньяном, героем романа А. Дюма «Три мушкетера».

10. ...издало «Донское издательство»... — В августе 1906 г. Грин продал рассказ «Заслуга рядового Пантелеева» в московское книгоиздательство Е.Д. Мягкова «Народная жизнь». 30 сентября начато дело II отделения канцелярии Главного управления по делам печати «О наложении ареста на брошюру «А.С.Г. «Заслуга рядового Пантелеева». 28 февраля 1907 г. решено дело II отделения канцелярии Главного управления по делам печати «О наложении ареста на брошюру «А.С.Г. «Заслуга рядового Пантелеева». В 1960 г. один экземпляр брошюры найден в Центральном государственном архиве Октябрьской революции СССР. Стал известен читателям после публ.: Лит. Россия, 1964, 28 авг.

11. ...«Слон и Моська»... — Рассказ. Впервые опубл. в кн.: Прометей. — М., 1967. Т. 3. С. 310—332.

12. ...принята каким-то издательством... — В сентябре 1906 г. Грин продал рассказ «Слон и Моська» в петербургское издательство «Свободная пресса». 17 декабря «при наложении ареста на брошюру «Слон и Моська» в типографии Безобразова, где она печаталась, было установлено: ...сделано 8 оттисков для цензурного комитета. Ни одного экземпляра никому выдано не было, почему брошюра «Слон и Моська» распространения не получила». 25 сентября 1907 г. брошюра «Слон и Моська» уничтожена «посредством разрывания на части». Сохранилось три экземпляра брошюры. Два из них находятся в РНБ, один — в РГБ.

13. Эта подруга, Н.М.Л... — Имя не установлено.

14. ...в рассказе «Сто верст по реке»... — Впервые опубл.: Современный мир, 1916, № 7/8. С. 39—76.